[103]. Англия, как и вся остальная Европа, по-прежнему не имела масштабной инфраструктуры для перевозки зерна из деревни в город или из одного региона в другой, чтобы решать локальные проблемы с продовольствием. Даже после окончания последнего массового голода на юге Англии в 1623 году угроза нехватки еды всегда маячила где-то рядом.
Места первых поселений европейцев в Северной Америке.
В молодых европейских колониях Северной Америки земледелие было столь же непростым занятием. Годичные кольца болотных кипарисов, растущих вдоль рек Блэк-уотер и Ноттоуэй на юго-востоке Вирджинии, помогают объяснить, почему большинство людей здесь говорят по-английски, а не по-испански[104]. Кипарисы хранят память о нескольких периодах сильных засух между 1560 и 1612 годами, когда европейцы селились вдоль побережья на территории Вирджинии и Каролины.
В 1565 году, в разгар чрезвычайно засушливого десятилетия, испанские колонисты обосновались в Санта-Элене на побережье Южной Каролины. Поселенцы с самого начала сталкивались с трудностями, а впоследствии не выдержали еще более сильной засухи 1587–1589 годов. Столица испанской Флориды была перенесена в Сент-Огастин. Эвакуация началась в то же время, когда британские переселенцы пытались основать колонию на острове Роанок в Северной Каролине. В последний раз британцы видели поселенцев Роанока 22 августа 1587 года, в разгар самого засушливого сезона за последние 800 лет. Уже тогда соседи поселенцев, коренные американцы, были обеспокоены плохим состоянием посевов. Засуха продолжалась еще два года и вызвала продовольственный кризис как среди местных индейцев-кроатоанов, так и среди колонистов. Поскольку последние в значительной степени зависели от кроатоанов, это должно было усугубить и без того серьезную нехватку пищи. Многие историки критикуют жителей Роанока за неумение планировать и недостаточное понимание того, как они собирались выживать при явном отсутствии интереса к ним со стороны Англии. Но засуха 1587–1589 годов разрушила бы любые, даже самые лучшие планы.
Еще севернее, в Джеймстауне, колонистов угораздило приплыть на континент в самое засушливое семилетие за 770 лет. Из 104 первых поселенцев, прибывших в 1607 году, спустя год остались в живых всего 38. Не менее 4 800 человек из 6000, приехавших в период между 1607 и 1625 годами, погибли, причем многие из них умерли от истощения в первые годы существования поселения. Как и их предшественники в Роаноке, колонисты должны были выживать за счет земледелия, а также торговли с индейцами и их подношений. Такой образ жизни делал колонии чрезвычайно уязвимыми в годы небывалой засухи. Люди также страдали от нехватки воды, когда резко снизился уровень рек. В архивных документах Джеймстауна можно найти множество упоминаний о грязной питьевой воде и болезнях, вызванных ее употреблением, особенно до 1613 года, когда засуха закончилась.
В 1600 году голод все еще был привычной угрозой для любого земледельца, будь то европейский крестьянин или английский колонист на побережье Северной Америки. Но аграрная революция уже делала свои первые шаги, подгоняемая взрывным ростом городов.
Часть третьяКонец «изобильного мира»
Они состоят из множества небольших конечных морен, расположенных друг против друга и друг на друге, как это четко видно в тех случаях, когда отдельные морены лежат рядами одна за другой, с концентрически изогнутыми гребнями. В них зафиксировано множество цикличных продвижений каждого ледника, все примерно одинаковой величины. Трудно сказать, сколько веков ледниковых осцилляций представлено этими скоплениями морен.
Крупные исторические и климатические события с 1500 года до наших дней.
Глава 6Призрак голода
Виноградники выглядят так, словно они выжжены огнем. Бедняки вынуждены выпекать хлеб из овса. Этой зимой им придется питаться овсом, ячменем, горохом и овощами.
Я всегда буду помнить картины, запахи и звуки натурального сельского хозяйства Африки: шеренги женщин, рыхлящих мотыгами недавно расчищенную от леса землю; аромат древесного дыма и белесого, пропитанного пеплом осеннего неба; мерный стук деревянных пестиков, которыми толкут зерно для вечерней трапезы. Я вспоминаю неспешные беседы у костра или в тени хижины, разговоры о дожде и бескормице, о скудных годах и временах изобилия, когда закрома ломились от кукурузы и проса. Самые яркие воспоминания – октябрьские: сельский ландшафт, мерцающий под жестоким усиливающимся зноем, огромные тучи, сгущающиеся на вечернем горизонте; женщины, с надеждой ожидающие дождя, который, казалось, не начнется никогда. Как только пришли наконец первые ливни с их восхитительным, терпким запахом влажной земли, люди высадили кукурузу и стали ждать новых гроз. Несколько лет дождей не было вплоть до декабря, и посевы на полях засыхали. Запасы зерна кончились в начале лета, и люди столкнулись с нуждой. Призрак голода постоянно витал в воздухе, не позволяя забыть о себе. Я из первых рук получил знания о суровых реалиях натурального хозяйства, о беспощадной связи между климатическими сдвигами и выживанием.
На удивление немногие историки и археологи наблюдали натуральное хозяйство своими глазами. Это весьма печально, ведь они не всегда понимают, насколько губительными бывают периоды засухи или проливных дождей, аномального холода или жары. Подобно средневековым крестьянам, многие нынешние земледельцы, ведущие хозяйство в Африке и других местах, практически никак не застрахованы от голода. Они живут в постоянном и часто неосознаваемом напряжении из-за капризов природы. То же самое происходило в Европе конца XVI века, где более 80 % населения жило натуральным хозяйством, то есть существовало на грани выживания и пребывало во власти краткосрочных климатических изменений. Именно такие изменения определяли пять столетий малого ледникового периода: короткие периоды относительно стабильных температур постоянно сменялись значительно более холодными или влажными циклами, которые сопровождались штормами, убийственными морозами, усилением непогоды и чередой неурожаев. Стоило европейским фермерам расслабиться в благополучные годы, как внезапные перемены наносили страшный удар по сельским общинам и растущим городам, экономика которых и в лучшие времена была неустойчива. А потрясения экономические неизбежно вели к политическим и социальным.
До недавнего времени историки редко рассматривали краткосрочные климатические изменения как фактор развития доиндустриальной европейской цивилизации – отчасти потому, что у нас не было инструментов для изучения годовых или хотя бы десятилетних колебаний климата. Французский ученый Ле Руа Ладюри считал, что узкий диапазон температурных колебаний и автономность совпадающих с ними во времени исторических событий не позволяют установить между ними никакой причинно-следственной связи. Он выражал общепринятую точку зрения, которую оспаривали лишь немногие. Среди этих немногих был английский климатолог Хьюберт Лэмб, который считал, что климат и человеческая деятельность взаимосвязаны, и подвергался за это резкой критике[107]. Химеры экологического детерминизма – дискредитировавшей себя три четверти века назад гипотезы о том, что климатические сдвиги были первопричиной возникновения земледелия, зарождения первых мировых цивилизаций и других важнейших событий, – до сих пор преследуют ученых. Легко списать все на экологический детерминизм, если не знать о скрытых последствиях изменений климата.
Сегодня никто не утверждает всерьез, что эти сдвиги сами по себе вызвали столь радикальные перемены в жизни людей, как появление сельского хозяйства. Никто не говорит, что климатические колебания малого ледникового периода в ответе за Великую французскую революцию, промышленную революцию или ирландский картофельный голод 1840-х. Однако впечатляющие достижения палеоклиматологии позволяют нам сегодня рассматривать краткосрочные климатические сдвиги с точки зрения масштабной реакции общества на потрясения, как это делают археологи, изучая гораздо более древние сообщества. Непостоянство климата, приводящее к неурожаям, – это лишь одна из причин напряженности, наряду с войнами и эпидемиями; но было бы ошибкой думать, что оно не входит в число важнейших факторов, особенно в обществе, подобном доиндустриальной Европе, которое четыре пятых своих усилий тратило на то, чтобы прокормиться.
Непосредственное наблюдение за натуральным хозяйством – отрезвляющий опыт, особенно если вы всю жизнь покупали еду в супермаркете. Вы быстро понимаете, насколько люди изобретательны и способны к адаптации, когда от этого зависит их выживание. Они разрабатывают сложную систему социальных механизмов и обязательств для совместного использования продуктов и семян. Они разнообразят посевы, чтобы снизить риски, и перегоняют скот к живущим в отдалении родственникам для борьбы с моровыми поветриями. Именно способность к адаптации и прагматизм вышли на первый план в Европе XVI–XVIII веков, когда своевременные поставки продовольствия в условиях изменчивой погоды стали насущной необходимостью. Результатом был постепенный переворот в сельском хозяйстве.
Аграрная революция началась в исторических Нидерландах и к XVII–XVIII векам пустила корни в Англии, а позже и во Франции. В Ирландии она обрела рискованную форму возделывания монокультуры – картофеля[108]