– Мэри у меня тихая и все такое прочее, – говорил Джордж. – Но все-таки она моя жена. Она обладает такими достоинствами, каких не имеют другие. Вы знаете пословицу: хочешь полюбить меня – полюби мою собаку.
Поэтому он остался в замке Курси, и, как мне кажется, поступил благоразумно.
Александрина желала уехать до завтрака, и Кросби нисколько этому не противоречил, но графиня объявила своей дочери, что если она не подождет завтрака, то его не подадут вовсе, пиршества не будет никакого, а будет обыкновенная свадьба. Если бы еще было большое собрание, то отъезд жениха и невесты мог остаться незамеченным, но графиня чувствовала, что при таком собрании, как нынешнее, ничто, кроме присутствия обреченной жертвы, не могло придать пиршеству существенного блеска. Поэтому Кросби и леди Александрина Кросби выслушали спич мистера Грешама, в котором он предсказывал молодой чете такое громадное количество счастья и благополучия, какое ни под каким видом не могло быть совместимо с обыкновенными обстоятельствами человеческой жизни. Его молодой друг Кросби, познакомиться с которым он считал за особенное удовольствие, был уже известен, как один из возвышающихся столпов государства. Посвятит ли он свою будущую карьеру парламенту или исключительно высшим сферам государственного управления, во всяком случае, карьера эта будет великая, замечательная и сопровождаемая полным успехом. Что касается его молодой племянницы, занявшей теперь в жизни положение, которое служит украшением и блеском для всякой молодой женщины, она не могла поступить лучше этого. Гения она предпочла богатству, так говорил мистер Грешам, и, конечно, получит за это надлежащую награду. Что касается получения надлежащей награды за все то, чему бы она ни отдавала предпочтение, мистер Грешам, без всякого сомнения, был совершенно прав. В этом отношении я сам не имею ни малейшего сомнения. Кросби выразил свою благодарность, произнеся такую речь, какой не произнесли бы при настоящем случае девять человек из десяти, и затем пиршество окончилось! Говорить после речи Кросби никому не позволялось, и через полчаса новобрачные уже мчались в почтовой карете к железнодорожной станции в Фолкстон[33], – это место было избрано для медового месяца. Сначала предполагалось, что поездка в Фолкстон будет только первой станцией путешествия в Париж, но Париж и все другие заграничные путешествия постепенно были отложены до другого времени.
– Я вовсе не думаю о Франции, мы так часто бывали там, – говорила Александрина.
Она желала бы съездить в Неаполь, но Кросби сразу же дал ей понять, что о поездке в Неаполь и мечтать нельзя. Он должен теперь думать об одних только деньгах. С первого шага в новой своей карьере он должен сберегать каждый шиллинг, лишь бы только представилась возможность к подобному сбережению. Такой взгляд на жизнь не встретил со стороны фамилии Де Курси ни малейшей оппозиции, напротив, леди Эмилия объясняла своей сестре, что им следует проводить медовый месяц, стараясь тратить денег не более того, сколько бы понадобилось на расходы в обыденном хозяйстве. Правда, без некоторых вещей обойтись невозможно, – вещей, стоящих довольно дорого. Молодая должна взять с собой нарядно одетую горничную. Квартира в фолкстонском отеле должна состоять из больших комнат, и притом в бельэтаже. На все время пребывания в Фолкстоне должна быть нанята карета, хотя нужно избегать расходов даже в один шиллинг, если мир не заметит, что этот шиллинг потрачен. О, Боже, избави нас от положения тех людей, которые при малых средствах стараются казаться богачами!
С помощью небольшой взятки Кросби успел получить для себя и для жены удобное отделение в вагоне. Подобрав как следует пышный наряд леди Александрины и заняв место напротив нее, Кросби вспомнил, что ему никогда еще не доводилось находиться с ней по-настоящему наедине. Ему часто случалось танцевать вместе с ней, оставаться при ней на несколько минут в антрактах французской кадрили, он ухаживал за ней в многолюдных гостиных и однажды выбрал минуту в замке Курси, чтобы объявить свое желание жениться на ней, несмотря на обещание, которое дано было Лилиане Дейл, но он никогда не прогуливался с ней, как с Лили, по целым часам, никогда не обсуждал с ней правительство, политику, книги, и она никогда не говорила с ним о поэзии, о религии и обязанностях женщины, об удобствах и неудобствах жизни. Он знал леди Александрину лет шесть или семь, и в то же время не знал ее, и возможно, не узнает так, как узнал Лили Дейл в течение каких-нибудь двух месяцев.
И теперь, когда она стала его женой, о чем бы ему с ней поговорить? Оба они вступили в союз, который должен сделать их на всю жизнь единой плотью, единым организмом. Они должны быть едины во всем. Но каким же образом начать ему свое новое поприще, добиться этого единства? Неужели благословения священника оказалось достаточно, и со стороны Кросби не требовалось никаких действий? Прямо рядом с ним сидела она, его жена, кость от его кости. Но о чем бы начать с ней разговор? Заняв свое место и немного потянув на себя прекрасный меховой плед с алой оторочкой, которым только что укутал ноги жены, Кросби невольно подумал, как было бы несравненно легче начать разговор с Лили. Лили бы вся обратилась в слух, преисполнилась внимания и приготовилась быстро отвечать на его вопросы, развивать какую бы то ни было мысль. В этом отношении Лили была бы настоящею женой – женщиной, которая быстро вникала бы во все соображения мужа. Начни он говорить о своей должности, о службе, и Лили была бы готова слушать его, между тем как Александрина ни разу еще не спросила его о служебных делах. Задумай он какой-нибудь план развлечений на завтрашний день, Лили с готовностью помогла бы в его исполнении, но Александрину не занимали такие пустяки.
– Хорошо ли вам, покойно ли? – спросил он наконец.
– О да, очень хорошо, благодарю вас. Кстати, где мой несессер?
И этот вопрос был сделан с некоторой досадой.
– Он под вами. Не хотите ли поставить его под ноги?
– Нет, исцарапается. Я боялась, что если бы его взяла Анна, то могла бы потерять.
Снова наступило молчание, и снова Кросби задумался о том, что бы еще такое сказать своей жене.
Мы все знаем старый совет о том, что надо делать при подобных обстоятельствах. Кто как ни муж, недавно обвенчавшийся, имеет достаточные основания следовать такому совету? Поэтому Кросби протянул руку и привлек жену к себе.
– Не изомните мне шляпку, – сказала она, почувствовав толчок вагона, в то время когда Кросби поцеловал ее.
Не думаю, чтобы он поцеловал ее еще раз, пока не доставил благополучно ее и ее шляпку в Фолкстон. Ах, как часто целовал бы он Лили, как мила была бы ее шляпка к концу дороги и как очаровательно счастлива казалась бы она, когда бы вздумала побранить его за то, что он помял ее шляпку! Но Александрина только и думала о своей шляпке и совсем не заботилась о выражении счастья.
Таким образом они сидели молча, пока поезд не приблизился к тоннелю.
– Как я ненавижу эти тоннели, – сказала Александрина.
Кросби почти намеревался снова протянуть к ней руку, под влиянием какой-то ошибочной идеи, что тоннель предоставлял ему для этого удобный случай. Вся дорога представляла собой один беспрерывный случай, если бы он желал им воспользоваться, но жена его ненавидела тоннели, и потому Кросби отдернул руку. Маленькие пальчики Лили были бы во всякое время готовы к прикосновению к его руке. Он подумал об этом – не мог не думать.
В саквояже у него лежал номер газеты «Таймс». Александрина тоже имела при себе какой-то роман. Не рассердится ли она, если он вынет газету и займется чтением? Дорога тянулась чрезвычайно медленно, до Фолкстона оставался еще час езды. «Таймс» не выходил у него из головы, но он решился оставить его в покое, до тех пор, пока жена не начнет чтения первой. Леди Александрина тоже вспомнила про свой роман, но она от природы была терпеливее Кросби и притом полагала, что в подобной поездке всякое чтение могло быть неприлично, поэтому она сидела спокойно, устремив глаза на решетку над головой мужа.
Наконец, ему сделалось невыносимо, он решился, во что бы то ни стало, вступить в разговор, разумеется, самый нежный и в то же время серьезный.
– Александрина, – сказал он, придав своему голосу нежно-серьезный в надежде, что слух Александрины уловит это настроение, – Александрина, шаг, который мы совершили сегодня, шаг весьма важный.
– Да, действительно, – сказала она.
– Надеюсь, мы сумеем доставить счастье друг другу.
– Да, я надеюсь, что сумеем.
– Непременно сумеем, если оба станем серьезно думать об этом и помнить, что это наш главный долг.
– Да, я полагаю. Надеюсь только, что наш дом не будет холоден. Он совершенно новый, а я так часто подвержена простудам. Эмилия говорит, что мы посчитаем его очень холодным, она всегда была против того, чтобы мы переехали туда.
– Дом будет очень хорош, – сказал Кросби, и Александрина заметила в его голосе тон господина.
– Я только говорю вам то, что сказывала мне Эмилия.
Если бы Лили была его женой и если бы он заговорил с ней о предстоящей для них жизни и взаимных друг к другу обязанностях, о, как бы она оживила эту тему! Она упала бы перед ним в вагоне на колени и, глядя ему в лицо, обещала бы делать со своей стороны все как можно лучше. И с какой горячей решимостью она дала бы в сердце своем клятву исполнить свое обещание! Теперь он думал обо всем этом, хоть и знал, что ему об этом не надо было думать. Наконец он вынул «Таймс»; увидев это, Александрина раскрыла свой роман.
Кросби вынул газету, но не мог сосредоточиться на политических известиях. Не сделал ли он страшнейшей ошибки? Какую пользу принесет ему в жизни это подобие женщины, сидевшее против него? Не постигло ли его величайшее наказание и не заслужил ли он этого наказания? Действительно, его постигло величайшее наказание. Он женился на женщине, неспособной понимать высшие обязанности супружеской жизни, но сам был способен оценивать все достоинство женщины, которая их понимала. Он был бы счастлив с Лили Дейл, и потому мы можем догадываться, что его несчастье с леди Александриной должно было стать еще больше. Есть мужчины, которые, женившись на таком создании, как леди Александрина Де Курси, приобрели бы спутницу, всего лучше соответствующую им, как, например, сделал Мортимер Гейзби, женившись на ее сестре. Мисс Гризельда Грантли, сделавшаяся леди Дамбелло, хотя была несколько хо