– Белл была всегда фанатиком нищеты, – сказала мистрис Дейл.
– Нет, у меня нет этого фанатизма. Я очень люблю трудовые деньги. Я сама бы хотела зарабатывать их, но не знаю, каким образом.
– Ухаживай за больными, как это делают в Америке, – сказала Лили.
И затем они все отправились в другую комнату, расположились около камина, и вскоре между ними завязался такой душевный разговор, как будто они давным-давно составляли одно семейство. Событие, несмотря на его многозначительность, ведь молоденькая леди замечательной красоты и, как известно, хорошего происхождения получила предложение вступить в брак и изъявила на это согласие, – событие это было принято весьма спокойно и даже весьма обыкновенно. Как заметно отличалось оно от того события, когда Кросби сделал свое предложение! Лили с самого начала поставлена была на пьедестал – пьедестал, который мог быть опасным, но который, во всяком случае, был очень высок. Какой прекрасной речью встречен был Кросби! Как сильно чувствовали все принимавшие участие в этом событии, что заря счастья для Малого дома занялась, – чувствовали, правда, с некоторым страхом, но в то же время и с внутренним торжеством! Событие было так велико, что заставляло Лили теряться в восторге и удивлении! Теперь же, в нынешнем событии, не было ничего великого, нечему было удивляться. Никто, кроме разве Крофтса, не испытывал особенного торжества, но все были очень счастливы и уверены в безопасности своего счастья. Еще не так давно одна из них была так грубо низвергнута с пьедестала изменой своего поклонника, но теперь никто не боялся за измену со стороны этого нового поклонника. Белл до такой степени была уверена в своей судьбе, как будто бы она уже находилась в своем скромном собственном доме в Гествике. Мистрис Дейл смотрела на доктора, как на родного сына, словом, все четверо сгруппировались вокруг камина, как будто они составляли одно семейство.
Белл, однако же, не сидела подле своего жениха. Когда Лили приняла предложение Кросби, она, по-видимому, думала, что никогда не может быть достаточно близка к нему. Она нисколько не стыдилась своей любви и постоянно выражала ее, нежно лаская его рукой, склонялась на его руку, смотрела ему в лицо, как будто она беспрерывно желала иметь какое-нибудь осязаемое уверение в его присутствии. Не так было с Белл. Она была счастлива тем, что любила и была любима, но не требовала видимых выражений любви. Я не думаю даже, что она была бы слишком огорчена, если бы Крофтсу вдруг понадобилось уехать в Индию и вернуться назад до женитьбы. Дело кончено, и этого было для нее совершенно достаточно. С другой же стороны, когда он говорил о необходимости безотлагательной женитьбы, Белл не видела в этом никакого затруднения. Так как ее мать намеревалась переехать на новое место жительства, то, может, было бы лучше устроить новое помещение сообразно с потребностями двух лиц, вместо трех. И так они разговаривали о стульях и столах, коврах и принадлежностях кухни, в самом неромантичном, семейном, практическом духе! Значительная часть мебели в доме, который они предполагали оставить, принадлежала сквайру, или Дому, как они обыкновенно выражались. Более старые и массивные вещи, предметы из такого материала, какой в состоянии выдержать полстолетия, находились в Малом доме с того времени, как они в него въехали. Поэтому возбужден был вопрос о покупке новой мебели для дома в Гествике, – вопрос, не лишенный значения для обладательницы такого скромного дохода как мистрис Дейл. Первые два месяца им предстояло прожить в меблированной наемной квартире или гостинице, сложив в кладовую у кого-нибудь из знакомых все свои пожитки. При таких обстоятельствах не лучше ли было бы устроить свадьбу Белл так, чтобы вопрос о наемной квартире ни под каким видом не прибавлял забот? Это было последнее предложение доктора Крофтса, которое он решился сделать, пользуясь поощрением своих собеседниц.
– Едва ли это возможно, – сказала мистрис Дейл. – Нам остается пробыть здесь только три недели, и при таком же хаосе во всем доме!
– Джеймс ведь шутит, – сказала Белл.
– Вовсе не шучу, – возразил доктор.
– Почему же не послать за мистером Бойсом и не отнести ее на подушке позади вас? – спросила Лили. – Это лучше всего идет к таким простым людям, как вы и Белл. Во всяком случае, Белл, я желаю, чтобы ты выехала из этого дома замужнею.
– Не думаю, что есть большая разница, – сказала Белл.
– А если бы ты подождала до лета, мы устроили бы отличный бал на нашей лужайке. Выйти замуж в наемной квартире – звучит как-то неприятно, не правда ли, мама?
– Я не вижу тут ничего необыкновенного, – возразила Белл.
– Ну, я всегда буду называть тебя Обычной Дамой.
После этого пили чай, а после чая доктор Крофтс сел на лошадь и поскакал в Гествик.
– Ну что же, теперь мне можно говорить о нем? – спросила Лили, лишь только уличная дверь затворилась за спиною доктора.
– Нет, нельзя.
– Как будто я не знала этого давным-давно! Согласись, не тяжело ли было переносить все твои выговоры, которые ты делала мне с такой постоянной суровостью, и неужели в ответ на это я не имела права сказать ни одного слова!
– Я что-то не припомню этой суровости, – сказала мистрис Дейл.
– А я не припомню молчания Лили, – добавила Белл.
– Но теперь все кончено, – сказала Лили. – И я счастлива, совершенно счастлива. Белл, я в жизни не испытывала такого удовольствия!
– Я тоже, – сказала мать. – Поистине могу сказать, что благодарю Бога за это благодеяние!
Глава LI. Джон Имс делает такие вещи, которых не следовало бы
Джон Имс сумел-таки сторговаться с сэром Рэфлем Бофлем. Он принял должность личного секретаря с тем определенно выраженным условием, что ему в конце апреля будет дан двухнедельный отпуск. Заключив это соглашение, Джонни простился с мистером Ловом, для которого эта разлука действительно была очень тяжела, опорожнил в большой комнате несколько прощальных кружек портера, за которыми выражено было множество пожеланий успешно познакомиться с длиной и шириной ноги старого Надуфля Крикуфля, произнес последнюю насмешку над мистером Киссингом при встрече с этим джентльменом, торопливо бежавшим по коридору с огромной книгой в обеих руках, и наконец занял место в спокойном кресле, которое Фицговард вынужден был оставить.
– Пожалуйста, никому не говори, – сказал Фиц. – Я намерен совсем оставить эту службу. Отец мой позволит мне служить здесь не иначе, как в должности младшего секретаря.
– Отец твой, верно, пустой человек? – спросил Имс.
– Ничего этого не знаю, – отвечал Фицговард. – Знаю только, что он сильно заботится об интересах нашей фамилии. При следующих выборах мой кузен будет депутатом от Сент-Бангэя, и мне тогда не будет надобности оставаться здесь.
– Разумеется, – сказал Имс. – Будь у меня кузен членом парламента, кто бы заставил меня служить в другом месте, кроме Уайтхолла!
– То-то и есть, – сказал Фицговард. – Эта комната во всех отношениях прекрасная, но страшная скука ходить в Сити каждый день. И притом же не всякому понравится, чтобы его каждую минуту призывали по звонку, как лакея. Я говорю это не с тем, чтобы обескуражить тебя.
– Напротив, для меня это весьма полезно, – сказал Имс. – Ведь я никогда не был очень разборчив.
И таким образом молодые люди расстались. Имс принял хорошенькое кресло и вместе с ним опасность получить приглашение от сэра Рэфля Бофля подавать ему башмаки, между тем как Фицговард занял вакантную конторку в большой комнате, где и должен был оставаться до тех пор, пока один из членов его семейства не поступит в парламент в качестве депутата от местечка Сент-Бангэя.
Хотя Имс и подшутил над Фицговардом и подсмеялся над Киссингом, но занял новое кресло не без некоторых серьезных размышлений. Он знал, что его карьера в Лондоне до нынешней поры не принадлежала к числу таких, на которую можно было бы посмотреть с чувством самоуважения. Он жил с друзьями, которых не уважал, он был ленив, а иногда и хуже, чем ленив. Наконец, он позволил себе показывать притворную любовь к женщине, к которой не питал ни малейшего расположения и которая успела выманить у него несколько нелепых обещаний, постоянно тревоживших его и тяготивших. Заняв кресло и разложив перед собой записки сэра Рэфля, он почти с ужасом вспомнил о мужчинах и женщинах в Буртон-Кресценте. Прошло уже три года с тех пор, как он впервые узнал Кредля, и только теперь с содроганием подумал, какое жалкое это было создание, которое он выбрал себе в задушевные друзья. Он не мог извинить себя за то, за что мы бы извинили его. Он не мог сказать себе, что его вынудили обстоятельства избрать такого друга, не дав ему времени познакомиться с условиями, необходимыми для подобного выбора. Он прожил с этим человеком три года в самой тесной дружбе и только теперь узнал свойство его характера. Кредль тремя годами был старше его. «Я не брошу его, – сказал Джонни самому себе. – Хотя это жалкое, ничтожное создание». Он вспомнил также о Люпексах, о мисс Спрюс и мистрис Ропер и старался представить себе, что сделала бы Лили Дейл, если бы увидела себя между подобными людьми. Впрочем, ей не представлялось ни малейшей возможности увидеть себя среди них. Пригласить ее в гостиную мистрис Ропер было бы то же самое, что попросить ее выпить что-нибудь за прилавком водочного погребка. Если судьба готовила ему счастье называть Лили своей женой, то необходимость требовала изменить свой образ жизни.
Он сбросил уже с себя ветреное юношество, как змея сбрасывает свою шкуру. К нему пришли многие чувства и сведения, свойственные возмужалому возрасту, и он уже начал сознавать, что будущий образ его жизни должен быть для него делом весьма серьезного рода. Подобная мысль не приходила ему в голову, когда он впервые поселился в Лондоне. Мне кажется, что в этом отношении отцы и матери молодого поколения очень мало понимают о внутреннем свойстве молодых людей, о которых они так много заботятся. Они приписывают им такое множество прекрасных качеств, что невозможно их иметь, и потом отрицают дурные, которыми дети уже обладают! От мальчиков они ожидают благоразумия взрослых мужчин, – того благоразумия, которое составляет плод размышления, но не хотят отдать справедливости той силе мысли, которая одна в состоянии выработать хорошее поведение. Молодые люди вообще склонны к размышлениям, даже более взрослых, но размышления их не всегда бывают плодотворны. И опять, так мало еще сделано для развлечения молодых людей, отправляемых в Лондон на девятнадцатом или двадцатом году с предоставлением им полной свободы. Возможно ли, чтобы какая-нибудь мать стала ожидать, что ее сын будет просиживать вечер за вечером в мрачной комнате, пить дурной чай и читать хорошие книги? А между тем они ожидают этого, – те самые матери, которые так много говорят о беспечной юности! Вы, матери, которые из года в год видите сыновей своих пущенными на произвол в море жизни и которые с такой заботливостью являетесь с добрым советом, с фланелевыми фуфайками, с назидательными книжками и зубными порошками, – неужели вам никогда не приходит на мысль, что надо позаботиться также об обеспечении развлечений молодым людям: танцев, вечеров, удовольствий женского общества? Ваши сыновья должны вкусить эти удовольствия, и если вы не обеспечите их, то сыновья отыщут сами, но будут ли найденные удовольствия согласовываться с вашим вкусом? Если бы я был матерью и отправлял бы своих юных сыновей в Лондон, я прежде всего подумал бы о поиске таких домов с хорошенькими девушками, где бы они могли пофлиртовать в порядочном обществе.