Сквайр был совсем не в настроении, так что Лили начинала сожалеть о своей настойчивости. Как бы то ни было, она успела вытащить его из дому и пройти с ним через сад к коттеджу, а по дороге Лили обещала думать о нем всегда-всегда. Сцена с Хопкинсом не может быть описана теперь, она заняла бы много из весьма немногих остающихся страниц для нашего рассказа. Считаю необходимым, однако же, сказать, что в результате для сквайра не было ничего более триумфального, чем заключение трактата взаимного прощения. Хопкинс признавался и обвинял себя в том, что не в силах был сдержать своих чувств, но при этом надо было видеть его раздражение! Он не мог придержать язык, и, разумеется, также много сказал в свое оправдание, как и в признание своей виновности. В сущности, торжество было на его стороне, потому что с этой поры никто не должен был вмешиваться в его распоряжения на дворе фермы. Прежде всего он выказал покорность своему господину согласием получить жалованье за две недели, проведенные им в совершенной праздности.
Благодаря этому маленькому событию, Лили более уже не боялась неприятных разговоров, которых следовало ожидать от Хопкинса по поводу изменившихся планов переселения, но нельзя было надеяться на такую же пощаду со стороны мистрис Харп, мистрис Кромп и, пуще всего, мистрис Бойс. Все они принимали более или менее серьезное участие в размолвке Хопкинса со сквайром, но их участие в делах Малого дома было несравненно сильнее. Отказ садовника принять жалованье становился для мистрис Харп предметом второстепенной важности, в то время, когда она занята была вопросом, будет ли ее дом окрашен как внутри, так и снаружи. «Да, – говорила она, – я сама думаю сходить в Гествик и поискать квартиру, сама уложу и свои постели». Лили ничего не отвечала на это, чувствуя, что это была часть того наказания, которого она ожидала.
– Без вас мы бы совсем осиротели, – сказала мистрис Кромп, обращаясь к Лили и Белл, – а может быть, вместо вас мы получили бы кого-нибудь хуже, но зачем вы запаковали все свои вещи в огромные сундуки? Неужели только для того, чтобы снова все распаковать?
– Мы раздумали переезжать, мистрис Кромп, – отвечала Белл довольно сердито.
– Да, я знаю, что раздумали. Для таких людей, как вы, это возможно, без всякого сомнения, но когда мы что-нибудь раздумаем делать, тогда все заговорят.
– Кажется, что так! – сказала Лили. – Ничего, мистрис Кромп. Не задерживайте только наших писем, и мы не будем ссориться.
– Письма! Будь они прокляты. Я желала бы, чтобы подобной дряни совсем не существовало. Вчера был здесь какой-то человек, который говорил таким повелительным тоном! Не знаю, откуда он приехал, вероятно, из Лондона, раз ко всему придирался. И это для него не хорошо, и то дурно, и все скверно, а потом и говорит, что откажет мне от места.
– Скажите, пожалуйста, мистрис Кромп, это весьма неприятно!
– Откажет от места! Откажет в двух с половиной пенсах в день! Я и сказала ему, пусть он отказывает самому себе, пусть берет себе на плечи старые сумки и всякую дрянь. Письма – великая важность! И зачем они нанимают почтмейстеров, если не могут заплатить больше двух с половиною пенсов?
Таким образом под прикрытием урагана гнева мистрис Кромп, разразившегося над почтинспектором, который навестил ее, Лили и Белл избавились от многого, что должно бы было обрушиться на их головы. Оставалась еще мистрис Бойс. Здесь, однако, для доведения истории мистрис Кромп до отдаленнейшего по возможности периода, я могу прибавить, что ей «не отказали от места» и что она продолжает получать от короны по два с половиной пенса в день.
– Должно быть, это презлая старуха, – сказал инспектор отвозившему его человеку.
– Точно так, сэр, все так отзываются о ней. Редко кого не обсчитает или не облает.
Белл и Лили вместе отправились к мистрис Бойс.
– Если она будет становиться несносной, я заговорю о твоей свадьбе, – сказала Лили.
– Сделай одолжение, – отвечала Белл, – я не против этого, только не знаю, можно ли тут о чем-нибудь разговориться. Свадьба доктора – это такой обыкновенный предмет для разговора.
– Однако не обыкновеннее, чем свадьба священника, – сказала Лили.
– Ну уж, не знаю. Свадьбы священников – события весьма замечательные. Они почти всегда выбирают себе невест в провинциях. Таков уж их удел. Совсем другое дело – доктора и адвокаты. Я не думаю, чтобы они когда-нибудь женились в провинции. Они делают это в Лондоне. Свадьба же провинциального доктора не может служить для разговора особенно интересным предметом.
По всей вероятности, мистрис Бойс имела с Белл одинаковый взгляд на свадьбу провинциального доктора, потому что ей не угодно было предстоящую свадьбу доктора Крофтса принять за главный предмет разговора. Как только Лили и Белл заняли места, мистрис Бойс немедленно завела речь о Малом доме, начав выражением своего величайшего изумления и, разумеется, радости по поводу внезапной перемены, последовавшей в их намерении.
– Тем лучше, – сказала она, – когда между родными не будет никаких неприятностей.
– У нас между родными никогда не было неприятностей, – возразила Белл.
– О да, я в этом уверена. Я всегда с особенным удовольствием указывала на доброе согласие между вами и вашим дядей. И когда мы услышали о вашем намерении выехать…
– Но, мистрис Бойс, мы остаемся. Мы хотели было выехать, полагая, что в Гествике нашей маме будет спокойнее, но потом раздумали и теперь остаемся здесь.
– Правда ли, что дом будут перекрашивать? – спросила мистрис Бойс.
– Я думаю, правда, – отвечала Лили.
– Снаружи и внутри?
– Когда-нибудь ведь надо же будет это сделать, – сказала Белл.
– Да, конечно, надо, однако сказать, что со стороны сквайра это весьма великодушно. В вашем доме так много деревянных поделок. Желала бы я знать, когда церковные уполномоченные вздумают выкрасить наш дом, ведь для духовенства просто никто ничего не хочет сделать. Во всяком случае, я в восторге, что вы остаетесь… Сколько раз говорила я мистеру Бойсу, что бы стали мы делать без вас? Я уверена, что сквайр не отдал бы этого дома в найм.
– Не знаю, отдавал бы он его когда-нибудь.
– Если бы он остался пустым, то в нем все пришло бы в ветхость и разрушение, не правда ли? А смогла ли ваша мама платить за квартиру, которую наняла в Гествике?
– Право, я ничего не знаю. Белл вернее меня может сообщить вам об этом, потому что квартиру нанимал Крофтс. Я полагаю, что доктор Крофтс рассказывает ей все.
Таким образом, разговор переменился, и мистрис Бойс поняла, что, какие бы тут ни были еще секреты, открытие их сейчас оказывалось невозможным.
Свадьба доктора Крофтса и Белл должна была состояться в середине июня, и сквайр решился придать этой церемонии всевозможную пышность, открыв для новобрачных и гостей двери своего дома. По особому условию между Белл и леди Джулией, о чем было уже сказано, на свадьбу были приглашены лорд Де Гест и сама леди Джулия. По такому случаю из Торки приехал полковник и леди Фани. Это был первый визит, сделанный полковником своему родительскому крову в течение многих лет. Бернард отказался сопровождать отца. Он еще не уехал за границу, но тут были обстоятельства, которые заставляли его чувствовать, что он не найдет особенного удовольствия на свадьбе. Брачный обряд совершал мистер Бойс вместе с достопочтеннейшим Джоном Джозефом Джонсом, магистром наук, окончившим курс в Кембридже, в коллегии Иисуса, и куратором церкви Святого Петра, у северных ворот Гествика, – так сообщала местная газета «Кантри Кроникл» в своем объявлении. Правда, у читателей газеты не хватило терпения проследить его далее титула достопочтеннейшего Джона Джозефа Джонса, а из-за этого обстоятельства известие о бракосочетании Белл с доктором Крофтсом не распространилось так широко, как можно было бы желать.
Свадьбу сыграли весьма весело. Сквайр был как нельзя более любезен и принимал гостей с таким радушием, как будто присутствие их в его залах доставляло ему истинное наслаждение. Восторжествовавший Хопкинс с таким тщанием украсил цветами и зеленью старые комнаты, что Лили и Белл приходили в восторг. В течение этого периода плетения гирлянд и расстановки цветов отягощенный годами старик обнаружил частичку чувства, о котором нельзя не упомянуть в этих последних строках. Лили начала хвалить вкус старика, в то время как Белл куда-то удалилась.
– Я бы желал, чтоб это было для тебя, моя милочка! – сказал Хопкинс. – Желал, чтобы это было для тебя!
– Это хорошо подходит, Хопкинс, и для нынешнего случая, – отвечала Лили торжественно.
– Для него я бы ничего не сделал, – продолжал Хопкинс, – ровно ничего. Ни одной ветки не повесил бы. А вот для другого-то!..
Лили ничего не сказала. Она знала, что старик выразил желание всех окружавших ее. Она не сказала ни слова, тем более что в это время вернулась Белл.
Но на свадьбе никто не был так весел, как Лили, – никто так не веселился, не радовался, не соучавствовал брачному торжеству. Она кокетничала со старым графом так, что он готов был сам жениться на ней. Видевшие ее в тот вечер и ничего не знавшие из ее собственной истории, никоим образом не могли бы представить, что она сама так жестоко была обманута месяцев шесть или восемь тому назад. А знавшие ее не могли не представить себе, что страдания, которые она выносила тогда, служили для нее таким жестоким ударом, оправиться от которого казалось для нее невозможным. Она сама полагала, что выздоровление для нее невозможно, хотя ее можно было сравнить с человеком, который потерял в сражении правую руку, но с потерей этой руки для нее не все еще утратилось. Пуля, поразившая ее так жестоко, не коснулась ее жизненно важных органов, и она ни словом, ни взглядом не хотела жаловаться свету на рану, которую получила.
– Жены, потеряв мужей своих, продолжают пить, есть и веселиться, – говорила она самой себе. – А он еще не умер.
Поэтому она решилась казаться счастливой и, смею сказать, не только привела в исполнение свою решимость, но и действительно наслаждалась счастьем, насколько это было для нее доступно.