Мистрис Дейл только теперь начинала понимать его сердце и настоящий характер. Оказывая милость, он казался любящим, забывающим обиды, прося милости, становился суровым. Впрочем, он не умел просить, он умел только требовать.
– Мы почти совсем упаковали свои вещи, – начала мистрис Дейл.
– Хорошо-хорошо. Я ничего не говорю об этом. Распаковать вещи легче, чем упаковать. Но… оставим это. Белл сегодня поедет со мной в гествикский дом. К двум часам пусть приходит сюда. К вам придет Гримс и возьмет ее шляпную коробку.
– Хорошо.
– И пожалуйста, пока не говорите ей ничего о деньгах. Мне не хотелось бы этого, вы понимаете. Но когда увидите Крофтса, скажите ему, чтобы он побывал у меня. Да лучше пусть он не медлит. Если приедет, то чем скорее, тем лучше.
Легко можно понять, что мистрис Дейл не исполнила просьбы, заключавшейся в словах сквайра насчет денег. Для нее не было никакой возможности вернуться к дочерям и не передать результата утреннего свидания с их дядей. Сто фунтов в год в скромном хозяйстве доктора делали большое различие между обилием и недостатком, между скромным довольством и продолжительной нуждой. Разумеется, она рассказала им все, но при этом дала понять Белл, что она должна держать себя так, как будто ей еще ничего не известно.
– Нет, я его поблагодарю сейчас же, – сказала Белл. – Скажу ему, что вовсе этого не ожидала, и без всякой гордости принимаю его дар.
– Ради Бога, душа моя, только не теперь. Рассказав вам это, я некоторым образом нарушила обещание, и нарушила только потому, что не умею ничего скрывать от вас. Притом же он очень огорчен! Хотя он ничего не говорил, но видно было, что сердце его разрывалось на части, когда ему вспоминалась неудачная попытка выдать тебя за Бернарда.
Мистрис Дейл рассказала также о просьбе сквайра и о том, как он ее выразил.
– Тон его голоса вызвал у меня слезы. Я начинаю даже сожалеть о нашем переезде.
– Но, мама, – сказала Лили, – какую составит для него разницу наш переезд? Вы знаете, что наше присутствие вблизи него всегда было ему в тягость. Он никогда не нуждался в нас. Ему хотелось, чтобы здесь была Белл, когда думал, что Белл выйдет замуж за его любимца.
– Лили, не будь такой злой.
– Я не думая быть злой. Разве Бернард не его любимец? Я всегда любила Бернарда и считала лучшей чертой в характере дяди Кристофера его особенное расположение к Бернарду. Я знала, что это было бесполезно. Я знала это, понимала все… я видела, что тут был другой. Но все же Бернард – его любимец.
– Он любит вас всех, но по-своему, – сказала мистрис Дейл.
– А любит ли он вас? Вот в чем вопрос, – сказала Лили. – Мы можем простить ему все его неприятные поступки в отношении к нам, все его грубые слова, потому что он считает нас за детей. Сто фунтов стерлингов, которые он дарит Белл, не доставят комфорта в этом доме, если он будет господствовать над вами. Если сосед обходится по-соседски, то близкое соседство очень приятно. Но дядя Кристофер никогда не обходился по-соседски. Он всегда хотел быть для нас более чем дядей, на том основании, что в отношении к вам мог быть менее чем братом. Белл и я всегда чувствовали, что отношения его на таких условиях не заслуживают уважения.
– Я так начинаю чувствовать, что мы сами были несправедливы, – сказала мистрис Дейл. – Но, по правде сказать, мне никогда не приводилось видеть, чтобы он принимал это дело так близко к сердцу.
По уходе Белл мистрис Дейл и Лили вовсе не стремились продолжать с особенным рвением ту работу, которой были заняты в течение нескольких предшествовавших дней. В этой работе, при начале упаковки вещей, была жизнь и возбуждение, но теперь она сделалась утомительной, скучной, неприятной. Впрочем, уже так много было сделано, что оставалось только окончательно завязать узлы, закрепить ящики и прибрать разную утварь, которая могла быть упакована не ранее, как в минуту отъезда. Сквайр сказал, что распаковать вещи гораздо легче, чем упаковать, и мистрис Дейл, проходя между корзинами и ящиками, начинала размышлять, до какой степени было бы приятно, если бы вздумалось расстановить и уложить все вещи на прежние места. Она ни слова не сказала об этом Лили, и Лили в свою очередь, какие бы там ни были мысли ее по этому предмету, не сделала своей матери ни малейшего намека.
– Мне кажется, Хопкинс больше всех других будет сожалеть о нашем отъезде, – сказала Лили. – Хопкинсу некого будет бранить.
В этот самый момент Хопкинс появился у стеклянных дверей гостиной и сделал знак, что ему нужно войти.
– Обойди кругом, – сказала Лили. – Теперь еще слишком холодно, чтоб открывать эту дверь. Мне всегда нравится приглашать его в дом, перед стульями и столами он кажется каким-то ягненком, – а может, и ковры производят на него подобное действие. На садовых дорожках он страшный тиран, а в теплицах готов растоптать меня!
При входе в гостиную Хопкинс своей наружностью и манерами оправдывал до некоторой степени слова Лили. Ни в том, ни в другом отношении он не был изящен и, по-видимому, оказывал стульям и столам уважение, которого они как будто ожидали от него.
– Так вы решительно собираетесь, мама? – спросил он, глядя прямо в ноги мистрис Дейл.
Так как мистрис Дейл не нашлась что ответить, то за нее ответила Лили:
– Да, Хопкинс, мы уезжаем через несколько дней. Надеюсь, мы будем видеться в Гествике?
– Гм! – продолжал Хопкинс. – Значит, вы уезжаете! Я никак не думал, мисс, что дело дойдет до этого. Никак не думал, да и не следовало думать, не мое дело и говорить об этом.
– Ты знаешь, Хопкинс, что переселения необходимы для людей, – сказала мистрис Дейл, употребив тот же самый довод, который Имс привел в оправдание своего выезда из дома мистрис Ропер.
– Так, мэм, совершенно так, не мое дело рассуждать об этом, но я вот что скажу: я живу у сквайра с ребячества, то есть всю свою жизнь, с тех пор как родился, как вам известно, мистрис Дейл, и с тех пор много дурного попадалось на глаза, но хуже этого ничего не видел.
– Перестань, Хопкинс.
– Хуже всего, мэм, право, хуже всего! Это убьет нашего сквайра! Тут нет никакого сомнения. Это просто будет смертью старику.
– Хопкинс, ты начинаешь говорить глупости, – сказала Лили.
– Очень хорошо, мисс. Я не говорю, что это не глупости, только вы увидите. Вот и мистер Бернард, он тоже уехал и, по всем рассказам, мало думает о здешнем месте. Говорят, он отправляется в Индию. Мисс Белл выходит замуж, это прекрасно, почему же и не выйти? Да почему бы и вам не выйти, мисс Лили?
– Подожди, Хопкинс. Может, выйду и я.
– Мисс Лили, не было еще такого дня, как нынешний, и я вот что скажу: я отдал бы все деньги тому, кто омрачит его.
Эти слова, высказанные Хопкинсом с особенным воодушевлением, были совершенно не понятны для Лили и мистрис Дейл, которая задрожала, выслушав их, и не сказала ни слова, чтобы получить объяснение.
– Впрочем, – продолжал Хопкинс, – все это может быть, ведь вы, как и все прочие, в руках Провидения.
– Совершенно так, Хопкинс.
– Зачем же ваша мама хочет уехать отсюда? Ведь замуж она не выходит. Здесь, значит, дом, здесь она, здесь и сквайр: зачем же ей-то уезжать? Это, как хотите, не к добру. Точно как ломка какая идет, как будто никому не было ничего хорошего. Я никогда не уезжал и терпеть этого не могу.
– Что же делать, Хопкинс, – сказала мистрис Дейл. – Теперь это решено и, я боюсь, не может быть перерешено.
– Решено! Гм! Скажите мне это: неужели вы думаете, мистрис Дейл, что он долго проживет здесь один, не имея ни души, кому бы сказать сердитое словцо, кроме разве меня да Дингльса, а Джолиф хуже всякого – страшно сердит сам. Разумеется, ему этого не вынести. Если вы уедете, мистрис Дейл, мистер Бернард будет здесь сквайром меньше чем через год. Он приедет из Индии, вот что!
– Не думаю, Хопкинс, чтобы это так огорчило моего деверя.
– Ах, мэм, вы не знаете его, не знаете, как я, не знаете всех его капризов и причуд. Я знаю его, как старую яблоню, которую растил сорок лет. В этих старых деревьях много есть червоточины, – многие говорят, что они даром только занимают место, но я знаю, где течет сок, где покажется цвет, где будет самое сладкое яблоко. Не следует раньше времени убивать старые деревья, если хорошо с ними обходиться, так они все будут жить.
– Надеюсь, что Бог продлит жизнь нашему родственнику, – сказала мистрис Дейл.
– В таком случае, мэм, не торопитесь уезжать в Гествик. Вы знаете, Дейлы ничего не любят делать торопливо. Не мое дело, мэм, и говорить об этом. Я пришел сюда только за тем, чтобы узнать, какие цветы желаете взять с собой из теплицы.
– Никаких, Хопкинс, благодарю тебя, – сказала мистрис Дейл.
– Он сам приказал мне отобрать самые лучшие, и я должен исполнить приказание.
Говоря это, Хопкинс сделал головой движение, которым намекал на сквайра.
– У нас нет места для них, – сказала Лили.
– Я должен прислать, мисс, хоть несколько горшков, все-таки будет веселее. Я думаю, там будет очень скучно. И опять хоть бы доктор – у него нет того, что можно бы назвать настоящим садом, – а так, маленький палисадник позади дома.
– Во всяком случае, мы не хотим разорять это дорогое старое место, – сказала Лили.
– Стоит ли об этом беспокоиться? Сквайр будет так огорчен, что пустит в сад овец или просто велит разорить его. Увидите, если он не велит. Что касается здешнего дома, то он запустеет, когда вы уедете. Вы не думайте, что он отдаст его в аренду чужим людям! Сквайр ни за что этого не сделает.
– Ах Боже, Боже! – воскликнула мистрис Дейл, как скоро Хопкинс удалился.
– Что с вами, мама? Он добрый старик, и, конечно, слова его не должны вас огорчать.
– Право, не знаешь, что делать. Я не хотела быть эгоисткой, но, мне кажется, мы делаем самую эгоистическую вещь в мире.
– Нет, мама, тут нисколько нет эгоизма. Кроме того, не вы это затеяли, а мы.
– Знаешь ли, Лили, я тоже разделяю чувство насчет нарушения старого образа жизни, о котором говорит Хопкинс. Я думала, что буду радоваться, покинув это место, а теперь, когда наступило время покидать, мне становится страшно.