– Тут и не могло быть иначе, – сказала Белл. – В романах все идет отлично, все сходит с рук, поэтому-то я их и не люблю. Там у всех жизнь уж слишком сладкая.
– А я потому-то и люблю их, что там жизнь сладкая. В проповеди, например, говорится не о том, что вы есть на самом деле, а о том, чем вы должны быть; в романах говорится не о том, чего вы должны достигать, а о том, чего бы желали достичь.
– Уж если это так, то я охотнее вернулась бы к романам старой школы и желала бы видеть героиню романа действительно героиней, которая идет пешком всю дорогу от Эдинбурга до Лондона и попадает в руки разбойников или ухаживает за раненым героем и в то же время описывает битву, глядя из окна. Правда, все это нам наскучило, но уж если иметь перед собой картину жизни, так пусть это будет картина действительной жизни.
– Нет, Белл, нет! – сказала Лили. – Иногда настоящая жизнь бывает очень грустна.
Белл тут же бросилась к ногам сестры, целовала ей руки, обнимала колена и умоляла Лили перестать смотреть на жизнь с такой горечью.
В то утро Лили удалось уговорить сестру рассказать все, что говорил ей доктор Крофтс, и все, что говорила она. Белл намеревалась все высказать, но когда дошла до последней части своей исповеди, ее рассказ начал сильно хромать.
– Мне кажется, я ничего не сказала, – говорила Белл.
– Но молчание всегда означает знак согласия. Он, верно, так и понял, – возразила Лили.
– Нет, он ничего не понял, мое молчание не могло выражать согласия, в этом я уверена. Да и сам он не мог подумать об этом.
– Однако ж ты не имела намерения отказать ему?
– Кажется, имела. Впрочем, я сама не знаю, какое было мое намерение, и потому я показала скорее вид отрицания, нежели согласия. Если я и не сказала «нет», то мое лицо выражало это слово.
– А теперь ты не откажешь ему? – спросила Лили.
– Не знаю, – отвечала Белл. – Не знаю, почему, но мне кажется, что потребуются годы, чтобы я на что-нибудь решилась, а он другого предложения не сделает.
Белл все еще была у ног своей сестры, умоляя ее от всей души стараться залечить свою рану, когда вошла мистрис Дейл и объявила о приезде доктора.
– Я уйду, – сказала Белл.
– Это зачем? – возразила Лили. – Он просто приехал с утренним визитом, и нет надобности уходить отсюда.
– Извините, доктор Крофтс, вам теперь нет надобности стоять передо мною с часами в руках. Теперь я не позволю вам дотронуться до моей руки, и если протяну ее к вам, то, собственно, для одного приветствия. – И Лили протянула ему руку. – По язык я намерена употреблять только для бесед, а не для того, чтобы показывать его по вашему требованию.
– Поверьте, что я нисколько не забочусь о вашем языке.
– Верю, очень даже верю. Только смотрите, доктор, чтобы он не наделал вам хлопот в одно прекрасное утро. Кажется, говорить-то я могу, если мне хочется, не так ли, мама?
– Я полагаю, душа моя, что доктор Крофтс знает это лучше меня.
– Не думаю, есть вещи, которые как-то особенно тяжело даются джентльменам. Однако вы должны присесть, доктор Крофтс, быть как дома и в то же время не забывать известных условий приличия. Прежде всего вы должны понять, что вы здесь более уже не господин. Я встала с постели, и господство ваше кончилось.
– Вот вам образец признательности за добрые дела, – сказала мистрис Дейл.
– Да кто же бывает признателен доктору? Он только для того вылечивает, чтобы торжествовать над другим врачом и говорить, проходя мимо какого-нибудь доктора Груфена: «Вот если бы туда пригласили вас, она была бы теперь в могиле или, по крайней мере, прохворала бы целый год!» Не правда ли? Ведь вы прыгаете от радости, когда пациенты доктора Груфена умирают?
– Разумеется, прыгаю, да еще, как на базарной площади, чтобы все могли видеть, – сказал доктор.
– Ах, Лили, как можешь ты говорить такие ужасные вещи? – спросила сестра.
После этого доктор уселся перед камином. Завязался разговор о предметах немедицинских или только полумедицинских, не относящихся, впрочем, к нынешнему случаю. Переходя с одной темы на другую, разговор коснулся и мистрис Имс и Джонни Имса. Дня два-три тому назад Крофтс рассказал мистрис Дейл о происшествии на станции железной дороги, о котором она до той поры ничего не слышала. Мистрис Дейл, удостоверившись, что молодой Имс отличнейшим образом поколотил Кросби, не могла удержаться от выражения некоторой похвалы.
– Милый юноша, – сказала она почти невольно. – Милый юноша! Это он сделал по особенной честности своей души! – Мистрис Дейл тут же отдала строгое приказание доктору, – приказание совершенно ненужное, чтобы Лили об этом происшествии не говорили ни слова.
– Вчера я был в гествикском поместье, – сказал доктор, – и граф ни о чем больше не хотел говорить, как только о мистере Джонни. По его словам, в целом мире нет молодого человека лучше его.
При этом мистрис Дейл тронула его ногой, боясь, что он распространится о доблестях Джонни.
– Я очень рада, – сказала Лили. – Я всегда говорила, что рано или поздно, но узнают, чего Джонни стоит.
– Леди Джулия тоже к нему расположена, – сказал доктор.
– В самом деле! Что если бы тут составилась партия!
– Лили, можно ли говорить такие нелепости?
– Позвольте, позвольте, кем он будет нам приходиться тогда? Да, он, конечно, будет дядей Бернарду и зятем дяде Кристоферу, как это странно, не правда ли?
– Да, довольно странно, – сказала мистрис Дейл.
– Надеюсь, что он будет ласков к Бернарду. Не так ли, Белл? И как вы думаете, доктор Крофтс, будет ли он продолжать свою службу в управлении сбора податей?
– Покуда еще я ничего решительно не слыхал.
В этом роде продолжался разговор о Джонни Имсе.
– Шутки в сторону, – сказала Лили. – Я очень рада, что лорд Де Гест проявил к нему участие. Не потому, чтобы я считала графа лучше кого-либо другого, но потому, что это указывает, что люди начинают открывать и оценивать достоинства Джонни. Я всегда говорила тем, кто смеялся над ним, что увидят, как он поднимется.
Все эти слова глубоко запали в душу мистрис Дейл. Если бы только – когда-нибудь, не теперь – ее милая дочь могла полюбить этого нового молодого героя! Но не будет ли последний геройский подвиг его противодействовать всякой возможности подобной любви.
– Теперь мне можно и ехать, – сказал доктор, вставая со стула.
В это время Белл не было в комнате, но мистрис Дейл все еще оставалась там.
– Нет, извините, вам нельзя торопиться, особенно сегодня, – сказала Лили.
– Почему особенно сегодня?
– Потому что это ваш последний вечер. Присядьте, доктор Крофтс. Я намерена произнести перед вами маленькую речь. Я ее готовила целое утро, и вы должны предоставить мне случай произнести ее.
– Я приеду послезавтра и лучше тогда ее услышу.
– А я хочу, сэр, чтобы вы услышали ее теперь же. Неужели мне не станут повиноваться при первом вступлении моем на мой собственный трон! Милый, добрый доктор Крофтс, как и чем благодарить мне вас за все, что вы сделали?
– Как нам всем благодарить его? – спросила мистрис Дейл.
– Я терпеть не могу благодарностей, – ответил доктор. – Для меня один ласковый взгляд дороже всех благодарностей, а в этом доме на мою долю выпало таких взглядов немало.
– Вы можете быть уверены во всегдашнем нашем сердечном расположении, – с чувством произнесла мистрис Дейл.
– Да будет над вами милость Господня! – сказал он, готовясь идти.
– Но я еще не произнесла своей речи, – заметила Лили. – И сказать ли правду, мама, вы должны удалиться, иначе мне не удастся сказать ее как следует. С моей стороны очень неприлично, не правда ли, выгонять вас, но это будет только на три минуты.
Мистрис Дейл, сказав несколько шутливых слов, вышла из комнаты, но, выходя, была не совсем спокойна. Следовало ли ей уходить, предоставляя Лили полную свободу говорить доктору Крофтсу, что придет в голову? До сих пор она никогда не сомневалась в своих дочерях, не сомневалась в их благоразумии, и потому-то с ее стороны было весьма естественно удалиться, когда ее попросили. Спускаясь, однако же, с лестницы, она впала в сомнение: хорошо ли она поступила?
– Доктор Крофтс, – сказала Лили, как только они остались одни. – Сядьте вот здесь, ко мне поближе. Я хочу задать вам вопрос. Что вы говорили Белл недавно вечером, когда оставались с ней в гостиной?
С минуту доктор сидел не отвечая, и Лили, внимательно следившая за ним, могла видеть при свете камина, что он не ожидал такого вопроса: почти вздрогнул, когда услышал его.
– Что я говорил? – протяжно повторил Крофтс слова Лили. – Я спросил ее, может ли она полюбить меня и сделаться моей женою.
– Какой же она вам дала ответ?
– Какой она мне дала ответ? Она просто отказала мне.
– Нет-нет-нет, не верьте ей, доктор. Это не так, мне кажется, не так. Помните, однако, я вам ничего не говорю от ее имени. Она не высказала мне своих мыслей, но если вы истинно ее любите, то надо быть сумасшедшей, чтобы отказать вам.
– Лили, я ее истинно люблю, это совершенная правда.
– В таком случае обратитесь к ней еще раз. Теперь я говорю в свою собственную пользу. Мне невыгодно будет потерять такого брата, каким были бы вы. Я так искренно люблю вас, что не могу лишиться вас. А она, я уверена, полюбит вас. Вы знаете ее натуру, знаете, как она молчалива и как не любит говорить о себе. Она в одном только призналась мне, что вы говорили ей и что неожиданность поразила ее. Не испытать ли вам судьбу еще раз? Я знаю, как безрассудно с моей стороны задавать такие вопросы, но, по-моему, правда лучше всего.
– Снова испытать судьбу?
– Знаю, что вы хотите сказать, и думаю, что она достойна быть вашей женой. Я уверена, что она вполне достойна. Вы не станете на меня ябедничать, не так ли, доктор?
– Ни за что!
– И вы сделаете еще попытку?
– Да, попытаюсь.
– Помоги вам Бог, добрый брат мой! Надеюсь, что вы будете мне братом.
В то время как доктор протянул ей руку, чтобы проститься, Лили чуть приподнялась, и он, наклонившись, поцеловал ее в лоб.