Пахнуло одеколоном и коньяком. Она стояла, беспомощно смотрела на него, такого красивого, крепкого, уверенного в своей правоте, и не могла пошевелиться. Собственные смутные вороватые мысли, безжалостно облечённые Максом в слова, раздавили её, прижали к земле, уничтожили.
– Понимаю, решиться трудно. Но ты взвесь всё, поразмысли спокойно. Никто не требует немедленного ответа! Всё будет отлично, обещаю тебе, – продолжал ворковать Максим, пытаясь поймать Сонин взгляд. – Софка, мы поженимся, начнём новую, нормальную жизнь. Если хочешь, сможешь бросить работу. Ребёнка родишь. Сейчас и в сорок с гаком рожают, а тебе только … сколько? Тридцать восемь, так?
Соня машинально кивнула. Он говорил ещё что-то, но она перестала слышать.
Мама тоже родила её поздновато, в тридцать шесть: долго не удавалось забеременеть. Они с отцом десять лет прожили, прежде чем появилась долгожданная дочка. Мама рассказывала, что отец плакал от счастья, когда увидел новорожденную. А через год умер от инфаркта. Совсем молодым ушёл, сорока не было. Мать больше замуж не выходила.
Она почему-то вспомнила, как они с мамой собирались каждое утро в садик и решали, какую сделать прическу. Можно простую косичку заплести, а можно «колосок». Или «хвостики» сделать. А ещё – «корзиночку» или, как говорила мама, «загибчики»: заплести две косы и загнуть их крендельками кверху, закрепить бантиками. Так увлекателен, так весел был этот утренний ритуал…
Вспомнила, как вечерами мама, укладывая маленькую её спать, надевала на дочку яркую пижамку, а потом долго гладила по спинке, плечикам, ручкам, целовала, крепко прижимала к себе и приговаривала: «Солнышко ты моё! Красавица моя! Зайчонок мой! Ласточка!» И пахло от мамы чем-то необъяснимым, уютным, теплым…
Вспомнила, как они с мамой вечерами делали уроки. Она училась в математической школе, да вдобавок ходила в музыкальную. Задавали много, и, хотя училась хорошо, но иногда так уставала, что не успевала всё сделать. Мама всегда помогала, чем могла. Однажды заснула за письменным столом, а потом проснулась и обнаружила, что лежит в своей кровати, а мама сидит за столом и старательно переписывает с черновика в тетрадку задачи по математике: почерки у них были один в один…
Вспомнила, что, будучи робкой и стеснительной, до слёз боялась идти в первый класс, знакомиться с ребятами. Мама подвела её к зеркалу и сказала: «Видишь эту девочку? Посмотри-ка на неё внимательно! Её зовут Соня, и она очень хорошая девочка, умная, добрая. Она обязательно со всеми познакомится, ребята узнают её и полюбят. Всякий раз, когда будешь смотреться в зеркало, зайчонок, помни, что ты достойна любви и уважения, и никогда ничего не бойся!»
– Кто тебе звонил? – внезапно произнесла Соня.
Максим опешил. Отвёл глаза, убрал руку. Он принял Сонино молчание за согласие с его доводами и не ожидал этих слов, да и вообще никогда не ждал от застенчивой послушной Сони неудобных вопросов.
– Я, кажется, ясно сказал: с работы, – стараясь скрыть растерянность, с вызовом проговорил Макс. – А в чём дело? Ты что, в чём-то меня подозреваешь?
– Не нервничай, Максим. Я пойду, – спокойно ответила Соня, прямо глядя ему в лицо. – Мне пора.
Дома, сбросив в прихожей пальто и сапоги, она ринулась в мамину комнату, распахнула дверь. И застыла на пороге, вслушиваясь в тишину, не осмеливаясь подойти ближе.
– Мама! Мамочка! – шёпотом позвала Соня, прекрасно зная, что та не ответит.
Тёмная фигура на кровати слегка шевельнулась, послышался тихий вздох. Облегчение было таким сильным, что у Сони закружилась голова. Она покачнулась и прислонилась к косяку, чтобы не упасть. Подошла к маминой постели и включила ночник. Жёлтый свет выхватил из мрака привычные предметы: шкаф, кровать, письменный стол, уставленный лекарствами, вытертый палас, стулья… Мамин портрет на стене. Соня задержала на нём взгляд: мама здесь точно такая, как в её детских воспоминаниях. Нежный овал лица, русые волосы собраны в высокую прическу, мечтательный, чуть рассеянный взгляд устремлен куда-то вдаль. Улыбается, но глаза всё равно кажутся грустными.
Соня отвернулась от портрета, осторожно присела на стул возле кровати и посмотрела на маму – та спала. Изрытое морщинами отёчное лицо, с которого долгая тяжкая болезнь безжалостно стёрла живость и красоту, недовольно сморщилось. Истончившиеся губы сжались в узкую бледную полоску. Седые волосы, которые Соня коротко стригла, сердито топорщатся. «Прости меня, мамочка!» – хотела сказать Соня, и не смогла. Слова не шли, казались фальшивыми. Вместо них полились слезы, непролитые за целый день. Да и не только за день. Соня спрятала лицо в ладони и долго рыдала, трясясь, икая и всхлипывая, раскачиваясь из стороны в сторону.
А потом рядом прошелестело:
– Прости…
Соня резко вскинула голову и отняла руки от лица. Мама пристально, напряжённо смотрела на неё, и это не был тот мутный бессмысленный взгляд, к которому Соня привыкла в последнее время. Мама смотрела, как раньше, и в поблёкших, когда-то ярко-зелёных глазах её застыла такая невыносимая, пронзительная боль, что Соня задохнулась. Она поняла: это боль за неё, за Соню.
– Прости, – снова с огромным усилием прошептала мама, – доченька, измучила… Скорее бы…
– Нет, что ты говоришь! – вскрикнула Соня, упала на колени подле кровати и торопливо, бессвязно забормотала, поглаживая маму по волосам и рукам:
– Перестань, мамочка, ну что ты! Я так тебя люблю, как же я без тебя… одна… Это ты прости меня, прости! Больше никогда… Никогда больше… Ты поправишься! Обязательно! Видишь, заговорила! Чудо такое… Чудо чудесное… И никто нам не нужен… И не бойся. Ничего не бойся! Мы справимся. Всё у нас получится, всё-всё…
Соня ещё долго сидела на полу, говорила и говорила, надеялась, что мама ответит. Но та больше ничего не сказала. Тихо лежала, прикрыв глаза. Слушала? Слышала? В уголке правого глаза застыла крошечная слезинка.
После она проделала обычные процедуры, прибралась, поправила бельё на постели. От ужина мама отказалась – так и не открыла глаз, повернулась лицом к стене.
«В субботу надо будет помыться, две недели прошло», – автоматически отметила Соня. Одной, без помощи тёти Кати, ей не справиться, но послезавтра соседка как раз вернётся из Зеленодольска.
Был уже почти час ночи, когда она вышла из душа, выпила чаю с лимоном и легла спать. Перед тем, как лечь, прошлась по комнате и сложила в небольшую картонную коробку вещи, которые напоминали о Максиме. Их набралось немного: настенные часы, фотографии, абстрактная картина в вычурной раме, пара книг, шёлковый шарф – подарок ко дню рождения, кое-какие мелочи… Вроде бы ничего не забыла. Завтра она придумает, куда это девать. Напоследок Соня внесла номер Максима в «чёрный список». Вот теперь – всё. Теперь – правильно.
Соня заснула быстро, и спала глубоко и спокойно, как в детстве. Ей снилась мама. Она была в нарядном светлом платье, счастливо улыбалась, оживлённо говорила что-то и полузабытым жестом поправляла длинные волнистые волосы. В правой руке она держала букет пионов. «Это же её любимые цветы!» – вспомнила Соня и радостно засмеялась в ответ. Она смотрела на маму и никак не могла наглядеться на неё, молодую, здоровую, красивую.
В половине четвертого Соня проснулась, словно от чьего-то лёгкого прикосновения, на мгновение открыла затуманенные глаза и посмотрела вглубь комнаты. Повернулась на бок и опять провалилась в сон.
Она была совершенно одна в предрассветной тишине, но ещё не знала об этом.
Мушкётеры
Нина Васильевна решила сварить на обед грибные щи: всегда любила их больше, чем мясные. К тому же начался Великий пост. Хотя, конечно, поститься Нина Васильевна не собиралась: здоровье не позволяет, несколько лет назад врачи обнаружили сахарный диабет. Ничего, рассудила она, Бог простит. И так приходится постоянно во всём себе отказывать: что-то врачи запрещают, на что-то пенсии не хватает.
Нина Васильевна, натужно кряхтя, нагнулась и достала из ящика под мойкой крупную морковку. Придирчиво оглядела её и принялась чистить ножом с коричневой облезлой ручкой. Репчатый лук и грибы – самые дешёвые вешенки – она уже вымыла, нарезала и бросила на сковородку. В большой тарелке с отколотым краем ждала своего часа нашинкованная капуста. Мать говорила, что битая посуда в доме не к добру. Но как-то рука не поднималась взять и выкинуть целую тарелку из-за одного маленького скола.
Надо будет сходить в коридор за картошкой. Нина Васильевна хранила её во вместительном деревянном сундуке, который сколотил когда-то муж. Хоть за это ему спасибо. После смерти Леонида прошло уже больше десяти лет, но Нина Васильевна до сих пор продолжала мысленно его отчитывать. Что хорошего она видела за годы совместной жизни? Одевалась из экономии кое-как, машину они не купили, на дачу не накопили, на курортах не побывали. На базу отдыха три раза съездили – вот тебе и весь курорт. Ремонт Лёнька делал-делал, да так и недоделал: балкон рейкой обит только наполовину.
Одно хорошо – дочь вырастили. Да и то…. Светка как уехала после института за своим драгоценным Витенькой в Краснодарский край, так носу к матери и не кажет. И раньше редко наведывалась, а как Лёнька помер, вовсе дорогу забыла. Только на праздники звонит. Отмечается.
Нина Васильевна раздражённо швырнула очищенную морковь на разделочную доску и принялась нарезать её неровными кружочками. Конечно, мать плохая! А то, что она сорок лет в школе, как на каторге? Учитель физики – это вам не дворник какой-нибудь. И не инженеришка на заводе, вроде Лёньки. Не получается вернуться вечером с работы и все проблемы оставить за порогом. И тетрадки домой тащишь, и планы-конспекты, и проблемы с учениками. А ещё и приготовить надо, и постирать, и убрать, а после – опять за письменный стол. Где тут время найти на Светку!
Вот она вечно с папой да с папой любимым. Постоянно шептались о чем-то, секретничали. Потом он пить начал, и Нину Васильевну прямо колотило от злости. Смотреть на него, скотину, противно было. А Светка – «папуль покушай» да «папуль ляг, поспи» … Сюсюкалась с ним, как с дитём малым. Однажды, тварь неблагодарная, психанула, да как выкрикнет матери в лицо: это из-за тебя, мол, папа спивается! Ты его заедаешь, жизни не даёшь! Нет, вы видели?! Нина Васильевна тогда аж дар речи потеряла от такой несправедливости.