Мистер Паллисер понимал всю серьезность этой угрозы и, размышляя о ней, признавался самому себе, что он не чувствовал ни малейшего влечения к леди Дамбелло. Между ними ни разу не было разговора задушевнее того, образчик которого читатель уже видел. Леди Дамбелло для него ровно ничего не значила. Но теперь, когда дело это представили перед ним в новом свете, не следует ли ему как джентльмену влюбиться в такую очаровательную женщину, имя которой уже было связано с его именем? Нам всем известен анекдот, как духовник во время исповеди учил конюха натирать салом зубы лошадям. «Никогда этого не делал, – сказал конюх, – а теперь попробую». В настоящем случае герцог играл роль духовника, а мистер Паллисер еще до окончания вечера сделался таким же смышленым учеником, каким был конюх. Что касается угрозы, то с его стороны, как Паллисера и Плантагенета, было бы дурно обращать на это внимание. Герцог ни за что не женится. Из всех людей в мире он, по всей вероятности, был самый последний, кто мог бы изменить положение, в котором находился, а во всем остальном мистер Паллисер намерен был пользоваться безусловной свободой. Поэтому в начале февраля он поехал в Хартльбьюри, решившись оказывать леди Дамбелло всевозможное внимание.
Между множеством гостей в Хартльбьюри он встретил лорда Порлокка, невзрачного, больного, износившегося человека, с отцовскою суровостью во взгляде, но без отцовского выражения жесткости в складках губ.
– Итак, ваша сестра выходит замуж? – спросил мистер Паллисер.
– Да, никто не станет удивляться тому, что они делают, если представить себе жизнь, которую ведет их отец.
– А я хотел было поздравить вас.
– Напрасно.
– Я встречал жениха вашей сестры в Курси, и он мне понравился.
В Курси мистер Паллисер не удостоил мистера Кросби даже коротким разговором. Впрочем, по принятому обыкновению в его общественной жизни, он почти никого не удостаивал своими разговорами.
– В самом деле? – спросил лорд Порлокк. – Для счастья сестры надеюсь, что он не негодяй. Каким образом человек решился сделать предложение моему отцу выдать за него одну из дочерей, решительно не понимаю. А как вам показалась моя мать?
– Особенно дурного ничего в ней не заметил.
– Я все думаю, что рано или поздно он убьет ее.
Разговор на этом закончился.
Мистер Паллисер сам замечал – да он и не мог не замечать, если смотрел на нее, – что леди Дамбелло, когда он подходил к ней, как будто оживала, и в эти минуты в ней проявлялась необыкновенная энергия. Когда кто-нибудь обращался к ней, она улыбалась, но ее обыкновенная улыбка не имела никакого выражения, была безжизненна и холодна, как свинец, нисколько не льстила самолюбию того, кому она предназначалась. Весьма многие женщины улыбаются, отвечая на заданные им вопросы, и наибольшая часть из них, улыбаясь, доставляют этим удовольствие. Это такая обыкновенная вещь, что о ней никто и не думает. Лесть может нравиться, но она ничего не выражает. Общее впечатление улыбки дает понять, что женщина старалась показаться приятной, в чем состоит ее прямая обязанность, – приятной, насколько в состоянии выразить эта улыбка. Во всяком случае, этим самым она приносила обществу свою малую дань. В течение вечера она повторит это приношение, быть может, не одну сотню раз. Никто не замечает, никто не знает, что она льстила кому-нибудь, она сама этого не знает, а свет между тем называет ее приятной женщиной. Леди Дамбелло вовсе не придает прелести своим обычным улыбкам. Они холодны, бессмысленны, не сопровождаются выразительным взглядом, не показывают даже, что относятся к какому-нибудь отдельному лицу. Они дарились вообще всем окружавшим ее, и все окружавшие, соглашаясь с ее большими притязаниями, принимали их за дань, совершенно достаточную для всего собрания. Но когда к ней подходил мистер Паллисер, она делала самое легкое, едва уловимое движение и позволяла взорам своим на минуту останавливаться на его лице. Потом, когда он замечал, что в воздухе немного холодно, леди Дамбелло улыбалась ему, как будто подтверждая этой улыбкой истину его замечания. Все это мистер Паллисер научился наблюдать благодаря уроку, который он получил от своего недальновидного дяди.
Несмотря на это в течение первой недели своего пребывания в Хартльбьюри он не сказал ни одного нежного слова, ограничиваясь только замечаниями насчет погоды. Правда, иногда он заговаривал о выступлении по случаю открытия парламента, о приближении дня этого открытия, о том, что речь его должна быть основана на статистике, что у него в голове одни только цифры да деловые бумаги, говорил, что у него огромная корреспонденция, так что день часто оказывался недостаточно длинным для всех его целей. Паллисер чувствовал, что интимная связь, которую он старался завязать, много теряла от труженической рутины его жизни, но все же ему хотелось бы что-нибудь сделать до отъезда из Хартльбьюри, ему хотелось показать особенное свойство своего внимания. Он хотел сказать ей что-нибудь такое, что бы открыло ей тайну его сердца. Он решался на это изо дня в день. А между тем день проходил за днем, и он ничего не говорил. Ему казалось, что лорд Дамбелло обращался с ним холоднее прежнего, мешал его разговорам с женой и при этом хмурился, но, по его словам, он мало обращал внимания на холодные и сердитые взгляды лорда Дамбелло.
– Когда вы переедете в город? – спросил он однажды вечером, обращаясь к леди Дамбелло.
– Вероятно, в апреле. Раньше этого, я думаю, мы не оставим Хартльбьюри.
– Конечно. Вы проведете здесь сезон весенней охоты?
– Да, лорд Дамбелло всегда проводит здесь весь март. Иногда на день, на два уезжает в Лондон.
– Как это мило! А я, вы знаете, в четверг должен быть в Лондоне.
– По случаю открытия парламентских заседаний?
– Совершенно так. Если бы вы знали, какая скука, а делать нечего, надо ехать.
– Если это входит в круг обязанностей человека, то, мне кажется, он должен быть там.
– К сожалению, да, человек должен повиноваться внушениям долга.
При этом мистер Паллисер окинул взглядом всю комнату, и ему показалось, что на него были устремлены глаза лорда Дамбелло. Как хотите, а труд был тяжелый. По правде сказать, мистер Паллисер не знал, с чего начать. Что ему нужно было говорить ей? Каким образом начать разговор, который бы кончился объяснением в нежных чувствах? Леди Дамбелло была, бесспорно, очень хороша, и в глазах мистера Паллисера казалась очень интересной, но, хоть убейте, он не знал, как начать разговор и что сказать для нее особенное. Связь с такой женщиной, как леди Дамбелло, – разумеется, платоническая, невинная, но тем не менее истинная, – сообщила бы особенную прелесть его жизни, которая при нынешних обстоятельствах была довольна суха. Благодаря молве, которая дошла до него через его дядю, он узнал, что леди Дамбелло неравнодушна к нему. И действительно, она так смотрела, как будто он ей нравился, но каким образом сделать первый приступ? Он вполне изучил науку изумлять палату общин и поднимать тревогу в британской нации посредством своих громадных и точных статистических познаний, но что ему сказать хорошенькой женщине?
– Так в апреле вы наверно будете в Лондоне?
Это было при другом случае.
– О да, я думаю.
– И опять в Карльстонских садах?
– Да, лорд Дамбелло нанял тот же дом.
– В самом деле? Какой великолепный дом! Надеюсь, мне будет позволено заглядывать туда время от времени.
– Конечно, только я знаю, что вы будете очень заняты.
– Кроме субботы и воскресенья.
– Я всегда принимаю по воскресеньям, – сказала леди Дамбелло.
Мистер Паллисер сознавал, что тут вовсе не проглядывало особенного расположения. Позволение заглядывать время от времени, доступное для всех других знакомых, ровно ничего не значило, но все же для него это удовольствие имело такую важность, которой он ожидал при нынешнем случае. Паллисер оглянулся и опять увидел, что взор лорда Дамбелло был очень мрачен. Паллисер начал сомневаться, что загородный дом, где все постоянно на глазах друг у друга, может служить лучшим в мире местом для подобного маневра. Леди Дамбелло была очень хороша, и он любил смотреть на нее, но ему никак не удавалось отыскать предмета, которым можно было заинтересовать ее в хартльбьюрийской гостиной. Позже вечером он начал говорить ей что-то насчет сахарных пошлин и потом увидел, что лучше было не начинать. Ему оставался только один день, но этот день необходимо было посвятить приготовлению парламентской речи. Лучше отложить до Лондона, там это пойдет гораздо легче. Да, в лондонских салонах, наполненных народом, дело пойдет гораздо легче, и притом лорд Дамбелло не станет торчать перед ним и глазеть на него. Леди Дамбелло благосклонно выслушала сентенцию о сахарных пошлинах и попросила определить наибольшую их величину. Это все-таки больше походило на настоящий разговор, но выбор темы был неудачен и не мог, в его руках, быть заменен другой, более сентиментальной, потому он решился отложить свои действия до лондонской весны, которая должна была помочь ему, и, сделав это, он чувствовал, что избавился на некоторое время от тяжелого бремени.
– Прощайте, леди Дамбелло, – сказал он на другой вечер. – Завтра рано утром я уезжаю.
– Прощайте, мистер Паллисер.
Говоря это, она улыбнулась так очаровательно, но все-таки не научилась еще называть его запросто Плантагенетом. Мистер Паллисер отправился в Лондон и тотчас принялся за дело. Тщательно составленная предлинная речь была принята с большим к нему доверием – с доверием того спокойного и неизменившегося свойства, которое как-то особенно идет к подобным людям. Речь была почтенная, скучная и верная. Люди слушали ее или, нахлобучив шляпы на глаза, дремали, показывая вид, что слушают. На другое утро «Дейли Юпитер» напечатал о ней передовую статью, которая, однако же, по прочтении наводила на читателя сомнение, следует ли мистера Паллисера считать великим знатоком финансовой науки или нет. Мистер Паллисер, говорила газета, мог сделаться лучезарным светилом для денежного мира, блестящею славой для банкирских интересов, а может, это будущий министр финансов. Но в этих делах легко могло случиться, что он оказался бы блуждающим огнем, слепым поводырем, человеком, которого можно считать весьма респектабельным, но неглубокого ума. Поэтому кто же теперь решится рисковать доверием к себе, уверенно объявив, что мистер Паллисер понимал или не понимал, что делает? Читая газеты, мы остаемся недовольны всеми известиями, которые может предоставить нам вселенная и человеческий ум, мы требуем от них того, чего могли бы требовать, если бы ежедневные листки являлись к нам из мира бесплотных духов. Заключение из этого такое, что газеты делают вид, будто действительно приходят из мира духов, но предсказания их бывают весьма сомнительны, как это бывало испокон века.