– В чем же оно заключается? – спросил сэр Рэфль.
– Извините, сэр, это секрет.
При этом сэр Рэфль вышел из терпения, он чувствовал, что с ним торгуются. Да и что говорить: молодому человеку делают предложение занять место личного секретаря, а он соглашается принять его не иначе, как на известных условиях.
– Извольте отправиться к Фицговарду. Не могу же я терять из-за таких пустяков целый день.
– Значит, мне можно будет уехать на Пасху?
– Не знаю. Посмотрим. Только теперь, пожалуйста, хватит об этом.
Джонни Имс отправился в комнату Фицговарда, где и принял от этого джентльмена поздравление с новым назначением.
– Я думаю, он будет призывать вас, как лакея, каждую минуту, он всегда звонит вот в тот колокольчик. Он будет кричать вам, так что вы оглохнете. С приглашениями на обеды вы должны распроститься: дел хотя и не много, но он не позволит вам уйти. Мне кажется, его никто не приглашает на обед, потому что он всегда сидит до семи часов. Вам придется писать всякого рода ложь о важных людях. Когда Рафферти будет в отсутствии по личным делам, сэр Рэфль попросит вас принести ему туфли.
Рафферти был курьер первого представителя.
Не следует забывать, однако же, что это говорил увольняемый и раздражительный личный секретарь.
– Если человек не покажет себя способным подавать туфли, его не попросят об этом, – сказал себе Джонни и в то же время принял твердое решение насчет туфель сэра Рэфля Бофля.
Глава XLVII. Новый личный секретарь
«Управление сбора податей 8 апреля, 18*.
Любезный лорд Де Гест.
Не знаю, как и что отвечать на ваше письмо, оно так любезно, более чем любезно. Не знаю также, как оправдать себя в том, что я не писал вам прежде. Я должен объяснить это нежеланием беспокоить вас своими письмами. Мне казалось, что этим самым я злоупотребил бы вашим ко мне расположением. Во всяком случае, это произошло не от того, что я не вспоминал о вас. Теперь к делу: и прежде всего о деньгах, то есть о вашем предложении. Решительно не знаю, что сказать вам об этом, не показавшись дураком. Решительно не знаю, что мне следует делать, и конечно, могу только положиться на вас, ведь вы не пожелаете мне худого. Я всегда был убежден, что мужчина не должен принимать денежных подарков, кроме разве от отца или лиц, заменяющих отца. Сумма, которую вы упомянули, так велика, что лучше было бы или, по крайней мере, я бы желал, чтобы вы ее не называли. Уж если вам угодно быть таким великодушным, то не лучше ли будет назначить мне что-нибудь в вашем духовном завещании?»
– Так и есть. Это для того, чтобы всегда желать моей смерти, – сказал лорд Де Гест, остановившись на этом месте письма, которое читал вслух своей сестре.
– Я уверена, что он не пожелает подобного, – сказала леди Джулия. – Да и к тому же ты, верно, проживешь еще лет двадцать пять.
– Скажите «пятьдесят», это вернее, – возразил граф и продолжил чтение письма.
«Впрочем, все это настолько сильно зависит от другой особы, что едва ли даже стоит говорить об этом. Разумеется, я много обязан мистеру Дейлу, премного обязан, и нахожу, что в отношении своей племянницы он поступил весьма благородно. Будет ли из этого какая-нибудь польза для меня – дело другое. Во всяком случае, я принимаю ваше великодушное приглашение на Пасху, но не знаю, удастся ли мне им воспользоваться. Я должен сказать вам, что сэр Рэфль Бофль сделал меня своим личным секретарем, и за это я приобретаю сто фунтов стерлингов в год. Он говорит, что некогда был вашим приятелем, и, по-видимому, всегда вспоминает о вас с большим удовольствием. Вы поймете, что это значит. Он всегда посылает вам поклоны, до которых, я полагаю, вам дела нет. Я должен поступить к нему с завтрашнего дня и, насколько я слышал, работы будет много».
– В этом нет сомнения, – сказал граф. – Жаль беднягу!
– А я думала, что личным секретарям совсем нечего делать, – призналась леди Джулия.
– Я, однако, не желал бы быть личным секретарем у сэра Рэфля. Впрочем, Джонни еще молод, да и сто фунтов в год чего-нибудь да стоят. Ах, как мы все ненавидели этого человека! Его голос всегда звучал, как звон разбитого колокола. Бедный Джонни!
И затем граф кончил читать письмо.
«Я сказал ему, что на Пасху должен получить отпуск, и он сначала объявил, что это невозможно. Но я постараюсь настоять на своем. Я не остался бы даже и в таком случае, если бы меня сделали личным секретарем премьер-министра, да признаться я не вижу особенной пользы в том, если бы и остался.
Передайте от меня искреннее мое почтение леди Джулии и скажите ей, что я беспредельно ей обязан. Не могу выразить вам своей благодарности. Прошу вас, добрейший лорд Де Гест, верить в преданность вашего
Джона Имса».
Было уже поздно, когда Имс кончил письмо. Он готовился покинуть большую комнату и передать конторку и бумаги своему преемнику. В половине шестого подошел Кодль и заявил, что они вместе пойдут домой.
– Как, ты еще здесь? – спросил Имс. – Я думал, что ты всегда уходишь в четыре часа.
Кредль на этот раз запоздал, собственно, для того, чтобы отправиться домой вместе с новым личным секретарем. Имс, однако же, этого не желал. У него столько было своего дела, что ему хотелось бы подумать наедине, хотелось бы прогуляться без спутника.
– Да, но сегодня накопилось много дела. Кстати, Джонни, поздравляю тебя, от души поздравляю.
– Благодарю, друг.
– Вещь отличная. Сто фунтов стерлингов в год сразу! И какой хорошенький кабинетик! Этот Бофль никогда не подойдет к тебе близко. Целый день он изображает из себя настоящего зверя. Впрочем, Джонни, я всегда знал, что из тебя выйдет что-нибудь более обыкновенного. Я всегда это говорил.
– Тут нет ничего необыкновенного, но только Фиц говорит, что старый Надуфль Крикуфль необыкновенно несносный человек.
– Не слушай ты этого Фица. Это из зависти. Ты сумеешь повести дела по-своему. Ты скоро будешь готов?
– Не совсем скоро. Ты не жди меня, Кодль.
– О, я подожду. Это ничего не значит. Если мы останемся оба, так для нас и обед оставят. Впрочем, стоит ли говорить об этом? Для тебя я готов сделать больше.
– Я намерен проработать до восьми часов, пошлю отсюда за отбивной, – сказал Джонни. – Кроме того, мне нужно кое-куда зайти.
Кредль чуть не заплакал. Минуты две или три он сидел молча, стараясь подавить душевное волнение, и все-таки, когда заговорил, волнение его обнаружилось.
– Ах, Джонни, – сказал он, – я знаю, что это значит. Ты хочешь бросить меня, потому что получил новое назначение. А я всегда был привязан к тебе, всегда и во всем. Не правда ли?
– Пожалуйста, Кодль, не делай из себя дурака.
– Всегда был привязан. Если бы меня сделали личным секретарем, я бы остался тем же самым, что и был. Ты бы не заметил во мне никакой перемены.
– Какой ты чудак! К чему говорить, что я изменился, потому только, что я хочу сегодня обедать в Сити?
– Нет, потому что ты не хочешь идти домой вместе со мной, как бывало прежде. Я вовсе не такой простак, как ты думаешь, я все вижу. Но, Джонни… впрочем, теперь я не должен называть тебя Джонни.
– Не будь, пожалуйста, таким отъ-яв-лен-ным…
Джонни встал и начал ходить по комнате.
– Пойдем, – сказал он, – не хочу оставаться, все равно, где бы ни обедать. – Джонни засуетился около своей шляпы и перчаток, не дав Кредлю времени опомниться. – Я тебе вот что скажу, Кодль, все это отвратительно.
– Но как бы ты стал себя чувствовать, – простонал Кредль, который, после знаменитой победы на станции железной дороги, никак не мог поставить себя на одну доску со своим другом. Если бы ему удалось побить Люпекса, как Джонни побил Кросби, тогда они были бы равны и представляли бы собой пару героев. Но Кредль этого еще не сделал. Он никогда не считал себя трусом, но находил, что обстоятельства ему не благоприятствуют. – Как бы ты стал себя чувствовать, если бы друг, которого ты любил лучше всякого другого в свете, повернулся к тебе спиной?
– Я ни к кому не поворачивался спиной. Ты, может, судишь так потому, что я скоро иду. Послушай, мой друг, перестань говорить такие глупости. Я терпеть не могу подобных вещей. Ты никогда не должен полагать, что человек хочет важничать, подожди сначала, когда он заважничает. Я думаю, что мне не ужиться со старым Крикуфлем, может быть, останусь при нем месяца на два. Едва ли найдется человек, который в состоянии перенести все то, что о нем рассказывают.
После этого Кредль постепенно стал довольным и веселым, в течение прогулки он старался льстить Джонни, и льстил, как умел. Со своей стороны Джонни, хотя и говорил, что «терпеть не может подобных вещей», но лесть ему нравилась. Когда Кредль сказал ему, что Фицговард не стоит его мизинца, Джонни был убежден, что это правда.
– А что касается башмаков, – говорил Кредль, – то не думаю, чтобы он позволил себе попросить тебя об этом, разве уж в большой спешке или что-нибудь в этом роде.
– Послушай, Джонни, – продолжал Кредль, когда они вышли на одну из улиц, соседних с Буртон-Кресцентом. – Ты знаешь, что я ни под каким видом, ни за что в мире не решился бы оскорбить тебя.
– Верю, Кредль, верю, – сказал Имс, продолжая идти, между тем как спутник его выказал желание остановиться.
– Послушай, если я обидел тебя относительно Эмилии Ропер, то даю тебе обещание никогда не говорить с ней.
– Будь проклята эта Эмилия Ропер! – сказал Имс, замедлив шаг и остановив Кредля.
Восклицание это было сделано громким и сердитым голосом, обратившим на себя внимание прохожих. Джонни поступил весьма дурно, ему не следовало вовсе произносить проклятия, не следовало направлять его на человеческое существо, а тем более разражаться им по поводу женщины, которой признавался в любви! Однако он проклял ее, и я не могу продолжать моей истории, не сделав ему замечания.
Кредль взглянул на него и испугался.
– Я хочу сказать, что в этом деле готов сделать все, что тебе угодно.