– Разумеется, нет.
– И за наряды, и за вещи, которые мне необходимы немедленно. Лучше объявить ему теперь же, что свадьбу должно отложить.
Разумеется, Александрина стояла на своем, между тем как графиня, с материнской преданностью, почти равной преданности пеликана[23], отвечала, что граф ведь больше ничего не может сделать, если только убить свою супругу за расточительство. Вещи были заказаны именно так, как было угодно Александрине, и графиня приказала послать счета к мистеру Гейзби. В этом случае мать проявила много самоотвержения, но видела, что со стороны дочери ничего подобного не наблюдается, и потому графиня была очень сердита на Александрину.
Кросби, взяв стул, устроился между ними и с особенным юмором рассказал историю о браслете.
– Ваша память, миледи, вероятно, изменила вам в этом случае, – сказал он, улыбаясь.
– Моя память еще очень хороша, – отвечала графиня, – очень хороша. Если Твич получила браслет и мне об этом не сказала, то здесь уж не моя вина.
Твич была горничной графини. И, видя положение дела, Кросби более не упоминал о браслете.
Минуты через две он протянул руку, желая взять руку Александрины. До свадьбы оставалась неделя или две, а потому подобное выражение любви было дозволительно даже в присутствии невестиной матери. Ему, однако же, удалось поймать только пальчики невесты, но и в них он не встретил нежного ответа. «Перестаньте», – сказала леди Александрина, отдергивая руку. Тон, которым она выговорила это слово, неприятно отозвался в ушах Кросби. Он тотчас же вспомнил сцену, случившуюся однажды вечером у мостика в Оллингтоне, вспомнил он и голос Лили, и слова Лили, и ее нежность, которыми она отвечала на его ласки.
– Ведь они знают, моя милая, – сказала графиня, – как я устала. Когда же подадут чай!?
Кросби счел нужным позвонить и, возвратясь на место, отодвинул свой стул подальше от своей возлюбленной.
Вскоре принесли и чай. Его подала помощница экономки, которая, по-видимому, не очень позаботилась придать своей наружности более приличный вид, так что Кросби подумал, что он тут совершенно лишний. Но это была ошибка с его стороны. Так как он уже становился членом семейства Де Курси, то о подобных пустяках более не заботились. Два или три месяца тому назад, графиня упала бы в обморок при одной мысли о появлении такой прислуги с таким подносом перед мистером Кросби. Теперь же она не обратила на это ни малейшего внимания. Принятый в семейство Де Курси, Кросби уже имел право на некоторые льготы и на том же основании подвергался некоторым неудобствам и стеснениям. Маленькое хозяйство мистрис Дейл никогда не претендовало на великолепие, но зато никогда не было там и грязи. И об этом вспоминал Кросби, держа в руках чашку чая.
Скоро, однако ж, он отправился восвояси. Когда он встал перед уходом, Александрина тоже встала и вместо поцелуя дозволила ему коснуться носом ее щеки.
– Спокойной ночи, Адольф, – сказала графиня, протягивая ему руку. – Ах, подождите минуточку, я хотела вас о чем-то попросить. Впрочем, все равно, ведь завтра вы зайдете, отправляясь на службу.
Глава XLI. Домашние хлопоты
В то самое время, когда Кросби бесполезно осведомлялся у Ламберта о браслете леди Де Курси, Джон Имс входил в уличную дверь квартиры мистрис Ропер, в Буртон-Кресценте.
– О, Джон, где мистер Кредль? – Это были первые слова, которыми встретила его божественная Эмилия. Надо заметить, что в обыденной жизни Эмилия мало заботилась о том, где находился мистер Кредль.
– Где Кредль? – спросил Имс, повторив вопрос. – Право, не знаю. Мы вместе пришли на службу, но с тех пор я не видел его. Вы знаете, мы сидим в разных комнатах.
– Джон! – И Эмилия остановилась.
– Разве что-нибудь случилось? – спросил Джон.
– Джон, эта женщина ушла и бросила мужа. И вернее всего – то есть так же верно, как то, что вас зовут Джон Имс, – этот сумасброд ушел вместе с ней.
– Как? Кредль? Я этому не верю.
– Она вышла из этого дома в два часа пополудни и после того не возвращалась.
Прошло всего четыре часа, а такое отсутствие среди бела дня служило еще весьма слабым доказательством, чтобы обвинять замужнюю женщину в побеге с любовником.
Эмилия чувствовала это и потому продолжала объяснять:
– Сам он там, наверху в гостиной, и представляет собой олицетворенное отчаяние.
– Кто? Кредль?
– Нет, Люпекс, он немного выпил, кажется, но сильно горюет. Он условился увидеться здесь с женой в четыре часа, и когда пришел, то ее уже не было. Он бросился наверх в свою комнату и теперь говорит, что она разломала шкатулку и унесла все его деньги.
– Которых у него никогда не бывало.
– Напротив, третьего дня он заплатил небольшую сумму моей маме.
– Это служит лучшим доказательством, что сегодня он не мог иметь денег.
– Во всяком случае, она унесла с собой такие вещи, которых не взяла бы, отправляясь за покупками или зачем-нибудь в этом роде, я сама ходила наверх и сама все видела. У нее было три кольца, недорогих, правда, но, вероятно, она надела их все сразу или просто положила в карман.
– Кредль никогда не согласится бежать с ней подобным образом, хотя, может, он и сумасброд…
– Настоящий сумасброд, вы это знаете. Я никогда еще не видала такого дурака в отношении к женщинам.
– Все же он никогда не позволит себе сделаться участником кражи каких-нибудь безделушек или денег ее мужа. Я точно уверен, что он неспособен на подобные вещи.
При этом Имс стал припоминать все обстоятельства дня и вспомнил, что действительно не видел Кодля с самого утра. Этот его приятель имел привычку заходить в комнату Имса около средины дня и уничтожать там порцию хлеба, сыра и пива, вместо бисквитов, обмакнутых в чернила, как утверждал однажды Джонни. Но собственно в этот день Кредль не приходил.
– Ни за что не поверю, что он такой дурак, – сказал Джонни.
– Однако это так, – сказала Эмилия. – Вот уж и обедать пора, а где он? Были у него деньги, Джонни?
Допрашиваемый таким образом, Джонни открыл тайну, доверенную ему приятелем, которую ни при каких других обстоятельствах не смогли бы вырвать из его уст.
– Она заняла у него двадцать фунтов, около двух недель тому назад. Впрочем, она и до того еще была ему должна.
– Ах, какой он простофиля! – воскликнула Эмилия. – А сам вот уж два месяца, как не платит маме ни одного шиллинга.
– Может быть, его-то деньги и получила ваша мама от Люпекса третьего дня. А если так, это для нее одно и то же, вы же понимаете.
– Что же нам теперь делать? – спросила Эмилия, продвигаясь по лестнице впереди своего поклонника. – О Джон, что же будет со мною, если и вы когда-нибудь поступите подобным образом? Что я буду делать, если вы убежите с другой леди?
– Люпекс не ушел еще отсюда? – спросил Имс, совершенно не зная, что отвечать на вопрос, так близко его касавшийся.
– Впрочем, для вас это все равно, – продолжала Эмилия. – Сердца, однажды соединенные, никогда не должны быть разъединены, не правда ли? – И она повисла на его руке в то самое время, когда они достигли гостиной.
– Сердца и стрелы – все пустяки, – сказал Джонни, – по-моему, лучше никогда не жениться. Здравствуйте, мистер Люпекс. Что с вами случилось?
Мистер Люпекс сидел на стуле, посреди комнаты, откинув голову. В его позе виден был человек, сломленный безутешным горем, а голова его, по-видимому, готова была отвалиться и покатиться по полу, следуя направлению, которое бы ей задал ее владелец. Руки его висели вдоль задних ножек стула, так что пальцы почти касались пола. Мисс Спрюс сидела в одном углу комнаты, сложив руки на коленях, а мистрис Ропер стояла на прикаминном коврике, крайне разгневанная и с весьма суровым выражением лица. Гнев распространялся не на одну мистрис Люпекс. Мистрис Ропер очень надоел и мистер Люпекс, и она нисколько не стала бы горевать, если бы и он тоже убежал, оставив после себя столько своего имущества, сколько было бы достаточно для уплаты долга за квартиру.
Мистер Люпекс не шевельнулся, когда к нему обратился Джонни Имс, но запрокинутая голова его чуть заметно дернулась, показывая, что прибывший в гостиную только прибавил ему страданий. Стул задрожал под ним, пальцы вытянулись еще ближе к полу и тоже задрожали.
– Мистер Люпекс, мы сейчас садимся обедать, – сказала мистрис Ропер, – мистер Имс, где ваш друг, мистер Кредль?
– Право, не знаю, – отвечал Джонни.
– А я так знаю! – сказал Люпекс, выпрямляясь во весь рост и в то же время опрокидывая стул, который еще так недавно его поддерживал. – Изменник! Нарушитель семейного счастья! Я все знаю! Где бы он ни был теперь, эта вероломная женщина в его объятиях. О, если бы он был здесь!
Выразив это желание, Люпекс сделал несколько жестов, кажется, означавших, что если бы этот несчастный молодой человек был сейчас здесь, то Люпекс разорвал бы его на клочки, сложил бы их вместе, утрамбовал и потом вышвырнул бы эти останки подальше, в бесконечный космос, в царство князя тьмы.
– Изменник! – снова воскликнул он, кончив жестикулировать. – Коварный изменник! Подлый изменник! И она тоже! – Потом вспомнив об этом более нежном субъекте, Люпекс приготовился упасть на стул в новом припадке, но, увидев, что стул лежит на полу, он поднял его, снова закинул голову и снова вытянул пальцы до самого ковра.
– Джеймс, – сказала мистрис Ропер своему сыну, который в эту минуту вошел в комнату, – не лучше ли тебе посидеть с мистером Люпексом, пока мы обедаем? Пойдемте, мисс Спрюс, я очень жалею, что вас должны беспокоить подобные вещи.
– Ах, мне все равно, – сказала мисс Спрюс, готовясь выйти из комнаты. – Ведь я старуха.
– Должны беспокоить, – сказал Люпекс, вставая. Наверное, он не имел ни малейшего желания оставаться наверху в то время, когда обед, за который рано или поздно пришлось бы заплатить, будет уничтожен без его участия. – Должны беспокоить! О, я как нельзя более сожалею, что мои несч