– Да, и намерены пробыть там значительное время.
Последовала небольшая пауза, в течение которой Александрина нашла необходимым прочистить свой голос легким кашлем и приготовиться к дальнейшему объяснению. Она решилась сделать свое предложение, но боялась того, как будет оно принято.
– Не случилось ли чего в замке Курси? – спросил Кросби.
– Нет, то есть да. Папа и мама из-за чего-то поссорились, но я не знаю толком. Однако это не относится к делу. Мама уезжает и намерена пробыть за границей до конца года.
– А городской дом они сдадут?
– Я полагаю. Впрочем, это будет зависеть от воли папы. Вы не станете препятствовать моей поездке вместе с мамой?
Вот вопрос, который сделала новобрачная спустя каких-нибудь десять недель после замужества! Александрина не пробыла со своим мужем в новом доме и двух месяцев, а уже просит позволения оставить этот дом, оставить мужа на неопределенное время, быть может, навсегда. Задавая этот вопрос, она не проявила ни малейшего душевного волнения. Ее лицо не выражало ни печали, ни сожаления, ни надежды. Она не выказала и половины того воодушевления, которое пробуждалось в ней, когда она, раза по два в неделю, просила нанять ей карету для постоянного использования, и притом такую, которая казалась бы ее собственной. В этих случаях он отвечал ей чрезвычайно сурово, и Александрина плакала, получив решительный отказ. Теперь же в глазах у нее не показалось и слезинки. Она хотела ехать, с позволения мужа, если он даст его, или же без позволения, если он откажет в нем. Вопрос о деньгах имел тут весьма важное значение, но его должен был устроить Гейзби, который устраивал все дела подобного рода.
– Поездке в Баден-Баден? – спросил Кросби. – Надолго ли?
– Ехать на короткое время было бы бесполезно.
– Но все же, Александрина, я хочу знать, надолго ли? Скажите мне откровенно. На месяц?
– Нет, больше.
– На два, на шесть или до тех пор, пока они останутся там?
– Это можно решить после, когда я буду там.
Все это время Александрина ни разу не взглянула в лицо Кросби, который, со своей стороны, пронизывал жену взглядом.
– Вы хотите сказать, что намерены бежать от меня?
– В некотором смысле это так.
– А в общем смысле? Если вы говорите об отъезде в Баден-Баден на неопределенный срок, то намерены ли вернуться?
– Куда? В Лондон?
– Ко мне, в мой дом, к обязанностям жены. Почему вы не выскажете сразу своего желания? Вы хотите разойтись со мной?
– В этом доме я несчастлива.
– А кто выбрал этот дом? Разве я хотел переехать сюда? Нет, я вижу, тут совсем другое. Если вы несчастливы здесь, то что же может доставить вам счастье в другом доме?
– Если бы вы просидели в этой комнате семь или восемь часов кряду, не имея ни души человеческой, с кем можно было бы обменяться живым словом, вы бы поняли мои намерения. Этого мало, что я сижу одна: вы не говорите со мной, когда бываете дома.
– Виноват ли я, если к вам никто не приезжает? Дело в том, Александрина, что вы не хотите примириться с образом жизни, который соответствует нашим средствам. Вы считаете себя несчастной потому, что не можете кататься по парку. Я не в состоянии нанять вам карету и никогда не найму. Вы можете ехать в Баден-Баден, если хотите, то есть если ваша мать возьмет вас с собой.
– Разумеется, я должна платить за себя, – сказала Александрина.
На это Кросби ничего не ответил. Дав позволение, он встал с места и пошел в свою комнату, а последние слова Александрины услышал уже в дверях. Что может быть дешевле такого распоряжения? Делая свои расчеты, он стоял, облокотившись на каминную полку. Он в глубине души бранил свою жену за то, что она была несчастлива с ним, но сам он разве был счастлив с ней? Не лучше ли было, в самом деле, разойтись таким спокойным, малозаметным образом, – разойтись так, чтобы никогда больше не сходиться? Он считал себя счастливым человеком из-за того, что до сих пор еще не предвиделось в будущем маленького Кросби, который мог бы изменить и даже совершенно расстроить такой выгодный план. Если он назначит ей четыреста фунтов в год и отделит двести фунтов на погашение долгов, у него еще останется шестьсот на удовольствия лондонской жизни. Разумеется, ему не доведется уже больше жить так, как в счастливые дни до женитьбы, да такой образ жизни сделался уже недоступным для него, но все же он мог ходить в свой клуб, мог постоянно там обедать, мог курить хорошие сигары – он не был бы прикован к этому деревянному дому, который сделался для него отвратительным. Таким образом, по его соображениям, поездка жены за границу оказывалась делом превосходным. Он передал бы Гейзби и свой дом, и мебель – пусть тот поступает с ними, как знает. Сделаться снова холостяком, жить на холостую ногу с шестьюстами фунтов стерлингов представлялось ему таким счастьем, что от радости он не чуял под собой ног. Да, он должен был позволить ей ехать в Баден-Баден.
За обедом о поездке ничего не было сказано, не было упомянуто о ней до тех пор, пока не подали в гостиную чайного прибора.
– Вы можете ехать в Баден-Баден, если хотите, – сказал Кросби.
– Я думаю, это будет лучше всего, – отвечала Александрина.
– Может быть. Во всяком случае, вы исполните свое желание.
– А насчет денег?
– Об этом вы предоставьте мне переговорить с Гейзби.
– Очень хорошо. Не хотите ли чаю?
И дело было решено.
На другой день после завтрака Александрина отправилась к матери и более уже не возвращалась в Принсесс-Ройял-Кресцент. В течение того утра она уложила все свои вещи и отправила сестер со старым слугой семейства Де Курси вывезти из дому все, что могло принадлежать ей.
– Боже мой, Боже мой! – говорила Эмилия. – Сколько мне стоило трудов закупить все это, и еще так недавно! Мне кажется, сестра поступает весьма дурно.
– Не знаю, – сказала Маргеритта. – Она не так счастлива со своим мужем, как ты. Я постоянно думала, что ей трудно будет справиться с ним.
– Но, душа моя, ведь она не пробовала. Она с первого раза и руки опустила. Дело в том, что Александрина, выходя замуж, не подумала, что ее ожидает. Я так все обдумала, я знала заранее, что надо проститься навсегда с собраниями, балами и различными прихотями. Впрочем, надо признаться, Кросби совсем не то, что Мортимер. Я думаю, и мне бы не ужиться с ним. Возьми и эти книжки, они ему, верно, не нужны.
Таким образом, дом Кросби опустел. Жены своей Кросби больше не видел, он не сделал прощального визита в Портман-сквер. Через несколько дней в должности ему подали следующую записку:
«Я еще здесь, у мамы, и теперь могу сказать вам „прощайте“. Мы уезжаем во вторник. Если вздумаете писать, то отдавайте ваши письма экономке здешнего дома. Надеюсь, вы будете счастливы и здоровы. Преданная вам
А. К.».
Кросби не отвечал, в этот день он обедал в своем клубе.
– Я не видел тебя целый век, – сказал Монгомери Доббс.
– Правда, правда. Моя жена уезжает с матерью за границу, во время ее отсутствия мы будем встречаться почаще.
Больше этого ничего не было сказано, никто не считал за нужное осведомляться о его семейных делах. Ему казалось теперь, что у него не было ни одного друга достаточно близкого, чтобы спросить его о жене или семействе. Жена уехала, и через месяц он снова оказался на улице Маунт, однако он снова вступал в свет с пятьюстами, а не с шестьюстами фунтами стерлингов в год. Мистер Гейзби доказал ему, что сейчас доход больше этого был совершенно невозможен. Графиня долго отказывалась взять леди Александрину за границу с такими ничтожными средствами, как четыреста пятьдесят фунтов, а Кросби, мне кажется, согласился бы жить свободной жизнью и на триста фунтов в год – такой тяжелый камень свалился с его души.
Глава LVII. Лилиана Дейл побеждает свою мать
Мистрис Дейл присутствовала при свидании, на котором Джонни Имс сделал предложение ее дочери, но тогда она совершенно ничего не сказала. Все ее желания были в пользу Имса, но она не смела выразить их и не смела выйти из комнаты. Имсу тяжело было признаться в своей любви в присутствии третьего лица, но он признался и вышел из Малого дома, получив решительный отказ. Когда свидание кончилось, Лили без всяких объяснений с матерью удалилась в свою комнату, где и оставалась до вечера. В часы, проведенные без Лили, мистрис Дейл ни о чем не могла больше думать, как только о новом предложении, сделанном ее дочери. О, если бы это могло исполниться! Если бы ее убеждения могли подействовать на Лили и доставить желанный результат! А между тем она боялась сказать Лили даже одно слово.
Она знала, что это было весьма трудно. Снова и снова она повторяла себе, что Имс поторопился прийти, что попытка была сделана слишком скоро после первого крушения. Возможно ли так быстро приготовить корабль к выходу в море, после тех повреждений, которым подверглось каждое дерево? Но все же теперь, когда попытка была сделана, когда Имс признался в любви и получил отказ, мистрис Дейл находила, что ей непременно должно переговорить с Лили по этому предмету. Ей казалось, что она понимала свою дочь и все ее чувства. Она сознавала силу удара, который Лили должна была перенести, прежде чем убедилась бы в перемене в своем сердце. Но случись эта перемена, и Лили была бы счастливая женщина. Перемена эта во всех отношениях была бы истинным благословением. А если она не случится, то неужели Лили на всю свою жизнь останется одинокой, во всю свою жизнь не испытает счастья супружеской, семейной жизни? Объяснение оказывалось необходимым, а между тем, когда Лили вечером спустилась вниз с улыбкой на лице и в веселом настроени, мистрис Дейл не решилась принять на себя этот труд.
– Мне кажется, мама, распаковку вещей и расстановку их на прежние места мы можем считать делом решенным.
– Не знаю, моя милая.
– Я убедилась в этом, особенно после того, что вы недавно сказали. Какие мы глупые, подумают другие!
– Пусть думают что хотят. Я не беспокоюсь об этом, лишь бы мы сами не считали глупыми других, да не считал бы нас такими дядя.