Плантагенет Паллисер хоть и остался доволен этой статьей, но чувствовал, однако же, в то время, когда сидел в своих комнатах в Альбани, что для полноты счастья ему чего-то недоставало. Его нынешний образ жизни был очень хорош. Честолюбие – вещь великолепная, а ему как Плантагенету и будущему пэру государства следовало избрать политику своей профессией. Но нельзя ли ему проводить часок-другой в тени с Амариллой[27]? Не скучна ли, не тяжела ли его нынешняя жизнь? С той минуты, как ему объявили, что леди Дамбелло улыбалась ему, он гораздо больше думал о ее улыбках, чем следовало бы для пользы статистики. Казалось, что в его организм ввели новую вену и что кровь переливалась в нем в тех местах, где прежде вовсе ее не было. Если бы он увидел леди Дамбелло прежде лорда Дамбелло, не мог ли бы он жениться на ней? О! Если бы это так случилось и если бы она была просто мисс Грантли или леди Гризельда Грантли, смотря по обстоятельствам, ему казалось, что тогда он мог бы объясняться с ней гораздо свободнее. В настоящее же время задача эта казалась для него чрезвычайно трудной, хоть он и слышал о людях из его среды, которые всю жизнь занимались подобными проделками. Со своей стороны, я полагаю, что закоснелые грешники многочисленнее обыкновенных.
В то время как он сидел в своей квартире, к нему пришел некто мистер Фотергилл. Мистер Фотергилл был джентльмен, заведовавший делами дяди мистера Паллисера – умный человек, знавший очень хорошо, с которой стороны намазывается масло на кусок хлеба. Мистер Фотергилл весьма естественно старался сблизиться с наследником, но стоять на стороне своего патрона было главною обязанностью его жизни, и в эту обязанность он не позволил вмешиваться ничему и никому. В нынешнем случае мистер Фотергилл был очень любезен, поздравлял будущего, по всей вероятности, своего патрона с сильной речью и предсказывал ему политическое могущество с большей уверенностью, чем газеты, которые явились или, пожалуй, не явились из бесплотного мира духов. Мистер Фотергилл пришел сказать несколько слов по серьезному делу. Так как все деньги мистера Паллисера проходили через руки мистера Фотергилла и так как влияние на выборах в пользу мистера Паллисера приобреталось с помощью того же мистера Фотергилла, то ему нередко приходилось заходить для объяснений. Сказав несколько слов по необходимым делам, он говорил еще столько же слов, которые оказывались необходимыми и нет, смотря по обстоятельствам.
– Мистер Паллисер, – сказал он. – Удивляюсь, почему вы не подумаете о женитьбе. Надеюсь, вы извините меня.
Мистер Паллисер совсем не был намерен извинять его, поэтому, не вставая с кресла, он выпрямился и принял позу, с помощью которой предполагалось продемонстрировать первые признаки оскорбленного достоинства. Однако довольно примечательно, что в эту минуту он действительно думал о женитьбе. Что было бы с ним, если бы он знал прекрасную Гризельду, прежде чем состоялся ее союз с Дамбелло? Женился бы он на ней? Был бы он счастлив, если бы женился? Разумеется, теперь хотя он и чувствовал себя влюбленным в леди Дамбелло, но не мог жениться на ней, ведь эта леди, к несчастью, имела законного мужа. Хоть он и думал о женитьбе, но ему крайне не понравилось, что с этим же самым предметом так грубо обращаются прямо к нему, и еще кто! Всего лишь агент его дяди. Мистер Фотергилл как умный и проницательный человек тотчас же заметил признаки оскорбленного достоинства. Но, по правде сказать, он не обратил на это большого внимания. По всей вероятности, он имел поручения, которые занимали его более всего другого.
– Надеюсь, мистер Паллисер, вы извините, я говорю это потому, что боюсь некоторого… некоторых, так сказать, потерь в отношении доброго согласия между вами и вашим дядей, а что-нибудь подобное было бы до крайности досадно.
– Я, по крайней мере, ничего не знаю о подобной вероятности.
Мистер Паллисер сказал это с особенным достоинством, но на последнем слове подумал, не солгал ли он при этом.
– Быть может, весьма быть может. Я надеюсь, что вовсе нет подобной вероятности. Но вы знаете, что герцог весьма решительный человек, особенно когда захочет стоять на своем, и к тому же он так много имеет в своей власти.
– Надо мной, однако, мистер Фотергилл, он не имеет власти.
– Нет, нет, нет! В нашем государстве ни один человек не имеет власти над другим, как это можно! Но все же вам известно, мистер Паллисер: даром не пройдет тому, кто прогневит его, вы согласны с этим?
– Я первый не хотел бы прогневить его, это весьма естественно. Я, впрочем, такой человек, что никого не хотел бы прогневить.
– Совершенно справедливо, особенно герцога, в руках у которого все его состояние. Решительно все, потому что не сегодня так завтра он может жениться, если ему вздумается. Наконец, он вел такую примерную жизнь; по правде сказать, я не видал человека, который бы в его лета обладал таким крепким здоровьем.
– Приятно слышать.
– Я уверен в этом, мистер Паллисер. А если бы он разгневался?
– Я постарался бы перенести его гнев.
– Так, конечно так, вы бы и сделали это. Но, по-моему, не мешало бы не доводить его до гнева, особенно когда во многом от него зависишь.
– Мистер Фотергилл, уж не дядя ли подослал вас ко мне?
– О нет, решительно ничего подобного не было. Он как-то на днях обронил несколько слов, которые заставили меня подумать, что он не совсем… не совсем… спокоен относительно вас. Мне давно уже известно, что ему приятно было бы иметь перед глазами прямого наследника своему состоянию. Однажды утром, не знаю, насколько мои догадки могут быть основательны, но мне показалась, что у него было намерение сделать большие перемены в своих распоряжениях относительно завещания. Он не сделал их, вероятно, это была одна фантазия. Вы только подумайте, мистер Паллисер, что может сделать одно его слово! А если он раз скажет слово, то никогда от него не отступится.
Сказав это, мистер Фотергилл удалился.
Мистер Паллисер понимал все это превосходно. Мистер Фотергилл не в первый раз являлся к нему с подобными советами – советами, давать которые лично от себя мистер Фотергилл не имел никакого права. Паллисер всегда принимал такие советы с видом полуоскорбленного достоинства, желая показать, что мистер Фотергилл ему надоедает. Между тем он знал, где советы брали начало, и хотя в подобных случаях давал себе слово не следовать им, но обыкновенно, каким-то особенным образом мистер Паллисер в большей или меньшей степени старался согласовать свои поступки с советами мистера Фотергилла. Действительно, одно слово герцога могло сделать весьма многое! Мистер Паллисер относительно леди Дамбелло будет действовать по внушению своего собственного рассудка. Однако же, не представлялось ни малейшего сомнения, что одно слово герцога в состоянии сделать очень и очень многое!
Мы как посвященные в эту тайну знаем, до какой степени мистер Паллисер преуспел уже в своей преступной страсти до отъезда из Хартльбьюри. Другие, может быть, и менее нас сведущие, приписывали ему похвалу за гораздо больший успех. Так леди Клэндидлем, в письме к леди Де Курси, написанном вскоре после отъезда мистера Паллисера, сообщала, что, узнав о предположительном утреннем отъезде этого джентльмена, она с полной уверенностью надеялась услышать за завтраком о побеге леди Дамбелло. Судя по тону письма, казалось, что дальнейшее пребывание леди Дамбелло в залах предков ее мужа лишило ее предвкушаемого удовольствия. «Я, однако, совершенно убеждена, – писала леди Клэндидлем, – что это не может продлиться дальше весны. Я не видывала человека, до такой степени ослепленного, как мистер Паллисер. Во все время своего пребывания здесь он не оставлял ее ни на минуту. Это может дозволить только одна леди Хартльтон. Впрочем, вы знаете, на свете ничего нет приятнее доброй старинной семейной дружбы».
Глава XLIV. Валентинов день в Оллингтоне
До болезни Лили вырвала у матери обещание и в период своего выздоровления часто возвращалась к этой теме, напоминая, что обещание было дано и его следует исполнить. Лили требовала, чтобы ей объявили день, когда Кросби будет венчаться. Всем стало уже известно, что свадьба должна состояться в феврале. Но для Лили этого казалось недостаточно. Она должна была знать день свадьбы.
С приближением назначенного срока, когда Лили окрепла, уже совершенно выйдя из-под власти медика, в Малом доме все чаще и чаще говорили о свадьбе Кросби и леди Александрины. Мистрис Дейл и Белл вовсе не хотели, чтобы эта свадьба была предметом их бесед, но Лили сама заговаривала об этом. Она часто начинала рассуждать о свадьбе Кросби, в шутку называя себя покинутой девочкой, как их описывают в детских рассказах, и потом говорила об этом деле как о таком, которое для нее весьма важно. Во время этих разговоров спокойствие и твердость духа часто изменяли ей, грустные слова или печальный тон показывали всю тяжесть бремени, лежавшего у нее на сердце. Мистрис Дейл и Белл охотно бы оставили этот предмет, но Лили этого не позволяла. Им не позволялось сказать слова в порицание Кросби, в отношении к которому, по их мнению, самое жестокое порицание не было бы достаточно. Они вынуждены были выслушивать все извинения его поступка, какие только Лили придумывала, и не смели обращать ее внимание на то, до какой степени были напрасны все эти извинения.
В самом деле, в эти дни Лили господствовала в Малом доме, как царица. Несчастье и болезнь, почти одновременно постигшие ее, предоставляли ей такую власть, которой никто из окружавших ее не мог сопротивляться. Никто не говорил об этом, но все понимали, даже горничная Джейн и кухарка, все сознавали, что с некоторого времени Лили повелевает ими. Это была добрая, милая, любящая и отважная царица, поэтому никто не думал восставать против нее, но похвалы Кросби с ее стороны весьма неприятно отзывались в ушах ее подданных. День свадьбы наконец был назначен, и вести об этом достигли Оллингтона. Четырнадцатого февраля Кросби должен был сделаться счастливейшим человеком. Дейлы узнали об этом только двенадцатого, и они, право, согласились бы никогда не узнавать, если бы это было возможно. Вечером узнала и Лили.