30 декабря. 22.00.
Не пришёл, не придёт и ждать бесполезно. Не верю ни в пробки, ни в сломанные автобусы. Пешком можно дойти два раза и обратно вернуться.
Ладно, чего уж. На самом деле я никогда ему не верила на все сто. Может, что-то чувствую, а может, работает женская интуиция,… хотя её у меня и нет.
Надо пережить эту ночь, но как? Не выдержу одна.
С другой стороны, лучше одной. Когда плачешь, свидетели не нужны. Слишком унизительно объяснять, что об тебя в очередной раз вытерли ноги.
Кто дал ему право меня изводить? Как долго человек может терпеть, пока его топчут? Лично я с успехом делаю это больше года.
Ничего себе, вечерок накануне праздника. Все радуются, готовятся, а я… Тоска такая, что её ощущаешь физически, как кокон, как покрывало. Будто придавило, даже дышать трудно.
Сашка, ты мне в душу плюнул. Не мог другое время выбрать – Новый год же… А с другой стороны, разве есть подходящее время, чтобы плевать в душу?
Может, на улицу сходить? Интересно, слёзы на морозе замерзают? Если да, то и правда, слёзы – вода.
30 декабря. 23.30.
Помню, ночевала у Сашки месяц назад. («Мам, можно я сегодня у Лены останусь?») Проснулась ночью и поймала себя на мысли, что мне противно спать здесь, противно, что я очередная девушка, что занимаю место в длинном списке. Липкая музыка, дешёвое вино, запах сигарет, которые выкуриваются в кровати… И постельное белье – то же самое.
Но хуже всего, что я люблю, не представляю себя отдельно от него. Разве можно любить вот так – постоянно переступая через себя? Почему моё чувство постепенно превращается в кошмар, от которого хочется проснуться? Ради минутных радостей – вся эта тоска и боль?
31 декабря. 00.50.
Как я хочу встретить Новый год? Дома скажу, что с подругами, а подругам – что дома. А сама уйду бродить по городу. За чужими стеклами будут смех, радость, песни, шампанское, а я бреду себе и думаю, думаю… Может, тогда и придёт в мою глупую голову мысль, как жить дальше.
Пробовала сейчас читать – не понимаю смысла. Есть не могу, спать – тем более. Так тихо кругом! Весь дом спит, люди в тёплых постелях прижались друг к другу, как мыши. Греются теплом друг друга.
Хорошо ещё, привыкла вести дневник. Пишешь – и руки заняты, и голова. Этот блокнот скоро закончится. Уже второй за год. Что греха таить, частенько мне бывает так плохо, что требуется отвлекаться дурацким записыванием.
Зачем вообще нужна любовь? Кто её придумал? Страшная штука: ты вручаешь сердце чужому человеку, а он волен сделать с ним, что угодно.
31 декабря. 03.00.
Реву без остановки третий час. Эта отвратительная жалость к себе!.. А чего жалеть? Сама виновата: мало того, что завишу от него во всём, так ещё и не умею этого скрыть.
Постоянно вру себе и другим, как у меня всё замечательно. Подняла свою любовь над головой, как флаг, и всех родных поставила под знамена – любуйтесь! Аплодируйте!
Самое пакостное: если случится чудо и всё наладится, глаза мои снова закроются. До следующего раза. И наступит день, когда Сашка меня так ударит, что эта ночка раем покажется.
1 января. После полудня.
Всё отлично, чудесно! Ночью всё-таки ходила к Сашке. Чего мне стоило поднять руку и позвонить в дверь!..
Он был дома. Один. Оказалось, болеет! Слава богу – болеет! Конечно, жалко, у него температура… Но каждый раз, когда он кашляет, я готова его расцеловать. Предупредить не мог: зарядка на телефоне села, а зарядник остался на работе. Хорошо ещё, додумалась сама прийти.
Новый год встречали у Саши, и это была лучшая новогодняя ночь в моей жизни! Говорят, с кем год встретишь, с тем и проведёшь. Значит, это будет наш с ним год.
А то, что я тут понаписала… Глупости. Просто ночью всё всегда кажется страшнее.
Белая Эльза
Белая Эльза скользит мимо вас. Разве вы видели что-то более совершенное? Своею красотой попрала она серость и пустоту, мрак и страдание. Бог вдохнул в её существо всё, что мог, и счастливо улыбнулся, увидев дело рук своих.
Воздушный силуэт, лебединые руки-крылья. Пальчики, ноготки, каждая венка под тонкой кожей – прекрасное творение Мастера. Волосы – волнующее облако, в котором запутался солнечный луч. Походка – завораживающий танец, жесты – сама грация.
Меркнут сравнения с самыми прекрасными женскими образами, воспетыми в стихах и прозе. Дамы с известных портретов, что столетиями гордо взирали на восторженных почитателей, признают своё убожество в сравнении с Белой Эльзой. Она так невыносимо хороша, что нет достойного её, а потому одинока…
– Мишка! Шевелись давай! – опять поторопил Серёга двенадцатилетнего племянника.
Он мечтал о прохладном душе. И о банке пива, которая томилась в холодильнике. Нет, всё же сначала – пиво, потом – душ.
– Жарко – сил нет, – пожаловался Мишка. – А у нас в деревне дожди.
– Что ты нагрузил-то в эти сумки? Как будто не на каникулы приехал, а на вечное поселение.
– Это мама… Гостинцы насовала всякие: сало, мёд, с огорода там… Главное, чтоб ручки не порвались! – худенький курносый Мишка отбросил со лба непослушную прядь.
Что у него за волосы! Мало того, что рыжие, так ещё не причешешь толком. Подумал – и тут же забыл про них: Мишкины мысли скакали, как блохи. Мальчик поудобнее пристроил ремешок сумки на тощем плече и засеменил за дядей. Какое-то движение привлекло его внимание, он обернулся – да так и замер с открытым ртом.
– Это ещё что?
– Где? – поморщился тот.
– Да вот… идёт.
– А, эта. Не что, а кто, – наставительно заметил Серега, – Лизка Маркова. Местная дурочка. Не бойся, она тихая. Ходит себе, бормочет. Мы с ней в одну школу ходили, пока она не съехала.
– Куда съехала? – удивился Мишка.
– Не куда, а с чего, балда. С катушек.
– Почему?
– Изнасиловали её… Компания какая-то пьяная… А вообще она всегда с придурью была. Издевались над ней: она же видишь – страшная, как крокодил.
– А почему в белой простыне?
– Она всегда так, – пожал плечами Серёга.
– Почему? – не отставал Мишка.
– Да откуда я знаю что в её дурной башке творится? – рассердился Серёга и сплюнул на асфальт. – Почему, почему… Пристал, как банный лист к заднице.
– Жалко её, – вздохнул мальчик.
– Себя пожалей, умник! – хохотнул Серега. – Ей-то, может, как раз хорошо. Ни забот, ни проблем.
…Белая Эльза проходит мимо. Прохожие не привлекут её внимания: она выше толпы, её сияния не омрачит людская злоба или насмешка. Прочь, убогие, прочь с дороги…
Балкон с кружевными занавесками
Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним,
во сколько хватало канцелярского остроумия. <…>
Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич,
как будто бы никого и не было перед ним. <…>
Только если уж слишком была невыносима шутка,
когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом,
он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?»
И что-то странное заключалось в словах
и в голосе, с каким они были произнесены.
Балкончик в её новой квартире совсем крохотный – двоим будет тесно, толком не повернёшься, а уж три человека смогут поместиться, только если встанут в ряд, плечом к плечу. Но это совсем не важно: главное, что балкон есть, а выходить туда всё равно, кроме Лизы, некому.
Заботливый муж с ямочкой на подбородке, похожий на Алена Делона; дети – непременно мальчик и девочка… Собственная просторная квартира с большой кухней, вид из окна на парк или детскую площадку, уютный аромат корицы и яблок… Широкий балкон, утопающий в цветах, невесомые кружевные занавески, которые колышутся на лёгком ветерке …
Таким было счастье в понимании Лизы.
Со временем идиллическая эта картина менялась. Из неё выпадали целые куски: годам к тридцати поблёк и выцвел образ будущего мужа, к сорока пропала надежда родить. Желанная квартира съёжилась в размерах – много ли нужно одной? Вид из окна перестал иметь значение. И только балкончик с белыми занавесками и цветами в красивых ящиках застрял в воображении, закрепился прочно и стал чем-то вроде маяка.
Выбирая будущую квартиру, Лиза первым делом спрашивала, есть ли балкон. Один из вариантов был, как сказала риелтор Эльмира, «просто шикарный за такие деньги». Тихий район недалеко от центра, третий этаж, свежий ремонт. И хозяева порядочные, и документы собраны. Но она всё равно отказалась, краснея и еле дыша под уничижительным Эльмириным взглядом. Балкона-то не было!
Лет пятнадцать назад в здании заводского управления, где на тот момент трудилась Лиза, сделали ремонт. Перекрасили стены, поменяли мебель, выбросили оставшееся с советских времен барахло. Собирались отправить на свалку и уродливые прямоугольные ящики для цветов из коричневого пластика.
Лиза не позволила. Притащила домой, в свою комнатку в заводском общежитии, и долго, вечерами напролет, колдовала над ними: расписывала, украшала каждый на свой лад – ракушками, узорами из цветного солёного теста, камушками. Обновлённые, похорошевшие, скучали они на антресолях, терпеливо дожидаясь своего часа. Иногда Лиза забиралась на табуретку, снимала ящики с верхотуры, рассматривала и представляла, что в какой из них высадит: в этот – герань, сюда – вьюны, а вот тут станут расти любимые фиалки.
Балкон, которого не было, становился всё наряднее и краше.
Мечта – вернее, то, что осталось от её первоначального варианта – сбылась, когда Лизе стукнуло пятьдесят. Помимо юбилея произошли два печальных события, имевших прямое отношение к исполнению желания. Так часто бывает в жизни: плохое тянет за собой хорошее, и наоборот.
Событие первое – Лизу выгнали из общежития, в котором она жила с того дня, как окончила институт и устроилась на завод в Казани, вопреки бабушкиному желанию отказавшись вернуться в Алексеевское.