– Попросите маму прийти ко мне, – были последние слова Лили, когда доктор выходил из двери.
– Ну что, милая, сказала ли ты свою речь? – спросила мистрис Дейл.
– Да, мама.
– Надеюсь, что это была благоразумная речь.
– Надеюсь, мама. Но она так меня утомила, что я сейчас лягу в постель. Я думаю, вышло бы мало пользы, если бы я отправилась сегодня в школу.
И мистрис Дейл, в стремлении поправить вред от чрезмерного усилия дочери, прекратила дальнейшие расспросы о прощальной речи.
Возвращаясь домой, доктор Крофтс не слишком торжествовал как счастливый влюбленный. «Может быть, она и права, – говорил он себе, – во всяком случае, я спрошу еще раз». Но это «нет», которое Белл произнесла и повторила, все еще неприятно звучало в его ушах. Есть такие мужчины, над ушами которых сделайте хоть целый залп из слова «нет», а они все-таки не услышат в нем настоящего отказа, а есть и другие, которым слово это, однажды произнесенное, хотя бы шепотом, служит неизменным приговором высшего судилища.
Глава XLIII. Фи, фи!
Не угодно ли читателю припомнить любовь – впрочем, нет, не любовь: это слово иногда употребляют настольно неправильно, что оно бывает не в состоянии пробудить воспоминания читателя, – так что не любовь, а скорее любезности между леди Дамбелло и мистером Плантагенетом Паллисером? Эти любезности, происходившие в замке Курси, были совершенно открыты во всем своем безобразии перед взорами публики, и надо признаться, что если взоры публики были оскорблены, то оскорбление было весьма легкое.
В общем, взоры публики были оскорблены, и люди, с особенной строгостью следившие за своею нравственностью, говорили весьма странные вещи. Сама леди Де Курси говорила весьма странные вещи, покачивала головой и время от времени роняла таинственные слова, между тем как леди Клэндидлем объяснялась гораздо откровеннее: она прямо высказывала мнение, что леди Дамбелло убежит до мая месяца. Обе они соглашались, что для лорда Дамбелло в потере жены не будет ничего дурного, но весьма уныло покачивали головами, когда говорили о бедном Плантагенете Паллисере. Что касается судьбы графини, той самой графини, которую обе они почти боготворили во время ее пребывания в замке Курси, то о ней ничуть не беспокоились.
Мистер Паллисер, должно допустить, был немного неблагоразумен, конечно, неблагоразумен, если, только зная о носившихся слухах, позволил себе вскоре после визита в замок Курси, совершить поездку в Шропшейр, в резиденцию леди Хартльтон, где граф и графиня Дамбелло предполагали провести зимний сезон и где Плантагенет намеревался побывать еще раз в феврале. Харльтонские обитатели просили его об этом весьма убедительно, и сила убедительности в особенности проявлялась со стороны лорда Дамбелло. Из этого нельзя не заключить, что до харльтонских обитателей не дошли еще носившиеся слухи.
Мистер Плантагенет Паллисер провел Рождество со своим дядей, герцогом Омниумом, в замке Гаверум. Вернее сказать, мистер Плантагенет приехал в замок в первый день Рождества, вечером, к самому обеду, а поутру второго дня уехал. Это вполне согласовалось с правилами его жизни, и люди, более или менее связанные с интересами Омниума, всегда восхищались проявлением этого неподдельного, чисто английского родственного чувства между дядей и племянником. Беседа между ними в подобных случаях всегда отличалась особенною краткостью. Герцог, протягивая правую руку, улыбался и говорил:
– Ну что, Плантагенет, полагаю, очень занят?
Герцог был единственным живым существом, который называл его в лицо Плантагенетом, хотя были десятки людей, которые втихомолку, за его спиной, называли его просто «приятель Планти». Да, герцог был единственным живым существом, называвшим его Плантагенетом. Будем надеяться, что это всегда так бывало и что тут не допускались исключения в отношении каких-нибудь женщин, опасные по своему свойству и неуместные по своим обстоятельствам.
– Ну что, Плантагенет, – сказал герцог при нынешнем случае, – полагаю, очень занят?
– Да, герцог, – отвечал мистер Паллисер. – Когда человек попадет под ярмо, ему трудно высвободиться из-под него.
Герцог вспомнил, что его племянник сделал точно такое же замечание и в Рождество прошлого года.
– Кстати, – продолжал герцог, – мне хотелось сказать тебе несколько слов до твоего отъезда.
Такое предложение со стороны герцога было большим отступлением от принятых им правил, но племянник, разумеется, вменял себе в обязанность повиноваться приказаниям дяди.
– Я увижусь с вами завтра до обеда, – сказал Плантагенет.
– Пожалуйста, – сказал герцог. – Я не задержу тебя больше пяти минут.
И на другой день в шесть часов вечера дядя и племянник говорили с глазу на глаз в кабинете первого.
– Не думаю, чтобы тут было что-нибудь серьезное, – начал герцог, – но между некоторыми людьми идут толки о тебе и леди Дамбелло.
– Клянусь честью, эти люди очень добры.
И мистер Паллисер припомнил факт – это действительно был факт, – что много лет тому назад между некоторыми людьми тоже шли толки о его дяде и мачехе леди Дамбелло.
– Да, довольно добры, не правда ли? Ты, кажется, приехал сюда прямо из Хартльбьюри?
Хартльбьюри была резиденция маркиза Хартльтона.
– Именно так, и в феврале намерен опять туда ехать.
– Очень жаль, очень жаль. Я говорю это не потому, что хочу вмешиваться в твои дела, ты, конечно, согласишься, что я никогда этого не делал.
– Нет, никогда, – сказал племянник, утешая себя внутренним убеждением, что никакое подобного рода вмешательство со стороны его дяди не могло быть возможным.
– Но в этом случае было бы хорошо для меня, и еще лучше для тебя, если бы ты ездил в Хартльбьюри как можно реже. Ты сказал, что хочешь ехать туда, и, без всякого сомнения, поедешь. Но на твоем месте я остался бы там не более как на день или два.
Мистер Плантагенет Паллисер приобрел все в мире от дяди. Чрез влияние дяди он заседал в парламенте и получал на содержание по нескольку тысяч фунтов стерлингов, выдача которых завтра же могла быть остановлена по одному слову его дяди. Он был наследником дяди, герцогский титул, с прилагающимися к нему богатствами, должен был непременно перейти к племяннику, если только дядя не женится и Бог не благословит его сыном. Герцог не составил еще завещания о своем огромном состоянии. По всей вероятности, он мог прожить еще лет двадцать или более, и весьма могло случиться, что он женится и сделается отцом. В самом деле, можно сказать, что не было человека, который бы так зависел от другого человека, как Плантагенет Паллисер от своего дяди, и не менее верным станет утверждение, что не было отца или дяди, которые бы так мало вмешивались в дела своих наследников. Несмотря на это племянник сейчас почувствовал себя обиженным таким упоминанием о своей частной жизни и тотчас же решился ни под каким видом не подчиняться подобному контролю.
– Не знаю, долго ли я пробуду там, – сказал он, – но, во всяком случае, людская молва не может, мне кажется, иметь какое-нибудь влияние на продолжительность моего визита.
– Так, совершенно так, но, может, на него должна иметь влияние моя просьба. – Говоря это, герцог казался немного грубым.
– Вы не станете просить меня обращать внимание на слухи, не имеющие никакого основания.
– Я ничего не говорю об их основании, я даже нисколько не желаю вмешиваться в твой образ жизни.
Этим замечанием герцог хотел дать понять племяннику, что последний имеет право увезти жену всякого другого джентльмена, но не имел ни малейшего права подать даже повод подумать о том, что намерен увезти жену лорда Дамбелло.
– Дело в том, Плантагенет, уже много лет как я нахожусь в дружеских отношениях с этим семейством. Число друзей у меня небольшое, и, по всей вероятности, я никогда не увеличу его. Но тех друзей, которые есть, мне хочется сохранить, и потому тебе нетрудно понять, что при той молве, о которой я упомянул, мне было бы неприятно ездить в Хартльбьюри, как неприятно было бы моим хартльбьюрийским друзьям ездить сюда.
Герцог не мог объясниться яснее этого, и мистер Паллисер, конечно, понял его вполне. Нельзя было ожидать, что давнишние дружеские отношения между двумя фамилиями будут по-прежнему сопровождаться приятными удовольствиями, ведь одна молва о других отношениях могла совершенно испортить удовольствие от прежних.
– Вот все, что я хотел сказать тебе.
– Это нелепейшая клевета, – сказал мистер Паллисер.
– Я согласен с этим. Клевета всегда отличается нелепостью, но что станете делать? Пословица гласит: на чужой роток не накинешь платок.
И герцог своим видом дал понять, что беседа считается законченной и что его надо оставить одного.
– Но мы можем не обращать на это внимания, – сказал племянник с большим безрассудством.
– Ты можешь, а я всегда считал себя неспособным на это. Притом же, мне кажется, я не заслужил еще такой репутации, чтобы быть предметом людских сплетен. Ты думаешь, может быть, что я прошу многого? Нет! Да ты, верно, согласишься, что до нынешнего времени я давал много и взамен того ничего не требовал. Надеюсь, в этом случае ты сделаешь для меня одолжение.
Уловив в словах дяди угрозу, мистер Плантагенет Паллисер оставил комнату. В словах герцога заключался следующий смысл: если ты будешь волочиться за леди Дамбелло, я прекращу тебе выдачу восьми тысяч в год. При следующих выборах в Силвербридже я организую тебе оппозицию, я составлю духовное завещание и отниму у тебя Матчинг и Хорнс – очаровательное местечко в Суррее[26], пользование которым уже было предоставлено мистеру Паллисеру в случае его женитьбы, – отниму поместье Литтлбьюри в Йоркшире и огромное имение в Шотландии. Из моих личных капиталов, заключающихся в наличных деньгах, акциях, закладных и банковских билетах, ты не получишь ни шиллинга. Наконец, если мне вздумается, то, может, я сделаю тебя просто мистером Паллисером, с малюткой двоюродным братом во главе твоей фамилии.