В те дни, и даже в течение нескольких лет, между Хопкинсом и Джоллифом, управляющим имением, существовало разногласие из-за навоза. Хопкинс утверждал, что имеет право брать со двора фермы все, что ему потребуется, не спрашивая ничьего позволения. В свою очередь, Джоллиф объявил, что если это так, то Хопкинс может взять весь навоз.
– А что я стану с ним делать? Ведь не есть же мне его! – сказал Хопкинс.
Джоллиф что-то проворчал, выразив этим ворчанием, как думал Хопкинс, что хотя садовник и не в состоянии съесть кучу навоза в пятьдесят футов длины и пятнадцать вышины, но он мог его продать и так обратить в некие предметы для личного пользования. Таким образом между ними возникла вражда. Несчастного сквайра пригласили быть посредником, и он использовал все возможные средства, чтоб уклониться от решения спорного вопроса, но наконец Джоллиф принудил его объявить, что Хопкинс не должен брать то, что не находилось в его ведении. Когда сквайр объявил это решение, старик Хопкинс прикусил губу и, не сказав ни слова, повернулся на каблуке.
– Ты увидишь, что так это делается и в других местах, – сказал сквайр в виде извинения.
– В других местах! – с презрением произнес Хопкинс. – Где он найдет таких садовников, как я?
Нужно ли говорить, что с этой минуты Хопкинс решил никогда не соблюдать установленного запрета. На другое утро Джоллиф донес сквайру, что приказ нарушен, и сквайр, раздосадованный и взбешенный, тут же пожелал, чтобы на Хопкинса обрушилась вся куча, послужившая поводом к раздору.
– Если все будут делать, как им хочется, – сказал Джоллиф, – тогда никому ни до кого не будет дела.
Сквайр понимал, что если было отдано приказание, то его следовало исполнить, и потому, мысленно стеная, решился объявить Хопкинсу войну.
На следующее утро сквайр увидел, что Хопкинс сам катил огромную тачку навоза на огород. Надо заметить, что от Хопкинса не требовалось, чтобы он сам исполнял подобные работы. У него был человек, который колол дрова, возил воду, катал тачки – один человек постоянно, а часто и два. Сквайр с первого взгляда догадался, в чем дело, и приказал Хопкинсу остановиться.
– Хопкинс, – сказал он, – почему ты, прежде чем взять, не попросил, что тебе нужно?
Хопкинс опустил тачку, посмотрел в лицо сквайра, поплевал себе на ладони и снова поднял тачку.
– Хопкинс, это не дело! – сказал сквайр. – Остановись, я приказываю.
– Почему же это не дело? – спросил Хопкинс, продолжая держаться за тачку, но не двигая ее.
– Оставь ее, Хопкинс. – И Хопкинс опустил. – Ты знаешь, что ты не исполнил моего приказания.
– Сквайр, я прожил на этом месте почти семьдесят лет.
– Да хоть бы ты прожил сто семьдесят лет, все-таки здесь не должно быть более одного господина. Я здесь господин и намерен быть господином до самой моей смерти. Отвези навоз назад, на ферму.
– Назад, на ферму! – сказал Хопкинс очень протяжно.
– Да, назад, на ферму.
– Как! Чтобы все это видели?
– Да, чтобы видели все, ты перед всеми не исполнил моего приказания.
Хопкинс на минуту задумался, отвел глаза от сквайра и покачал головой, как будто нуждался в глубокой мысли, чтобы с ее помощью прийти к верному заключению. Потом он снова схватил тачку и почти рысью покатил свой приз на огород. При такой скорости шага сквайр не в силах был остановить его, да и не имел желания вступить в личную вражду с садовником. В припадке сильного гнева мистер Дейл закричал Хопкинсу, чтобы пенял на себя за последствия своего ослушания. Хопкинс, продолжая бежать, покачал головой, вывалил содержание тачки у огуречных парников и, сейчас же возвратясь к господину, передал ему ключ от оранжерей.
– Мистер Дейл, – сказал Хопкинс, стараясь говорить спокойно, насколько это позволяла одышка, – вот он, вот этот ключ, мне нужно убираться восвояси. Пускай пропадает жалованье за целую неделю. Сегодня же вечером я очищу коттедж, а что касается богадельни, я полагаю, меня примут сейчас, если ваша милость даст мне записочку.
Сквайр знал, что Хопкинс имел от трех до четырех сот фунтов стерлингов сбережений, и потому намек на богадельню можно было принять за мелодраматический.
– Не будь дураком, – сказал сквайр, скрипя зубами.
– Я был дураком в этом деле, – отвечал Хопкинс. – Я не в силах был подавить свои чувства, а когда человек не в силах подавить своих чувств, ему остается только убираться прочь, закрыться в богадельне и оставаться там до самой смерти. – При этом он снова подал ключ, но сквайр не принял его, и Хопкинс продолжал: – Пожалуй, мистер Дейл, пока не приищете другого, я посмотрю за тепличными рамами и еще кое за чем. Жаль будет, если пропадет виноград, а он, смею сказать, весь годится для стола. Я давно не видывал такого урожая. Я так ухаживал за ним, что до самого февраля не провел ни одной ночи спокойно. В здешнем месте не найдется человека, который бы смыслил что-нибудь в винограде, не найдется нигде и по соседству. Старший садовник милорда ничего в этом деле не смыслит, да если бы и смыслил, то не пойдет сюда. Извольте, мистер Дейл, я продержу ключ, пока вы приищете другого человека.
После этого в течение двух недель в садах было междуцарствие, самое страшное в летописях Оллингтона. Хопкинс продолжал жить в коттедже и еще усерднее смотреть за виноградом. Присматривая за виноградом, он принял на свое попечение одни оранжереи, но до самых садов ему не было никакого дела. Он не взял жалованья, возвратил его сквайру и всем объявлял, что его уволили. Он ходил по саду, всегда имея в руках какое-нибудь страшное садовническое оружие, с которым, как говорили, намеревался напасть на Джоллифа, но Джоллиф поступал весьма благоразумно, избегая встречи.
Как скоро мистрис Дейл и Лили решили, что побег из Малого оллингтонского дома не должен состояться, Лили сообщила этот факт Хопкинсу.
– Мисс, – заметил он, – когда я сказал несколько слов вам и вашей матушке, я знал, что вы послушаетесь голоса рассудка.
Лили заранее ждала такого замечания. Она знала, что Хопкинс непременно припишет силе своих доводов решение обитательниц Малого дома остаться на месте.
– Да, – сказала Лили. – Мы думали, думали и решили остаться. К тому же таково желание дяди.
– Желание дяди! Извините, мисс, тут не одно только его желание: мы все этого желаем. Нет, тут дело рассудка. Вот хоть бы этот самый дом…
– Но, Хопкинс, это уже решено. Мы остаемся. Я хотела бы только знать: не можешь ли ты прийти к нам сейчас же и помочь распаковать все вещи.
– Как! Сегодня же… вечером, когда…
– Да, да, теперь, мы хотим расставить все вещи на прежние места, прежде чем наши вернутся из Гествика.
Хопкинс почесал в затылке и начал колебаться. Ему не хотелось принять предложения, которое могло быть сочтено за детское, но наконец он согласился, сознавая, что предлагаемая работа сама по себе была добрым делом. Мистрис Дейл тоже согласилась, смеясь над ребяческим поступком Дейл. Вещи были весьма скоро распакованы, и между Лили и Хопкинсом образовалась на некоторое время тесная дружба. Распаковка и расстановка вещей не совсем еще кончилась, когда возгорелась война из-за навоза и когда Хопкинс, не имея достаточно сил, чтобы подавить свои чувства, пришел наконец к Лили и, сложив к ногам ее всю тяжесть и всю славу своей более чем шестидесятилетней службы, умолял ее привести дела в прежний порядок.
– Это убивает меня, мисс, право, убивает. Посмотрите только, как срезают они спаржу: это вовсе не срезка, они просто калечат ее. Режут сплеча, что годится и что не годится. Сажают овощи там, где я вовсе не думал сажать, хотя они и знают, что я этого не думал. Я стоял подле и не мог сказать слова. Я скорее бы согласился умереть. Мисс Лили, если бы вы знали мои страдания при виде всего этого… О нет! Их никто не перескажет… никто, никто и никто!
Хопкинс отвернулся и заплакал.
– Дядя, – сказала Лили, подойдя к самому его креслу, – я хочу просить у вас большой милости.
– Большой милости! Сейчас, мне кажется, я не в состоянии буду отказать тебе в чем бы то ни было. Не намерена ли ты попросить, чтобы я пригласил к себе еще одного графа?
– Еще одного графа? – спросила Лили.
– Да, разве ты не слышала? Мисс Белл была здесь сегодня поутру и требовала, чтобы на свадьбу я непременно пригласил лорда Де Геста и его сестру. Мне кажется, между Белл и леди Джулией есть какие-то замыслы.
– И конечно, вы пригласите их?
– Разумеется, я должен пригласить. От этого не отделаешься. Все это будет прекрасно для Белл, которая отправится с мужем в Уэльс, но что придется мне делать с леди Джулией и графом, когда молодые уедут? Не придешь ли ты ко мне на помощь?
В ответ на это Лили, разумеется, обещала помочь.
– Я думаю, что в этот день мы и без того все будем у вас. Теперь насчет милости. Дядя вы должны простить Хопкинса.
– Простить Хопкинса! Ни за что! – сказал сквайр.
– Нет, простите его. Вы не можете себе представить, до какой степени он несчастлив.
– Каким же образом я прощу человека, который не хочет мне уступить! Он шатается здесь и ничего не делает, возвращает назад жалованье и смотрит таким зверем, как будто намерен кого-нибудь убить. И все из-за того, что не хочет делать так, как приказывают. Могу ли я простить подобного человека?
– Почему же нельзя, дядя?
– Это будет значить все равно, что он простит меня. Он знает очень хорошо, что может приступить к делу, когда ему вздумается, да и то сказать, его никогда не отстраняли от дела.
– Но, дядя, он кажется таким несчастным.
– Что же я могу сделать, чтобы он был счастливее?
– Дойти до его коттеджа и сказать, что вы его прощаете.
– Он начнет спорить со мной и представлять свои резоны.
– Не думаю, он слишком убит для того, чтобы спорить теперь.
– Ах, Лили! Ты не знаешь его так, как знаю я. Никакие несчастья в мире не в состоянии уменьшить заносчивости этого человека. Изволь, я схожу, если ты просишь, но мне кажется, это будет значить, что я создан для того, чтобы всякому подчиняться. Я слышу очень много о чувствах других людей, но не знаю, чтобы кто-нибудь подумал о моих собственных чувствах.