Не вижу ни малейшей причины, которая побудила бы Джонни Имса поцеловать Эмилию, а между тем он поцеловал ее. Эмилия спокойно, но с угрюмым выражением в лице приняла поцелуй.
– Это будет последний, – сказала она. – Прощайте, Джон Имс.
– Прощайте, Эмилия. Старайтесь быть для него доброй женой, и тогда вы будете счастливы.
При этих словах Эмилия вздернула нос и, изобразив глубокое пренебрежение, ничего не ответила, а Джонни удалился. В дверях гостиной он встретил мистрис Ропер и воспользовался этим случаем, чтобы сказать несколько прощальных слов.
– Как я рада, что вы приехали, – сказала мистрис Ропер. – Только вы и могли убедить мисс Спрюс остаться у меня. Вы знаете, деньги ее верные! Насчет Эмилии и Кредля вам уже все известно. Она будет для него доброй женой, могу вас уверить, добрее, чем вы думали.
– Мистрис Ропер, я нисколько не сомневаюсь, что она будет весьма хорошей женой.
– Дело в том, мистер Имс, теперь все кончилось, и мы понимаем друг друга, не правда ли? Мне было очень неприятно, когда она задумывала завлечь вас. Но все же она моя дочь, и я не могла идти против нее, согласитесь сами, могла ли я? Я знала, что она вам не партия. Боже избави! Я знаю разницу. Дело другое – мистер Кредль, она ему отличная пара.
– Так, так, – сказал Джонни, не зная, что ответить на это.
– Отличная пара, и если мистер Кредль будет выполнять свой долг в отношении нее, она не забудет и своего долга. Что касается вас, мистер Имс, то я всегда считала ваше пребывание в моем доме за особенную честь и удовольствие, и если вы употребите свое влияние и отрекомендуете мой дом кому-нибудь из молодых людей, я постараюсь заменить им родную мать. Я знаю, что вполне заслуживала порицания из-за этих Люпексов, но, мистер Имс, разве я не пострадала за это? Кто же мог узнать с первого раза, что это за люди. Если вы пришлете сюда молодых людей, то поверьте, что ни под каким видом не возобновится тех отношений, какие существовали между вами и Эмилией. Я знаю, что этого не следовало бы допускать, то есть в отношении к вам, но мне бы хотелось услышать от вас, что вы считали меня женщиной честною. По крайней мере, я всегда старалась быть честною.
Джонни уверял ее, что убежден в ее честности и что никогда не думал порицать ее ни относительно этих несчастных Люпексов, ни в каких-либо других отношениях.
– Едва ли, – говорил Имс, – кто-нибудь из молодых людей обратится ко мне за советом насчет квартиры, но если смогу быть чем-нибудь полезным для вас, поверьте, я приложу для этого все усилия.
Это были последние прощальные слова Джонни Имса. Подарив верной Джемиме полсоверена, он надолго распростился с Буртон-Кресцентом. Эмилия просила Джонни не приходить и не видеться с ней, когда она будет замужем, и Джонни дал слово исполнить ее просьбу. Таким образом он оставил Буртон-Кресцент, не только отряхнув пыль со своих ног, но решившись никогда больше не знать ни пыли, ни грязи этого места. А грязи тут было действительно много. Теперь он достаточно возмужал, чтобы убедиться, что квартиранты мистрис Ропер не принадлежали к числу тех людей, среди которых он должен был искать себе отдых и развлечения. Он вышел из огня сравнительно невредимым, и, к сожалению, я должен сказать, нисколько не сочувствовал тем страшным ожогам, которым подвергся его друг и которым он должен был подвергнуться сам. Ему приятно было смотреть на это дело совершенно так, как смотрела на него мистрис Ропер. Эмилия будет довольно хорошей женой для Джозефа Кредля. Бедный Кредль! На этих страницах мы больше ничего не услышим о тебе! Я не могу не думать, что он получил слишком суровое возмездие за свои прегрешения. Он был слабее и безрассуднее нашего друга и героя, хотя и менее его порочен. Но наказания обыкновенно выпадают на тщеславных и безрассудных, они обрушиваются на них с такой силой и постоянством, что мыслитель невольным образом усваивает себе идею, что тщеславие и безрассудство принадлежат к числу таких прегрешений, за которые меньше всего можно ожидать прощения. Относительно Кредля я могу сообщить, что он женился, женился на Эмилии, с гордостью занял место хозяина дома в конце стола мистрис Ропер и вместе с тем сделался ответственным лицом за все долги мистрис Ропер. Недостаток места на этих страницах не допускает никакой возможности поговорить о судьбе, которая ожидает его впереди.
Оставив Буртон-Кресцент, Имс покатил к месту службы и прибыл туда в то время, когда многие выходили из него, в четыре часа. Кредля уже не было, поэтому Джонни не удалось с ним увидеться, но зато ему представился случай обменяться рукопожатием с мистером Ловом, который улыбался и кланялся, отдавая этим должную дань уважения сослуживцу, который приобрел некоторое значение. В коридоре Джонни встретился с мистером Киссингом, который, по обыкновению, бегал из угла в угол с громадной книгой под мышкой. При встрече мистер Киссинг сдержал свой бег, но Имс только взглянул на него и даже почти не удостоил ответом на его поклон. Мистер Киссинг, однако же, не обиделся. Он знал, что личный секретарь первого представителя был другом графа Де Геста: чего же больше можно было ожидать от него? После того Джонни предстал пред величавой особой сэра Рэфля и увидел, что этот великий человек надевал свои башмаки в присутствии Фицговарда. Фицговард покраснел, но он не дотронулся до башмаков Рэфля, так, по крайней мере, объяснял он впоследствии Джонни Имсу.
Сэр Рэфль весь обратился в улыбку и любезность.
– Я в восторге от вашего возвращения, Имс. Клянусь честью, в восторге. Хотя у нас с Фицговардом остановки в делах не было, не правда ли, Фицговард?
– О да, – протяжно произнес Фицговард. – Пока Имс был в отпуске, я не видел затруднения.
– При вашем равнодушии к делу вы никогда его и не увидите. Впрочем, это ничего не значит: ваш хлеб всегда будет намазан маслом, где бы вы ни находились. Засвидетельствуйте мое почтение герцогине, когда увидите ее.
Фицговард раскланялся.
– Как поживает старый мой друг? – спросил сэр Рэфль, как будто из всех людей в мире он к одному только лорду Де Гесту питал самую давнишнюю и сильную любовь.
А между тем он должен был бы знать, что Джонни Имсу столько же было известно об этой любви, сколько и ему самому. Но есть такие люди, которые находят величайшее удовольствие называть лордов и маркизов своими друзьями, хотя они и знают, что никто не верит слову, ими сказанному, знают также, до какой степени они становятся противны и смешны вследствие своего тщеславия. Это в своем роде сумасшествие, которое господствует в низших слоях аристократии, но так как оно доставляет больному своего рода удовольствие, то лечение не требует решительных мер.
– Как поживает дорогой мой старый друг?
Имс отвечал, что дорогой старый друг находится в добром здравии, что леди Джулия тоже здорова, что «в милом старом месте» обстоит все благополучно. Сэр Рэфль спросил о «милом старом месте», как будто оно было совершенно знакомо ему.
– В каком состоянии охота? Есть ли признаки обилия дичи? – Сэр Рэфль спрашивал с живейшим участием и даже с выражением дружеского чувства. – Да, кстати, Имс, где вы живете сейчас?
– Я не совсем еще устроился. В настоящую минуту я живу в отеле Великой Западной железной дороги.
– Превосходный отель, только оставаться там на весь сезон будет слишком дорого. – Джонни не имел ни малейшего намерения пробыть в отеле более одной ночи, но ничего об этом не сказал. – Не думаете ли завтра отобедать с нами? Леди Бофль давно желает познакомиться с вами. У нас еще будет человека два. Я просил моего друга Дамбелло, но в доме у него какие-то неприятности, и ему нельзя отлучиться.
Джонни был снисходительнее лорда Дамбелло и принял приглашение. «Желал бы я знать, что за личность леди Бофль?» – сказал он про себя, выходя из офиса.
Он вернулся в отель, не зная, где искать себе квартиру. В отеле мы и оставим его за бараньей отбивной, которую он кушал за одним из столов, удобных на вид, но далеко не удобных в действительности. Я говорю это не относительно названного мною заведения, но относительно свойства подобных столов вообще. Одинокая баранья отбивная в ресторанном зале великолепного отеля далеко не составляет завидного лакомства, а если баранья котлета будет обращена в суп, рыбу, небольшое блюдо, большое блюдо и прочее, лакомство сделается хуже, а отнюдь не лучше. Ну, какое может быть удобство, если мы будем одиноко сидеть за столом, осматривать комнату и наблюдать за лакеями, беспрестанно шныряющими мимо вас с салфетками? Мне кажется, только англичанин способен находить комфорт в подобном положении! Во всяком случае, мы оставим здесь Джонни Имса, и при этом да позволено мне будет объявить, что он только теперь, в настоящую минуту, вступил в пору мужества. До этой поры он был юноша, теленок, который продлил период своего телячества дольше, чем обыкновенно бывает с телятами, но который при этом не подал ни малейшего повода заключить, что из него выйдет бык хуже, чем другие. До этой поры, как было уже сказано, его жизнь не сопровождалась блестящими успехами, даже не подготовила его к роли героя, которую он должен был разыгрывать. Я чувствую, что был неправ, сообщив такую рельефность юношеству, и что лучше рассказал бы свою историю, если бы еще рельефнее нарисовал на моем полотне мистера Кросби. Последний, однако же, женился, как это и следовало герою, между тем как мой бедный друг Джонни должен оставаться без всякой перспективы супружеской жизни.
Так он думал о себе за одиноким столом в ресторанном зале отеля. Он признался самому себе, что до нынешней минуты не был еще мужчиной, и в то же время принял решение, которое, надеюсь, может помочь ему к вступлению с этого времени в пору мужества.
Глава LX. Заключение
В начале июня Лили отправилась к дяде своему в Большой дом просить за Хопкинса, просить о возвращении Хопкинсу привилегий главного садовника в Большом доме. Это обстоятельство покажется некоторой несообразностью, потому что нигде не было говорено об отнятии этих привилегий, но они были отняты вследствие следующей ссоры.