Бедный Джон Имс был помещен в такой дом, где по необходимости должен был флиртовать в дурном обществе, и теперь он знал, что это было совершенно так. До отъезда Имса в Гествик оставалось только два дня, и он, разобрав кипу записок сэра Рэфля, решил непременно объявить мистрис Ропер, что по возвращении в Лондон его больше уже не увидят в Буртон-Кресценте. Он хотел нарушить все обязательства, и если за такое нарушение пришлось бы заплатить штраф, он готов был сделать это по возможности без всяких споров. Он признавался самому себе, что в отношении к Эмилии вел себя весьма дурно, и теперь ему было ясно, что, прежде чем осмелиться говорить с Лили Дейл, ему следовало в этом случае выйти из положения с достоинством.
В то время как Джонни пришел к окончательному заключению по этому вопросу, раздался звук колокольчика, всегда стоявшего на столе сэра Рэфля Бофля, и вслед за тем мистера Имса попросили пожаловать в кабинет великого человека.
– Ах да, – сказал сэр Рэфль, откинувшись к спинке своего кресла и растянувшись в нем после понесенных великих трудов, – ах да, позвольте! Кажется, послезавтра вы выезжаете из города?
– Точно так, сэр Рэфль, послезавтра.
– Гм! Досадно, очень досадно. Впрочем, в подобных случаях я никогда не думаю о себе, – никогда не думал и надеюсь, никогда не буду думать. Вы отправляетесь к моему старинному другу Де Гесту.
Имса всегда разбирал гнев, когда его новый патрон, сэр Бофль, начинал говорить о своей старинной дружбе с графом, и потому никогда не давал ему повода распространяться об этом предмете.
– Я еду в Гествик, – сказал он.
– Ах да, в гествикский господский дом? Не помнится, чтобы я когда-нибудь бывал там. Нет сомнения, что бывал, но подобные вещи скоро забываются.
– Я никогда не слышал, чтобы лорд Де Гест говорил об этом.
– О, конечно нет. Почему же его память должна быть лучше моей! Скажите ему, пожалуйста, что мне очень приятно было бы возобновить наши прежние дружеские отношения. Я бы не прочь прокатиться к нему на денек или на два в скучное время года, – так в сентябре или октябре. Участие, которое мы оба принимаем в вас, можно приписать стечению обстоятельств, не правда ли?
– Будьте уверены, я скажу ему.
– Пожалуйста. Он один из наших самых независимейших аристократов, и я питаю к нему высокое уважение. Позвольте, я, кажется, звонил в колокольчик? Что мне нужно было? Кажется, я не звонил.
– Вы не звонили.
– Ах да, знаю. Я собираюсь уйти, и мне нужны… пожалуйста, прикажите Рафферти принести мне… мои сапоги. – При этом Джонни позвонил в колокольчик, – не в маленький колокольчик, который служил украшением чернильницы, но в другой, – особенный, в который всегда звонил сам Рэфль Бофль. – Завтра я не буду здесь, – продолжал сэр Рэфль. – Будьте так добры, отправьте мои письма по адресам, и если что придет из государственного казначейства, я знаю, что министр финансов что-нибудь напишет, то в таком случае пришлите мне его письмо с нарочным.
– Вот и Рафферти, – сказал Имс, решившись никогда не марать своих губ приказаниями насчет сапог сэра Рэфля.
– Гм! Ах да, Рафферти, принеси мои сапоги.
– Не хотите ли сказать еще чего-нибудь? – спросил Имс.
– Нет, ничего особенного. Надеюсь, вы позаботитесь оставить все в надлежащем порядке?
– Непременно, все будет в порядке.
И Имс удалился, не желая присутствовать при свидании сэра Рэфля со своими сапогами.
– Нет, он не годится, – говорил сэр Рэфль самому себе. – Вовсе не годится. Он не расторопен… в нем вовсе нет покорности. На этом месте не такой должен быть человек. Удивляюсь, что побудило графа взять его под свое покровительство.
Вскоре после этого маленького эпизода Имс оставил свой кабинет и один отправился в Буртон-Кресцент. Он чувствовал, что одержал победу в кабинете сэра Рэфля, но для одержания такой победы не представлялось особенных затруднений. Ему предстояла еще одна битва, из которой выйти победителем было бы великим подвигом. Эмилия Ропер была для него страшнее всякого главного представителя. В его колчане была только одна прочная стрела, на которую он мог понадеяться в случае, если бы представилась необходимость нанести своему врагу смертельную рану. В течение последней недели Эмилия страшно кокетничала с Кредлем, в наказание своему прежнему обожателю за его равнодушие. Он не хотел, если будет возможно, принести Кредля в жертву своему самолюбию, но так как ему должно было во что бы то ни стало одержать победу, и если худшее могло кончиться не иначе как худшим, то он должен был употребить такое оружие, какое предоставляли ему судьба и шансы войны.
При входе в столовую он застал там мистрис Ропер и немедленно приступил к делу.
– Мистрис Ропер, – сказал Джонни, – я намерен послезавтра ехать за город.
– Да, мистер Имс, мы это знаем. Вы отправляетесь погостить в благородный дом графа Де Геста.
– Я не знаю ничего насчет благородства самого дома, но еду в провинцию на две недели. Когда я ворочусь…
– Когда вы вернетесь, мистер Имс, то я надеюсь, что найдете в вашей комнате гораздо больше комфорта. Я знаю, что в ней недостает много для такого джентльмена, как вы, я думала об этом давно…
– Но, мистрис Ропер, я не намерен больше возвращаться сюда. Вот это-то я и хотел вам сказать.
– Не намерены возвратиться в Кресцент!
– Нет, мистрис Ропер. Вы знаете, для молодого человека необходимы передвижения, а я так долго был постоянным вашим жильцом.
– Куда же вы думаете переехать, мистер Имс?
– Пока еще и сам не знаю. Это будет зависеть от того, что я сделаю… от того, что мне скажут мои друзья в провинции. Вы не подумайте, мистрис Ропер, что я хочу поссориться с вами.
– Это все наделали Люпексы, это они виноваты! – сказала мистрис Ропер в глубоком унынии.
– Напрасно так думаете, мистрис Ропер, тут никто не виноват.
– Я уж это знаю, вас винить я не смею, мистер Имс. Они сделали этот дом не приличным для всякого порядочного молодого джентльмена. Я давно все это видела, для одинокой женщины, мистер Имс, это очень тяжело.
– Но, мистрис Ропер, уверяю вас, что Люпексы не имеют никакого отношения к моему выезду отсюда.
– Имеют-имеют, я все понимаю! Но что могла я сделать, мистер Имс? В течение последних шести месяцев я каждую неделю просила их очистить квартиру, но чем больше просила, тем они сильнее упорствовали. Остается одно – послать за полисменом и поднять суматоху в доме…
– Мистрис Ропер, ведь я не жаловался вам на Люпексов?
– Вы бы не выехали отсюда без всякой причины. Уж не задумали ли вы жениться, мистер Имс?
– Ничего еще не знаю.
– Вы можете сказать мне, смело можете. Я никому не передам, ни слова. Относительно Эмилии я не виновата, решительно не виновата.
– Кто же говорит, что тут виноват кто-нибудь?
– Я все вижу, мистер Имс. Конечно, не мое дело вмешиваться. Если бы она вам понравилась, то могу сказать, что из нее вышла бы такая хорошая жена, какую можно пожелать всякому порядочному человеку, и кроме того, она в состоянии заработать на несколько фунтов стерлингов больше, чем большая часть девушек. Вы можете понимать чувства матери, если тут и было что-нибудь, то не могла же я повредить этому, могла ли я, согласитесь сами?
– Дело в том, что тут не было ничего.
– Я твердила ей это в течение нескольких месяцев. Я не намерена говорить что-либо, обвиняя вас, но, во всяком случае, молодым людям следует быть весьма обстоятельными, непременно следует. – Джонни не хотел намекнуть безутешной матери, что и молодым женщинам тоже следовало бы быть обстоятельным, он только подумал об этом. – Мистер Имс, ведь я совсем не желала, чтобы она приехала сюда, – сколько раз ей говорила это! Но что может сделать мать? Ведь нельзя же ее было выгнать на улицу!
При этом мистрис Ропер поднесла к глазам передник и начала горько плакать.
– Очень сожалею, что если я был причиной хоть частицы вашего горя, – сказал Джонни.
– Нет, вашей вины тут нет, – продолжала бедная женщина, у которой вместе со слезами вырывались наружу ее искренние чувства, проявлялась вся ее женская натура. – Нет тут и моей вины. Увидев, как она держит себя, я знала, к чему это приведет, и я высказала ей свое мнение. Я знала, что вам не понравятся ее причуды.
– Мистрис Ропер, и к ней, и к вам я всегда питал особенное уважение.
– Однако вы на ней не женитесь. Я долгое время говорила ей это, просила ее не делать глупостей – на коленях просила, – но она не хотела послушаться меня. Она никогда бы не послушалась. Она всегда была такая своенравная, такая упрямая, что я лучше бы желала иметь ее подальше от себя, чем при себе. Впрочем, мистер Имс, она хорошая хозяйка в доме, это верно, не найдется пары рук, которые бы работали так скоро и ловко, но все же мои слова, мои советы не пошли на пользу.
– Не думаю, однако, что они пошли вам во вред.
– Как еще пошли! Нанесли огромный вред! Дом мой утратил всякую респектабельность, особенно из-за этих Люпексов. Мисс Спрюс живет у меня девять лет – она тоже с тех самых пор, как я сняла этот дом, – объявила мне сегодня, что намерена уехать в провинцию. А из-за чего? Из-за той же причины, по которой и вы уезжаете. Я понимаю эту причину, я вижу ее. Мой дом не так респектабелен, как бы ему следовало быть, и ваша мама, узнав все, что делается в нем, имела бы полное право сердиться на меня. Поверьте, мистер Имс, я хотела заслужить уважение.
– Мисс Спрюс, вероятно, передумает.
– Вы не знаете, что я должна была переносить во все это время. Никто не платит мне, то есть не платит исправно… кроме нее и вас. Мисс Спрюс так аккуратна, как Банк Англии.
– Боюсь, что и я был не очень аккуратен, мистрис Ропер.
– Ах нет, вы были очень аккуратны. Я не обращала внимания, если при расчете, в конце четверти года, останется за вами какой-нибудь фунт или два, в полной уверенности, что со временем вы их заплатите. Мясник, например. Он не хуже моего понимает жильцов, если деньги верные, он подождет, но не захочет ждать от таких, как Люпенсы, у которых вовсе нет денег. А Кредль, поверите ли, ведь он мне должен двадцать восемь фунтов!