– Вы хотите сказать, что раскаиваетесь?
Мистрис Дейл не отвечала сразу, она боялась употребить слова, от которых нельзя было отказаться. Наконец она сказала:
– Да, Лили, кажется, я раскаиваюсь. Я думаю, мы сделали нехорошо.
– В таком случае что же нам мешает переделать? – сказала Лили.
В тот день собрание за обедом в гествикском господском доме было не очень блестящее. Граф прилагал все усилия, чтобы гости были довольны и веселы, но веселье что-то не прививалось к его дому, который, как мы уже видели, был резиденцией, далеко не похожей на резиденцию другого графа в замке Курси. Леди Де Курси, во всяком случае, умела принимать и угощать гостей, хотя подобное действие всякий раз заставляло поднимать трудные вопросы ее домашнего быта. Леди Джулия не понимала этого, но зато от леди Джулии никогда не требовали отчета об издержках на наем лишней прислуги, ее не спрашивали по два раза в неделю, кто, черт побери, заплатит по счету виноторговца? Что касается лорда Де Геста и леди Джулии, то они были очень довольны и рады гостям, но относительно гостей, я должен допустить, что им было скучно. От собравшихся гостей за обедом графа нельзя было ожидать особенного воодушевления. Сквайр был человек, который редко посещал собрания и вовсе не умел быть душой компании за столом, полным разных людей. При нынешнем случае он сидел подле леди Джулии и время от времени обращался к ней с немногими словами о состоянии сельского хозяйства. Мистрис Имс страшно боялась всех вообще и графа в особенности, подле которого сидела, и беспрестанно величала его «милордом», показывая своим тоном, что ее повергают в трепет даже звуки собственного голоса. Мистер и мистрис Бойс тоже были за столом. Сам Бойс сидел по другую сторону леди Джулии, а жена его – по другую сторону графа. Мистрис Бойс всеми силами старалась показать свою непринужденность и говорила, быть может, больше других, но этим самым страшно надоела графу, так что на другой день он сказал Джонни Имсу, что эта гостья хуже быка. Священник кушал с аппетитом, но прежде и после затрапезной молитвы говорил очень мало. Он был грузным, рассудительным, медлительным человеком, который был занят собой и своими соображениями.
– Чудесное было тушеное мясо, – сказал он по возвращении домой. – Почему у нас не могут приготовить точно так же?
– Потому что мы не платим нашей поварихе шестидесяти фунтов в год, – отвечала мистрис Бойс.
– Женщина, которой платят шестнадцать фунтов, точно так же сумеет приготовить блюдо, как и женщина, которой платят шестьдесят, стоит только поучиться, – сказал муж.
Сам граф обладал некоторого рода веселостью. Он был прост и откровенен, что делало его приятным собеседником с глазу на глаз, но не в обществе. Джон Имс видел в нем самого веселого старика нынешнего времени, старика с наивностью ребенка, с постоянной склонностью к шуткам. Но эта склонность, которая обнаруживалась перед Джонни Имсом, была совершенно неуместна в присутствии матери Имса и его сестры, в присутствии оллингтонских обитателей – сквайра, его племянницы, священника и его жены. Граф вел себя скорее скованно и совсем не блистал остроумием за своим столом. Доктор Крофтс, тоже состоявший в числе приглашенных, занимал место, принадлежавшее ему теперь по праву, подле Белл Дейл и без всякого сомнения, был очень счастлив, как и эта молодая леди, но их счастье очень мало способствовало веселью остальной компании. Джон Имс сидел между сестрой и священником и был очень недоволен своим местом. Имея напротив себя счастливую чету, он завидовал блаженству доктора и из-за отсутствия Лили воображал себя несчастным.
Вообще обед был очень скучный, как и все подобные обеды в гествикском господском доме. Бывают дома, где повседневную жизнь нельзя назвать унылой или такой, на которую можно жаловаться и где время проходит довольно весело, но там не могут позволить себе давать званых обедов и даже никогда не пытаются. Хозяева таких домов знают это и боятся обеда, который все же решаются дать, и так же его боятся друзья, для которых он дается. Хозяева знают, что готовят для своих гостей вечер невыносимой скуки и что самим придется переносить долгие часы тяжелой пытки. Знают они это и все-таки делают. К чему же этот длинный стол, этот огромный запас хрусталя, ножей и вилок, если их никогда не использовать? Подобный вопрос и производит все это бедствие и некоторые другие, тесно с ним связанные. При нынешнем случае были, впрочем, некоторые извинения. Сквайр и его племянница были приглашены по особенному поводу, так что их присутствие оказывалось необходимым. Доктор нисколько не вредил собранию. Причиной приглашения мистрис Имс и ее дочери было, весьма естественно, расположение к Джонни Имсу. Вся ошибка заключалась в приглашении священника и его жены. Им не было никакой надобности присутствовать на обеде графа, и не было никакого основания их приглашать, кроме разве того, что обед был званый. Мистер и мистрис Бойс как лишние гости стесняли всех и разрывали дружеский кружок. Леди Джулия поняла, что сделала ошибку, лишь только послала к ним записку.
В тот вечер не было сказано ничего, что имело бы связь с нашей историей. Не было сказано ничего, связанного с чем-нибудь. Главная цель графа Де Геста состояла в том, чтобы сблизить сквайра с молодым Имсом, но на таких скучных собраниях люди никогда не сходятся. Хотя они близехонько друг от друга попивают портвейн, но в мыслях и чувствах разделены, как полюса. Когда за мистрис Имс приехала наемная гествикская коляска, а за мистером и мистрис Бойс – их собственный фаэтон, все почувствовали большое облегчение, но скука уже так сильно овладела оставшимися, что откат в сторону веселья в тот вечер был невозможен. Сквайр зевал, граф тоже зевал, и этим закончился вечер.
Глава LIV. Второе посещение Гествикского мостика
Белл объявила, что ее сестра будет весьма рада увидеть Джонни Имса в Оллингтоне, и Джонни ответил, что не замедлит туда съездить. После этих обоюдных заявлений Джонни на следующее утро после званого обеда, за завтраком, свободно мог говорить о своем визите в оллингтонский Малый дом.
– А мы, Дейл, покатаемся немного и посмотрим, что делается на моей земле, – сказал граф и приказал оседлать лошадей, но сквайр предпочел прогулку пешком, и таким образом после завтрака они удалились.
Джонни до отъезда имел намерение поговорить с Белл и поэтому желал, чтобы она хоть на полчаса присоединилась к нему, но или леди Джулия была слишком строга в исполнении обязанностей хозяйки дома, или же, что всего вероятнее, Белл избегала встречи. Случая для этого свидания не представилось, хотя Джонни целое утро просидел в гостиной.
– Вы лучше подождите завтрака, – сказала ему леди Джулия около двенадцати часов, но Джонни отказался и в течение следующих полутора часов переходил из комнаты в комнату. В течение этого времени он много думал о том, ехать ли ему в Оллингтон верхом или идти пешком. Если Лили даст ему какую-нибудь надежду, он поехал бы назад торжествующим, как фельдмаршал. Лошадь тогда доставила бы ему удовольствие. Но если она не даст ему ни малейшей надежды, если в то утро ему суждено получить совершенный отказ, тогда лошадь, при его печали, была бы для него чудовищем. При таких обстоятельствах ему оставалось отправиться туда через поля, останавливаться, где ему вздумается отдохнуть, бежать бегом, если бы это понадобилось. «Она же не такая, как другие девушки, – думал он про себя. – Она не обратит внимания на сапоги, если они и будут немного замараны». Поэтому он решился идти пешком.
– Действуй смелее, – говорил ему граф. – Ей-богу, чего тебе бояться тут? Тому больше и дается, кто больше просит. С застенчивостью ничего не выиграешь.
Каким образом граф знал столь многое, не имея никаких доказательств в успехах своих по этой части, я решительно не умею сказать. Имс принимал это за дельный совет и согласно ему решился действовать.
«Тут никакая решимость не поможет, – говорил он про себя, переходя одно из соседних полей. – Когда наступит решительная минута, я знаю, что буду дрожать перед ней, и знаю также, что она заметит это. Не думаю, однако, что такое обстоятельство произведет в ней перемену».
В последний раз он видел ее на лужайке позади Малого дома, в то самое время, когда страсть ее к Кросби была в самом разгаре. Имс пришел туда под влиянием безрассудного желания признаться ей в своей безнадежной любви, и она ответила ему, что любит мистера Кросби больше всего на свете. Действительно, в то время она так и любила его, но, несмотря на то, ответ ее показался ему жестоким. Зато и сам он был жесток. Он сказал ей, что ненавидит Кросби, назвал его «этим человеком» и дал слово, что никакие причины не вынудят его войти «в дом этого человека». После того он ушел в мрачном настроении духа, пожелав Кросби всякого зла. Не замечательно ли в самом деле, что все невзгоды, о которых он подумал в ту минуту, обрушились на Кросби! Кросби потерял любовь! Он показал себя таким негодяем, что неприятно было произносить его имя! Его позорным образом поколотили! Но какая в том польза, если его образ все еще был дорог для сердца Лили?
«Я сказал ей тогда, что люблю ее, – говорил Джонни самому себе. – Хотя тогда я не имел права говорить ей этого. Во всяком случае, я имею право сказать ей то же самое теперь».
Подходя к Оллингтону, он не захотел идти через деревню к главному фасаду Малого дома, по улице, пересекавшей основную дорогу, но повернул в ворота церковной ограды, вышел на террасу сквайра и по окраине Большого дома пробрался в сад. Здесь он встретился с Хопкинсом.
– Как! Неужели это мистер Имс? – спросил садовник. – Мистер Джон, могу ли я осмелиться? – И Хопкинс протянул весьма грязную руку, которую Имс, разумеется, пожал, вовсе не зная причины этой новой приязни.
– Я иду в Малый дом и выбрал себе эту дорогу.
– Так, так, эту ли дорогу, ту ли дорогу выберете вы, мистер Джон, – всегда милости просим. Завидую вам, завидую вам больше, чем кому-либо завидовал. Если бы я мог схватить его за шиворот, я поступил бы с ним, как с гадиной, право, так! Он был настоящая гадина! Это я говорил всегда. Я всегда ненавидел его, мне он сделался противен с первого взгляда. Он смотрел на людей, как будто они не христиане, – не правда ли, мистер Джон?