– Мы вовсе вас не ждали, – сказала мистрис Ропер весьма серьезно.
– А где же мой Орсин? Разве он не дома обедал? Мистер Кредль, сделайте одолжение, примите мою шаль, впрочем, нет, вы лучше оставьте. Народ нынче такой взыскательный, не так ли, мисс Спрюс? Пожалуйста, примите вы, мистер Имс, для других это покажется безопаснее. Не правда ли, мисс Эмилия?
– Совершенно так, – сказала Эмилия.
Мистрис Люпекс догадалась, что с этой стороны ей нечего было ждать помощи.
Имс встал, чтобы принять шаль, и мистрис Люпекс продолжала:
– Итак, Орсин не обедал дома? Вероятно, задержали в театре. А я целый день думала, как будет забавно, когда он узнает, что его птичка улетела.
– Он обедал дома, – сказала мистрис Ропер, – и ваше отсутствие ему очень не понравилось. Могу вас уверить, ничего забавного тут не было.
– Неужели не было? Я склонна думать, что этому человеку было бы приятно видеть меня прицепленной к его петлице. Я встретилась с несколькими друзьями – друзьями женского пола, мистер Кредль, хотя две из них были со своими мужьями, – из нас составилась компания, и мы отправились в Хэмтон-корт[25]. Значит, мой джентльмен опять ушел! Вот мне и досталось – не разгуливай! Не так ли, мисс Спрюс?
Ложась спать в эту ночь, мистрис Ропер решилась во что бы то ни стало отделаться как можно скорее от своих семейных постояльцев.
Глава XLII. Болезнь Лили
У Лили была хорошая конституция тела, и ее выздоровление не сопровождалось ни возвращением болезни, ни продолжительной слабостью, но, тем не менее, ей не позволяли вставать с постели несколько дней после того, как горячка миновала. Во все это время доктор Крофтс приезжал каждый день. Напрасно мистрис Дейл умоляла его не делать этого, и говорила, что чувствует себя обязанной не принимать более его визитов, когда надобность в них совершенно окончилась. Крофтс отвечал ей или шутками, или вовсе ничего не отвечал, а все-таки продолжал ездить ежедневно и почти всегда в тот же самый час, именно когда вечерело, так что ему было возможно просидеть четверть часа в сумерках и потом возвращаться в Гествик впотьмах. В это время Белл получила разрешение входить в комнату сестры. Она всегда встречалась с доктором Крофтсом у постели Лили и ни разу не оставалась с ним наедине после того дня, когда он нерешительно признался ей в любви, и когда она так же нерешительно отказалась принять его предложение. Она виделась с ним наедине только на лестнице или в гостиной, но не оставалась с ним разговаривать, как бывало прежде, а разговоров о любви тем более не было.
Белл никому не говорила о предложении Крофтса. Лили, если б оказалась на ее месте, по всей вероятности, тотчас рассказала бы все матери и сестре, но ей не доводилось и оказываться в таком положении, в каком находилась Белл во время признания доктора в любви. Что бы ни было говорено с нею, во всяком случае, она после свидания непременно рассказала бы об этом без всякой утайки. Она бы объявила, любит или нет того человека, могла ли его любить, и дала бы ему ответ верный и определительный. Белл этого не сделала и отвечала доктору если и верно, то неопределенно. А между тем, когда Белл удалилась и стала размышлять о случившемся, она была счастлива, довольна и почти торжествовала. Она не задавала себе вопроса, следует ли ожидать от доктора Крофтса дальнейших объяснений, не зная, в чем могли состоять эти объяснения, а все-таки была счастлива.
В это время Лили сделалась капризной, резкой в словах, позволяла себе маленькие причуды по праву выздоравливающей, в виде компенсации за прежние страдания и лишения. Она притворялась, что очень беспокоится насчет своего обеда, и уверяла, что в такой-то день выйдет на воздух, пусть себе доктор Крофтс повелевает как знает.
– Он старый грубиян, вот и все тут, – говорила она сестре в один вечер после его отъезда, – и право, нисколько не лучше других.
– Кто же эти другие? – спросила Белл. – Во всяком случае, он вовсе не стар.
– Ты знаешь, что я хочу сказать. Он такой же брюзга, как доктор Груфен: воображает, что все обязаны исполнять его приказания. Разумеется, ты за него заступишься.
– Не мешало бы и тебе заступиться за него после всего, что он для нас сделал.
– И я заступлюсь, без всякого сомнения, перед всеми, кроме тебя. Я ужасно как люблю подтрунивать над ним перед тобой.
– Лили, Лили!
– Да, люблю. Из тебя так трудно вызвать искру огня, и поэтому, когда узнаешь место, где находится кремень, так вот так и хочется высечь огня. Что он имел в виду, когда говорил, что мне нельзя будет встать в воскресенье? Не беспокойтесь, я встану, если мне захочется.
– Но если мама попросит тебя этого не делать?
– О, мама не захочет этого, если он не станет вмешиваться и приказывать. О, Белл, какой он будет тиран, когда женится!
– Неужели?
– И как бы ты была покорна, если бы сделалась его женой! Тысячу раз жаль, что вы не влюблены друг в друга, то есть если ты еще не влюблена.
– Лили, помнится, ты дала обещание не говорить мне об этом.
– Да, правда, но это было давно, с тех пор обстоятельства изменились… весь мир изменился. – При этих словах голос Лили задрожал и отозвался грустью. – Я чувствую, как будто мне должно быть позволено говорить, о чем вздумается.
– Говори, говори, что хочешь, душа моя.
– Ведь ты знаешь, Белл, у меня не осталось ничего собственного, о чем бы стоило поговорить.
– Сделай милость, Лили, душа моя, не говори ты этого.
– Но это правда, Белл, и почему же мне не говорить? Неужели ты думаешь, что я не говорю этого самой себе, когда бываю одна, когда задумаюсь и потом все думаю и думаю. Ты не должна скупиться, тебе как будто жаль этого, а почему бы мне иногда и не поговорить об этом?
– Для тебя я ничего не пожалею, только мне думается, что это останется навсегда так.
– Спроси себя, Белл, как бы это было с тобой на моем месте. Впрочем, иногда мне кажется, что ты судишь обо мне совсем иначе, чем о себе.
– Верно, потому что я знаю, что ты гораздо лучше меня.
– Я не настолько лучше, чтобы быть способной забыть все прошедшее. Я знаю, что никогда не буду в состоянии сделать это. Я обо всем подумала, я приняла неизменное решение.
– Лили, Лили! Умоляю тебя, не говори этого.
– А я говорю, и что же? Ведь я не очень грустила и не впала в меланхолию, не правда ли, Белл? Мне кажется, что я заслуживаю некоторое одобрение, а между тем ты не даешь мне никакого права в свете.
– Какого же ты желаешь от меня права?
– Говорить о докторе Крофтсе.
– Лили, ты злая, злая тиранка. – И Белл наклонилась к ней на грудь и целовала ее, скрывая свое лицо в вечернем сумраке.
После этого у Лили не оставалось более сомнения, что Белл была неравнодушна к доктору Крофтсу.
– Ведь ты слышала, что он говорил, дорогая моя, – сказала мистрис Дейл на следующий день, когда после отъезда доктора Крофтса все три находились в комнате больной. Мистрис Дейл стояла по одну сторону постели, а Белл по другую, между тем как Лили нападала на обеих. – Завтра тебе можно встать на часок или на два, но он думает, что лучше не выходить из комнаты.
– Что же из этого выйдет хорошего, мама? Мне так надоело смотреть на одни и те же обои. Это такие скучные обои. Все считаешь да пересчитываешь узор. Не понимаю вашего терпения, как вы можете жить здесь!
– Как видишь, я привыкла.
– К подобного рода вещам я никогда бы не привыкла, все считаешь, считаешь и считаешь. Сказать ли вам, что бы мне хотелось сделать, и я убеждена, что это будет самое лучшее.
– Что же именно? – спросила Белл.
– А вот что: встать завтра утром в девять часов и отправиться в церковь, как будто со мной ничего не было. Потом, когда доктор Крофтс приедет вечером, вы ему скажете, что я ушла в школу.
– Я бы тебе не советовала, – сказала мистрис Дейл.
– Он был бы приведен в самое приятное изумление, убедившись, что я не умерла до вечера, как следовало бы по правилам медицины. Он был бы поставлен в совершенный тупик.
– Это было бы весьма неблагодарно с нашей стороны, боюсь, чтобы не больше, – заметила Белл.
– Совсем нет, нисколько. Пусть он не приезжает, если ему не нравится. Впрочем, я не верю, что он ездит сюда для того, чтобы лечить меня. Вы делаете, мама, очень хорошо, что смотрите на его визиты именно с этой точки зрения, но я уверяю, что правда на моей стороне. И знаете ли, что я намерена сделать? Я притворюсь, что мне стало хуже, иначе бедненький лишится своего единственного счастья.
– Пусть говорит что хочет, пока не выздоровеет, – сказала, смеясь, мистрис Дейл.
Уже почти стемнело, и мистрис Дейл не заметила, как рука Белл проскользнула под одеяло и поймала руку сестры.
– Я права на счет доктора, мама, – продолжала Лили. – Пусть Белл скажет, что это неправда. Я бы, так и быть, простила ему, что он держит меня в постели, лишь бы он заставил Белл влюбиться в него.
– Она уже вытребовала себе это право, мама, – сказала Белл, – говорить что вздумается, пока не выздоровеет.
– Я намерена всегда говорить, что мне вздумается, и намерена всегда пользоваться этим правом.
В следующее воскресенье Лили встала, но не выходила из спальни матери. Она сидела с той полугорделивой полуцарственной осанкой, которая так идет выздоравливающим, первый раз вставшим с постели после периода слабости и зависимости, когда приехал доктор Крофтс. Там, в спальне, она скушала маленький кусочек жареной баранины и назвала свою мать скупой старухой, потому что ей не позволили скушать больше. Там она выпила полстакана портвейна, утверждая, что вино было кислое, вдвойне хуже докторской микстуры. И там же, хотя это было воскресенье, она вполне насладилась последним часом дня, читая очаровательный новый роман, который только что появился в свет, вызвав целый ряд рецензий со стороны молодой и старой читающей публики.
– Мне кажется, Белл, она поступила совершенно справедливо, приняв его предложение, – сказала Лили, закрывая книгу, потому что становилось уже темно.