– Я это знаю, – отвечал сквайр, – я понимаю. Но этой-то встречи мы и желаем. Почему бы ей не провести недельку в одном доме с благородным молодым человеком, которого мы все любим?
– Тут есть причины, почему она этого не хочет.
– Конечно, есть, те же самые причины, которые побуждают нас привезти ее туда. Может, лучше будет рассказать вам все? Лорд Де Гест принял молодого человека под свое особенное покровительство и хочет женить его. Он обещал назначить ему хороший годовой доход, на который молодой Имс спокойно проживет всю жизнь.
– Это весьма великодушно, я от чистого сердца радуюсь за Джонни.
– Его повысили по службе.
– Вот как! Значит, у него дела идут хорошо.
– Дела его идут отлично. Он теперь личный секретарь у своего главного начальника. И вот что, Мэри, если этот брак устроится, то, чтобы Лили не была с пустыми руками, я условился определить ей сто фунтов в год, ей и ее детям, если она примет предложение Имса. Теперь вы знаете все. Я не хотел говорить, но теперь нахожу нелишним, чтобы дать вам средства судить об этом. Первый жених был негодяй. Этот – честный молодой человек. Не будет ли хорошим, добрым делом пробудить в ней расположение к Имсу? Насколько я заметил, он до появления между нами того негодяя всегда ей нравился, она любила его.
– Она всегда любила его как друга.
– Лучшего друга она никогда не получит.
Мистрис Дейл задумалась. Каждое слово сквайра заключало в себе истину. Это было бы желаемым и верным средством к заживлению ран, это была судьба для Лили, лучше которой нельзя и желать, лишь бы только исполнение ее было возможно. Мистрис Дейл была твердо убеждена, что если бы ее дочь согласилась принять предложение Имса, то через год-два заживление ран было бы несомненное. Тогда Кросби был бы забыт или вспоминаем без всякого сожаления, и Лили сделалась бы госпожой счастливого дома. Но есть положения, которых невозможно достичь, даже если на пути к достижению не встречается никакого физического или материального препятствия. К их числу принадлежит взгляд, который душа бросает на предмет, служащий источником ее скорби. Если бы сердце состояло из вещества, которое можно было бы ковать, и если бы чувства можно было подчинять какому-нибудь контролю, то кто бы позволил себе терзаться превратностями судьбы, которым подвергается иногда чувство любви? Смерть не вызывала бы глубокой печали, неблагодарность потеряла бы свое язвительное жало, а обманутая любовь нанесла бы вреда не сильнее того, который получается при обыденных житейских невзгодах. В том-то и дело, что сердце наше сделано не из ковкого металла и наши чувства не допускают никакого контроля.
– Для нее это невозможно, – сказала мистрис Дейл. – Я боюсь, что невозможно. Слишком еще рано.
– Шесть месяцев, – возразил сквайр.
– Для этого нужны не месяцы, а годы, – сказала мистрис Дейл.
– Тогда она утратит свою молодость.
– Да, все это он сотворил своей изменой. Но что сделано, того не переделаешь. Она и теперь еще любит его так же нежно, как и прежде.
Сквайр пробормотал вполголоса несколько крепких словечек, несколько невольных восклицаний против Кросби – невольных и вместе с тем весьма неприличных. Мистрис Дейл слышала эти восклицания и нисколько не оскорбилась ни их неприличием, ни жаром.
– Но вы можете понять, – сказала она, – что она не в состоянии вынудить себя ехать туда.
Сквайр ударил кулаком по столу и повторил свои восклицания. Если бы он знал, до какой степени неприятною становилась леди Александрина, он, быть может, не был бы так сильно взволнован. Если бы он мог заметить и понять ту точку зрения, с которой Кросби смотрел теперь на свой союз с фамилией Де Курси, мне кажется, он извлек бы из этого некоторое утешение. Люди, которые оскорбляют нас, редко остаются ненаказанными за свои оскорбления, но мы так часто считаем себя неудовлетворенными, не зная, что мщение уже совершилось!
– Так вы сами хотите ехать в Гествик? – спросила мистрис Дейл.
– Я свезу вашу записку, – сказал сквайр, – и завтра пришлю вам ответ. Граф поступил так великодушно, что вполне заслуживает всевозможного внимания. Я лучше расскажу ему всю правду, и потом, смотря по обстоятельствам, поеду погостить или нет. Особенной надобности ехать туда я не вижу. Что я буду делать в гествикском доме? Я думал, что если мы соберемся там все, то это могло бы устранить некоторые затруднения.
Мистрис Дейл встала, чтобы удалиться, но не могла уйти, не выразив благодарности за все, что он предполагал для них сделать. Она знала очень хорошо, какой смысл заключался в словах сквайра относительно устранения некоторых затруднений. Сквайр предполагал, что если бы они прожили неделю в гествикском доме, то идея бежать из Оллингтона, по всей вероятности, была бы оставлена. Мистрис Дейл казалось теперь, как будто сквайр за такое намерение сыпал ей на голову раскаленные угли. Она начинала стыдиться образа своих действий и убеждаться, что, взамен благодеяний, которые он делал для ее дочерей, ей следовало бы примириться с его суровостью. Если бы ее не страшили упреки дочерей, она даже теперь отказалась бы от своего намерения.
– Не знаю, что мне сказать вам за ваше великодушие.
– Не говорите ничего, – ни за мое великодушие, ни за мое недобродушие, – а оставайтесь лучше на месте, и будем жить по-христиански, будем стараться думать друг о друге доброе, а не дурное.
Это были добрые, великодушные слова, обнаруживавшие в себе дух любви и терпения, но они были высказаны жестким неприятным тоном, и сквайр, произнося их, угрюмо смотрел на каминный огонь. По правде сказать, сквайру стало стыдно за теплоту своих слов.
– По крайней мере, я ни в коем случае не буду думать дурно, – отвечала мистрис Дейл, подавая руку. Теперь было слишком уже поздно покинуть проект переезда и вместо того остаться в Малом доме, но, проходя через сад, она признавалась себе, что раскаивается в своем поступке.
В эти дни ранней холодной весны вход с лужайки в дом через стеклянную дверь еще не был открыт, так что необходимо было пройти кругом через огород на дорогу, и уже оттуда в уличную дверь или же в соседнюю дверь, через кухню. Мистрис Дейл выбрала теперь этот последний вход, и в то время как она выходила из кухни, к ней почти на цыпочках подошла Лили и остановила ее. Лили улыбалась, когда подняла палец вверх в знак предостережения, и никто бы не подумал, посмотрев на нее, что она сама обеспокоена.
– Мама, – прошептала она, указывая на дверь гостиной, – не ходите туда, пойдемте в вашу комнату.
– Кто там? Где Белл? – И мистрис Дейл пошла в свою комнату, как ей приказывали. – Но кто же там? – повторила она.
– Он!
– Кто он?
– Ах, мама, как вы недогадливы! Разумеется, там доктор Крофтс. Он там почти с час. Не знаю, на что он сядет: там нет ни одного стула, кроме груды старых ковров. Весь пол заставлен посудой, и Белл такая замарашка. Она надела ваш старый клетчатый передник, и когда доктор вошел, она завертывала кочерги в серую бумагу. Я думаю, ей в жизни не случалось попадать в такой просак. Скажу наверное, что ему не удастся поцеловать ее руки.
– Ах, Лили, как тебе не стыдно!
– Право, он там, уверяю вас, если только не выскочил в окно или не вылетел в трубу.
– Зачем же ты оставила их?
– Он встретил меня в коридоре и поздоровался со мной серьезно-пресерьезно. – «Войдите, – сказала я, – и посмотрите, как Белл упаковывает каминные щипцы и кочерги». «Я войду, – отвечал он, – но вы за мной не идите». Он был такой серьезный, что, наверное, думал об этом всю дорогу.
– Почему же ему и не быть серьезным?
– Совсем нет, ему не следует так серьезничать, мама, неужели вы не радуетесь? Я так очень, очень рада. Мы будем жить вместе одни – вы и я, а она будет так близко от нас! Я уверена, что он готов остаться там навсегда, пока не войдет кто-нибудь зачем-нибудь. Я так устала, глядя все в окно и дожидаясь вас. Быть может, он помогает ей укладывать вещи. Как вы думаете: не войти ли нам, или это будет не хорошо?
– Лили, пожалуйста, не торопись делать заключений, ты можешь ошибиться.
– Правда, мама, – сказала Лили, вложив свою руку в руку матери, – совершенная правда.
– Милая моя, прости меня, – сказала мать, догадываясь, что сделанное замечание в нынешнюю минуту было очень жестоко.
– Ничего, мама, – сказала Лили, – вы хорошо делаете, когда напоминаете мне… хорошо, когда мы бываем с вами одни. Но Бог даст, я не ошиблась, и Белл будет счастлива. Тут большая разница, одно делалось второпях, а другое – с большой обдуманностью. Однако они, пожалуй, никогда не выйдут из гостиной. Пойдемте, мама, только дверь уж отворите вы.
Мистрис Дейл отворила дверь, сделав дверной ручкой маленькое предуведомление. Крофтс не выскочил из окна и не вылетел в трубу, но спокойно сидел посредине комнаты на пустом ящике, а против него на груде ковров сидела Белл. На ней все еще был надет старый клетчатый передник. В каком состоянии были ее руки, я не могу сказать, но полагаю, что доктор ничего особенного на них не нашел.
– Здравствуйте, доктор, – сказала мистрис Дейл, стараясь говорить обычным своим голосом и делать вид, как будто в визите его ничего важного не замечает. – Я только что пришла из Большого дома.
– Мама, – сказала Белл, соскакивая с груды ковров, – вы больше не должны называть его доктором.
– Не должна? Разве кто-нибудь его разжаловал?
– О, мама, вы понимаете, – сказала Белл.
– Я понимаю, – сказала Лили, подходя к доктору и подставляя ему свою щечку для поцелуя. – Он должен быть моим братом, и с этой минуты я заявляю свои права на него. Надеюсь, что он будет делать для нас все и ни одной минуты времени не станет называть своей собственной.
– Мистрис Дейл, – сказал доктор, – Белл согласилась, чтобы это так и было, если согласитесь и вы.
– Тут не может быть большого сомнения, – отвечала мистрис Дейл.
– Мы не будем богаты… – начал доктор.
– Я презираю богатство, – сказала Белл, – я терпеть не могу даже говорить об этом, и мне кажется, это не в характере женщины.