Граф строжайшим образом воспретил всякого рода издержки, графиня же воспрещение это толковала по-своему, подразумевая под ним только одни лишние, ненужные издержки.
– Выдать дочь замуж без всяких издержек, – это непостижимая вещь для кого бы то ни было, – замечала графиня своей старшей дочери.
– Я бы и сама по возможности воздержалась от многих расходов, – отвечала леди Эмилия. – Знаете, мама, тут есть обстоятельства, о которых другому не хотелось бы и говорить сейчас. Например, история с этой девушкой, а потом скандал на станции железной дороги. Я сама такого мнения, что чем скромнее будет свадьба – тем лучше.
Здравый смысл леди Эмилии не допускал возражений, как признавалась ее мать. С другой стороны, если устроить свадьбу скромненько, то самая скромность не будет ли опаснее попытки на шумное великолепие.
– Тут, главное, вы избавитесь от расходов, – сказала Эмилия.
Таким образом было решено свадьбе быть скромной.
Кросби весьма охотно соглашался на это, хотя ему очень не понравились тон и манеры, с которыми графиня объяснила ему свой взгляд на этот предмет.
– Не вижу надобности говорить вам, Адольф, – сказала она, – до какой степени я довольна этим браком. Моя милая дочь сознает, что может быть счастлива с вами, чего же больше могу я желать? Я объявила ей и Эмилии, что я не честолюбива, и потому позволила им действовать, как им нравится.
– И я надеюсь, они в этом не стесняются, – сказал Кросби.
– Надеюсь и я, но несмотря на это не знаю, вполне ли вы поняли меня?
– Вполне понял, леди Де Курси. Если бы Александрина выходила замуж за старшего сына маркиза, вы имели бы более длинную процессию к брачному алтарю, чем та, которая необходима теперь, когда она выходит замуж за меня.
– Вы как-то странно смотрите на это, Адольф.
– Если мы понимаем друг друга, то ничего не может быть странного. Могу вас уверить, что для меня не нужно никакой процессии. Я буду совершенно доволен, если мы пойдем с Александриной рука об руку, как Дарби и Джоана[31], и пусть какой-нибудь клерк на этой церемонии заменит ей отца и передаст мне ее в вечное владение.
Со своей стороны мы желаем сказать, что Кросби оказался бы гораздо счастливее, если бы ему позволено было идти по улице, не имея своей на руке постороннего бремени. Но для подобного послабления не представлялось ни малейшей возможности.
Леди Эмилия и мистер Гейзби давно уже обнаружили, что сердце Кросби отравлено горечью и что сам он начинал сильно раскаиваться, так что Гейзби даже решился заметить жене своей, что его благородная свояченица готовила для себя самую жалкую жизнь.
– Ничего, привыкнет, Бог даст, успокоится и будет счастлива, – отвечала леди Эмилия, припоминая, быть может, свое собственное положение.
– Не знаю, мой друг, только он не принадлежит к числу людей спокойных. Его взгляд, его наружный вид, все его манеры говорят мне, что для женщины он будет очень тяжел.
– Но теперь дело зашло так далеко, что никакая перемена невозможна, – отвечала леди Эмилия.
– И то правда.
– Притом же я знаю сестру свою очень хорошо, она не захочет и слышать об этом. Во всяком случае, я уверена, они сойдутся, попривыкнут друг к другу.
Мистер Гейзби, основываясь на своем опыте, не смел питать такой большой надежды. Собственный домашний быт ему нравился, потому что он был расчетливый человек, и, сделав правильные расчеты, ожидал и получал от них выгоды. Не без успеха он проводил таким образом всю свою жизнь. Жена была главенствующим лицом в его доме, она всеми повелевала и всем распоряжалась, и мистер Гейзби знал это очень хорошо, но никакое усилие со стороны его жены, если бы она и пожелала сделать его, не могло принудить Гейзби тратить более двух третей своего дохода. Знала это и его жена и, соображаясь со средствами, щеголяла, как говорится, своими парусами. В этом отношении она вполне согласовалась с мужем. Но от подобного благоразумия, щегольства и подобного согласия легче было ли Кросби и леди Александрине?
– Во всяком случае, теперь это слишком поздно, – сказала леди Эмилия, заключая этим разговор.
Несмотря на это с наступлением последней минуты все-таки была сделана попытка блеснуть. Кому неизвестна та перемена, которая совершается за небольшим званым обедом новобрачной четы? Старание дополнить меню из жареной рыбы и бараньей ножки прозрачным бульоном и, к несчастью, холодными мясными тефтелями, которые подаются после рыбы, а также прозрачно-красным желейным десертом или нежно-розовым кремовым тортом, заказанным в минуты уязвленного честолюбия в ближайшей кондитерской.
– С нашей кухаркой и горничной Сарой мы не можем дать обеда.
Мистер Гейзби объявил, что у него нет и не было подобной цели.
– Если вздумают приехать и разделить с нами кусок баранины Фипс и Даундли, я душевно буду рад, а если не приедут – тем лучше. Ты можешь, впрочем, пригласить сестру Фипса, собственно для того, чтобы кто-нибудь вошел с тобой в гостиную.
– Лучше, если я войду одна, тогда, по крайней мере, я могу читать… – или спать, прибавим мы со своей стороны.
При этом мистер Гейзби объяснил своей супруге, что она таким образом покажется совершенно одинокой, не имеющею ни одной подруги, и потому приглашение сестры Фипса необходимо. Потом последовало составление обеденной программы, в которую, под влиянием уязвленного честолюбия был включен и излишне дорогой желейный десерт. Тот и другая были вполне убеждены, что хороший кусок баранины понравился бы всем лучше всяких кондитерских лакомств. Если бы тефтели не разносились наемным человеком, если бы скромную баранину с горячим картофелем подавала Сара, мисс Фипс не стала бы с каким-то особенным жеманством процеживать слова сквозь зубы, когда с ней разговаривал молодой Даундли. Они были бы гораздо веселее.
– Еще кусочек баранины, Фипс. Которая часть вам больше нравится?
Как приятно звучат эти слова! Но нам всем известно, что такой обед устроить невозможно. Один мой приятель хотел было сделать это, а все-таки застолье его не обошлось без холодных тефтелей и разноцветных пирожных из кондитерской. Так это было и на свадьбе Кросби.
Невеста должна ехать из церкви в парадной карете и, конечно, сделать кучеру и лакеям свадебные подарки. Таким образом дело росло и росло, но не доходило до размеров истинно блестящего торжества – это были только попытки сделать достойное празднество. Хорошо приготовленные риссоли[32] – блюдо прекрасное. Свадебный пир, когда все приготовлено как следует, дело превосходное. Но Боже избави нас давать такие пиры. Мы должны стараться всячески избегать и в свадьбах, и в обедах, и во всех житейских делах судорожных попыток, производимых наперекор очевидному приличию, с внутренней уверенностью в неудаче.
В день свадьбы Кросби при невесте находились подруги и был устроен завтрак. При этой оказии Маргеритта и Розина приехали в Лондон, куда прибыла также и их двоюродная сестра, некто мисс Грешам, отец которой жил в том же графстве. Мистер Грешам был женат на сестре лорда Де Курси, а потому потребовались и его услуги. Он выписан был для передачи невесты, потому что граф, как значилось в газетной статье, был задержан в замке Курси своим старинным наследственным врагом – подагрой. Приискали и четвертую подругу, и таким образом составился рой, хотя и не такой большой, какой в настоящее время вообще признается необходимым. У церкви стояли только три или четыре кареты, но эти три или четыре составляли нечто. Воздух был так страшно холоден, что дамские платья из светлых шелковых материй принимали неприятный вид и как нельзя яснее показывали свое несоответствие времени года. Девицы должны быть очень молоды, чтобы казаться хорошенькими в светлых нарядах в морозное утро, а свадебные подруги леди Александрины были далеко не первой молодости. Нос у леди Розины был действительно красный. Леди Маргеритта казалась холоднее зимы и, по-видимому, была очень сердита. Мисс Грешам была угрюма, неподвижна, безжизненна; достопочтенная мисс О'Фляэрти, занимавшая четвертое место, выражала сильное неудовольствие, что ее пригласили разыгрывать роль в такой жалкой пьесе.
Обряд бракосочетания совершился как следует, Кросби выносил душевную пытку с терпением и мужеством. Монгомери Доббс и Фаулер Прат были его шаферами и этим самым доставляли ему некоторую уверенность, что еще не весь мир покинул его, что он не отдался еще связанный по рукам и по ногам семейству Де Курси, чтобы они делали с ним что угодно. Мысль об этом постоянно заставляла его сокрушаться, как и другая, весьма близкая к первой, а именно: если ему действительно удастся восстать против всего, что относится к фамилии Де Курси, он окажется совершенно одиноким человеком.
– Да, поеду, – говорил Фаулер Прат Монгомери Доббсу. – Я всегда стараюсь держаться старых друзей. Кросби сначала поступил как негодяй, а потом как дурак. Он знает, что я такого мнения, но все же не думаю, чтобы за это следовало его бросить. Он просил меня, и я поеду.
– Поеду и я, – сказал Монгомери Доббс, в полной уверенности, что поступает весьма благоразумно, согласуясь с действиями Фаулера Прата, и притом он помнил, что все-таки Кросби женится на дочери графа.
После венчания был завтрак, за которым графиня присутствовала с подобающим ее сану величием. Она не поехала в церковь лишь потому, что, без всякого сомнения, во время застолья гораздо лучше обнаружит и поддержит свою веселость, если в церкви не подвергнет себя опасности ощутить приступ ревматизма. В одном конце стола сидел мистер Грешам, который принял на себя обязанность провозгласить в свое время приличный тост и произнести необходимую речь. Тут же находился и достопочтенный Джон, позволявший себе различные, скандального свойства замечания насчет сестры и нового зятя, – позволявший себе это, собственно, потому, что ему не дали за столом более видного и почетного места. Впрочем, в этом надо винить леди Александрину, которая в самом деле не хотела, чтобы на ее брата возложили обязанность мистера Грешама. Достопочтенный Джордж не пожаловал, потому что графиня не соблаговолила послать его жене особого приглашения.