Кредль почти испугался своего счастья, садясь на предлагаемое место, однако он сел и вскоре оказался защищенным от всякого физического нападения прочным и широким кринолином мисс Ропер.
– Скажите пожалуйста, какая перемена! – сказала мистрис Люпекс громко.
Джонни стоял близко к ней и шепнул ей на ухо.
– Перемены иногда бывают очень приятны! Вы как думаете? Я, по крайней мере, в этом совершенно убежден.
Глава XLVIII. Немезида[36]
Кросби наконец успокоился в безмятежности супружеской жизни и начинал уже думать, что позор, преследовавший его неделю или две, частью из-за его поступка с мисс Дейл, но более всего из-за побоев, полученных им от Джонни Имса, стал сглаживаться. Ему не удалось еще восстановить прежний ход жизни, он не питал еще надежды на это, но все-таки мог посещать свой клуб без особенного затруднения. Он мог говорить прежним голосом и действовать на службе с прежним авторитетом. Он мог рассказывать своим друзьям, даже с некоторой степенью удовольствия от звука собственного голоса, что леди Александрина будет очень рада видеть их у себя. Ему было довольно комфортно дома, после обеда, сидя в креслах с газетой и в домашних туфлях. Ему было хорошо, так, по крайней мере, говорил он жене.
В сущности же, скука была непреодолимая. Кросби, когда ему приходилось поразмыслить о своем положении, не мог не сознаться в том, что жизнь, какую он вел, была смертельно скучна. Хотя он и ходил в клуб без особого стеснения, но там уже никто не приглашал его присоединиться к обеду. Все понимали, что он непременно обедает дома, да он и действительно обедал дома, когда не было досадных причин, тому препятствовавших. Он хозяйничал в своем доме уже около трех недель и побывал с женой на нескольких обедах по случаю свадьбы, которые преимущественно давали друзья фамилии Де Курси. За исключением этих обедов, свои вечера он всегда проводил дома и, с тех пор как женился, ни разу не обедал в гостях без жены. Он старался уверить себя, что его поведение в этом отношении было следствием собственной решимости, но, тем не менее, он чувствовал, что больше ничего ему не оставалось делать. Никто не приглашал его в театр. Никто не просил его провести вместе вечерок. Мужчины никогда не спрашивали его, почему он не играет в мяч. После должности он обыкновенно отправлялся в Себрайт, ходил с полчаса по комнате, заговаривал то с тем, то с другим. Никто не оказывал ему нерасположения. А между тем он понимал, что все совершенно изменилось, и он решился, с некоторым благоразумием, примириться со своим новым бытом.
Леди Александрина тоже находила свою жизнь довольно скучной, но в ней проявлялась наклонность к сварливости. Она иногда говорила мужу, что ее никуда не возят и не водят, и когда Кросби предлагал прогулку, леди Александрина говорила, что прогулка по улицам ей не нравится.
– Так я не понимаю, где же вы можете гулять, – отвечал он ей однажды.
Она не говорила, что ей нравится верховая езда и что парки – очень приличное место для подобных прогулок, но Кросби услышал в ее выражениях то, чего она не сказала. «Я все для нее сделаю, – говорил он сам себе, – но не хочу разорять себя».
– Эмилия заедет за мною прокатиться, – сказала она в другой раз.
– Ах, – отвечал он, – это будет очень приятно.
– Нет, не будет ничего приятного, – сказала Александрина. – Эмилия всегда так занята покупками и так страшно торгуется с продавцами. Во всяком случае, это лучше, нежели вечно сидеть дома и никуда не выходить.
Они завтракали в определенное время, в половине десятого, но, в сущности, Александрина никак не могла оставить своей комнаты ранее десяти. Аккуратно в половине одиннадцатого Кросби отправлялся на службу. Возвращался домой он в шесть часов и проводил почти целый час перед обедом в церемонии переодевания. По крайней мере, он отправлялся в свою гардеробную, обменявшись несколькими словами с женой, и оставался там, швыряя в сторону разные предметы, обтачивал ногти, перечитывал всякую бумажонку, какая попадалась ему под руки, и убивал таким образом час времени. Он ожидал, что обед будет подан ровно в семь часов, и начинал сердиться, если его заставляли ждать сверх этого срока. После обеда Кросби выпивал бокал вина вместе с женой, а другой – наедине, глядел на разгоревшийся уголь и задумывался над прошедшим. Затем он отправлялся наверх, выпивал чашку кофе, а потом чашку чая, читал газету, перелистывал попавшуюся под руку книгу, прикрывал лицо, когда приходилось зевать, и вообще делал вид, что чтение было очень занимательно. У леди Александрины не было ни знаков, ни слов для выражения своей привязанности. Она никогда не садилась к нему на колени, никогда к нему не ластилась. Она никогда не показывала, что на ее долю выпало счастье находиться вблизи него. Оба они думали, что любят друг друга, оба так думали, но любви между ними не было, а также ни участия, ни теплоты. Самая атмосфера, окружавшая их, была холодна – так холодна, что никакой огонь не мог разогреть ее.
В чем же была бы разница, если бы вместо леди Александрины оказалась при нем в качестве жены Лили Дейл? Он часто уверял себя, что с той или другой жизнь была бы все равно одна и та же, и что он сделался с некоторого времени неспособным к семейной жизни и что надо как-нибудь излечиться от этой неспособности. Но, хотя он одно время убеждал себя в этом в недовысказанных соображениях, но тут же объявлял себе в других рассуждениях, что Лили озарила бы весь дом своим блеском, и что, если бы он привез ее к своему очагу, на него светило бы солнце каждое утро и каждый вечер. Несмотря на все это он старался выполнять свои обязанности и помнил, что развлечения посредством службы было для него всегда доступно. С одиннадцати часов утра и до пяти пополудни он занимал место, которое заставляло других смотреть на него, по необходимости, с уважением и обращаться к нему с почтением. В этом отношении он был счастливее своей жены, у нее не было должности, которая могла бы служить ей прикрытием от всяких невзгод.
– Да, – говорила жена Кросби своей сестре Эмилии, – все это прекрасно, я не обращаю внимания даже на то, что наш дом очень сырой, но мне так надоедает это одиночество.
– Иначе и не может быть с женщинами, которые вышли замуж за служащих.
– О, я не жалуюсь, разумеется, я хорошо понимала, на что решилась. Я думаю, что скука пройдет, когда все съедутся в Лондон.
– Не думаю, что многое изменится в этом отношении в сезон после Рождества, – сказала Эмилия. – Конечно, Лондон веселее в мае. Ты увидишь, что в будущем году тебе не будет так скучно, а может, к тому времени у тебя будет ребенок.
– Пустяки! – воскликнула Александрина. – Я не хочу заводить ребенка, да я и не думаю, что он у меня будет.
– А мне кажется, не мешает постоянно думать об этом.
Леди Александрина, хоть и не имела бурного темперамента, не могла, однако же, не признаться самой себе, что сделала ошибку. Она решилась выйти за Кросби, потому что Кросби вращался в свете, а теперь ее уверяли, что в лондонский сезон она не почувствует никакой разницы, а лондонский сезон, который если и не доставлял удовольствия, то всегда приносил с собой оживленных гостей. Она соблазнилась замужеством потому, что ей казалось, что, будучи замужней женщиной, она может наслаждаться обществом с большей непринужденностью, чем девушка, находящаяся под надзором матери или гувернантки, и что она будет более свободна в своих действиях, а теперь ей говорят, что надо ожидать ребенка, который займет ее время и доставит удовольствие. В замке Курси, конечно, бывало и скучно, но все-таки было бы лучше этого.
Когда Кросби вернулся домой, после этого маленького разговора насчет ребенка, жена сообщила ему, что в будущее воскресенье они обедают у Гейзби. Услышав это, Кросби с досадой помотал головой. Он понимал, однако же, что не имеет права сетовать, потому что его только раз брали в Сент-Джонс-Вуд с тех пор, как он вернулся домой после свадебной поездки. Тут была, впрочем, одна статья, на которую он считал себя вправе поворчать.
– И с какой стати в воскресенье?
– Потому что Эмилия пригласила меня именно в воскресенье. А если просят в воскресенье, то нельзя же сказать, что мы будем в понедельник.
– Это воскресенье для меня ужасно! А в котором часу?
– Она говорила, в половине шестого.
– Боже милостивый! Что же мы будем делать целый вечер?
– С вашей стороны, Адольф, очень нелюбезно отзываться так о моих родных.
– Полноте, милая, это шутка, будто вы не говорили то же самое раз двадцать! Вы чаще, чем я, и с большею горечью выражали свое неудовольствие, когда вам приходилось отправляться туда. Вы знаете, что я люблю вашу сестру, и Гейзби в своем роде славный малый, но только после трех-четырех часов в его обществе всегда начинаешь чувствовать себя усталым.
– Все же не может быть скучнее, чем… – и леди Александрина не окончила своей фразы.
– Дома, по крайней мере, можно читать, – сказал Кросби.
– Нельзя же вечно читать. Во всяком случае, я дала за вас слово. Если вы хотите отказаться, то напишите объяснение.
Когда наступило воскресенье, то, разумеется, Кросби отправился в Сент-Джонс-Вуд, и ровно в половине шестого стоял уже у входа в дом, который был ему так ненавистен. Одно из первых намерений, принятых им, когда он имел в виду женитьбу, было весьма враждебного свойства к дому Гейзби. Он решился видеться с ним как можно реже. Он хотел освободить себя от этой связи. Он никогда не искал союза с этой ветвью фамилии Де Курси. А теперь дело приняло такой оборот, что только с этой ветвью он и был в союзе. Он только и слышал, что о Гейзби. Эмилия и Александрина были неразлучны. И вот его тащат теперь на воскресный обед, он хорошо понимал, что его будут частенько таскать туда и что он никак не сумеет отделаться. Он уже задолжал Мортимеру Гейзби, он знал, что все его семейные дела попали в руки этого поверенного и что не было никакой возможности вырвать их из этих рук. Его дом был вполне обеспечен всем необходимым, и он знал, что деньги за все уже были уплачены, но сам не заплатил ни одного шиллинга, Мортимер Гейзби взял на себя все уплаты.