е арендаторов в Ирландии всегда зависело от капризов погоды! Именно это и занимало все мысли Мердока. Поэтому социальное устройство Ирландии возмущало его все больше. Молодой фермер понимал, что покончить с вопиющей несправедливостью можно было бы только отменой крупной земельной собственности и переуступкой земли земледельцам путем поэтапной выплаты ее стоимости.
— Нужно верить, — твердила мужу Китти.
Мердок молча смотрел на нее.
Девятого числа того же месяца произошло долгожданное событие, принесшее радость на ферму Кервен. Китти, проведя всего несколько часов в постели, родила девочку. Как все были счастливы! Этого ребенка встретили как ангела, который влетел в окно большого зала, трепеща крылышками. Бабушка и Мартина вырывали малютку друг у друга из рук. Мердок расцветал счастливой улыбкой, беря ребенка на руки. Оба его брата с обожанием смотрели на свояченицу. И разве это не был первый плод с заплодоносившей ветви семейного дерева, ветви Китти — Мердок? А там, глядишь, подоспеют плоды и с двух других ветвей! И сколько же поздравлений, внимания и забот выпало на долю молодой матери! А сколько счастливых теплых слез было пролито!… Можно было подумать, что без новорожденной дом был просто пуст!
Что касается нашего героя, то никогда еще он не испытывал такого волнения, как в тот момент, когда ему разрешили поцеловать младенца.
То, что рождение ребенка следует отпраздновать, как только Китти оправится от родов, ни у кого не вызывало сомнения. Что и должно было произойти в ближайшее время. В остальном же программа была чрезвычайно проста. После обряда крещения в силтонской церкви священник и несколько друзей господина Мартина, что-то около полудюжины соседей-арендаторов, которых не смущала перспектива проделать путь в две-три мили, должны были собраться на ферме. Там их будет ждать обильный и вкусный завтрак. Эти добрые люди были бы счастливы разделить радость честного семейства Маккарти за праздничным столом. Но что делало семейство вполне счастливым, так это то, что и Пат должен был присутствовать на семейном празднике, поскольку его отъезд в Ливерпуль намечался лишь на самый конец сентября. Решительно, богиня Люцина[135], покровительница рожениц, все превосходно устроила, и ей следовало бы поставить самую большую свечку, если бы она по происхождению не была язычницей.
Но прежде всего встал вопрос: как назвать новорожденную?
Бабушка остановилась на имени Дженни, и здесь не возникло никаких разногласий, как и в вопросе о выборе крестной матери. Все единодушно отдали почетную роль бабушке, ибо были уверены, что ей это доставит большое удовольствие. Правда, целых четыре поколения разделяли прабабушку от правнучки, и было бы, конечно, лучше, если бы крестница могла рассчитывать на свою крестную мать, по крайней мере в детстве. Однако в данном случае в основе лежало чувство, а это решало все: старая женщина как бы заново обрела материнство, и слезы умиления заструились из ее глаз, когда она услышала такое предложение, сделанное не без некоторой торжественности.
А что же крестный отец?… О! Вот это вопрос! Здесь все было не так просто. Конечно, налицо имелись два брата, Пат и Сим, оспаривавшие друг у друга честь быть крестным отцом малютки. Однако выбрать одного — значило обидеть другого. Конечно, Пат, будучи старше Сима, мог рассчитывать на пальму первенства в данном вопросе. Но он был моряком, и у него на роду написано провести большую часть жизни на море. Как бы он мог в этих условиях заботиться о новой крестнице?… Пат все прекрасно понимал, хотя и был, конечно, страшно огорчен, и выбор пал на Сима.
Но вот бабушка высказала мысль, которая на первый взгляд не могла не удивить. Как бы то ни было, но право выбора кума принадлежало ей. Так вот! Она назвала Малыша.
Помилуй Бог! Найденыш, сирота, без роду без племени?…
Да мыслимо ли это?… Конечно, Малыш умен, трудолюбив, предан… Его любили, уважали, ценили все обитатели фермы… Но кум… Это уж слишком! Малыш!… Да и потом, ему всего-то семь с половиной лет, не слишком ли он молод, вернее мал, для столь ответственного дела?
— Не важно, — заявила бабушка, — ему недостает того, что у меня в избытке… так что все уравняется.
Действительно, если куму не было и восьми, то крестной матери шел уже семьдесят седьмой год — а, значит, на двоих — восемьдесят четыре… Если пополам — значит, на каждого приходилось всего лишь сорок два года.
— Самый цветущий возраст, — не преминула добавить старушка.
Естественно, что, несмотря на желание каждого сделать бабушке что-то приятное, данное предложение требовало внимательного рассмотрения. Молодая мать, с которой проконсультировались по этому поводу, не высказала против предложения бабушки никаких возражений, так как питала к Малышу почти материнскую нежность. Однако господин Мартин и Мартина вы казали некоторую нерешительность, поскольку так и не смогли ничего разузнать о гражданском состоянии ребенка, подобранного на кладбище Лимерика и не знавшего своих родителей.
Тогда в дело вмешался Мердок и смело разрешил проблему. Сообразительность и рассудительность Малыша, не свойственные, казалось бы, столь юному возрасту, серьезный склад ума, настойчивость в желании дойти до сути вещей — все это заставило его решиться и окончательно отбросить все колебания.
— Ты хочешь?… — коротко спросил он.
— Да, господин Мердок, — ответил Малыш.
Причем произнес он это так твердо и решительно, что все были просто поражены. Не было уже никаких сомнений в том, что мальчик полностью отдавал себе отчет в той ответственности, которую берет на себя в заботах о будущем своей крестницы.
Двадцать шестого сентября с восходом солнца все уже были готовы к торжественной церемонии. Все принарядились, кто как мог, а затем женщины в двуколке, а мужчины пешком, в приподнятом настроении отправились в церковный приход Силтона.
Но едва они вошли в церковь, возникло одно осложнение, вернее затруднение, о котором никто не подумал. И причиной его стал приходский священник.
Он спросил, кто будет крестным отцом малютки.
— Малыш, — ответил Мердок.
— Сколько ему лет?…
— Семь с половиной.
— Семь с половиной?… Маловато… Ладно, не беда… Скажите, я полагаю, у него есть и другое имя, кроме Малыша?…
— Господин священник, мы знаем только это, — ответила бабушка.
— И никакого другого? — изумился священник.
А затем, обращаясь к мальчугану, добрейший джентльмен стал допытываться:
— У тебя должно быть имя, данное при крещении.
— У меня его нет, отец мой.
— Вот как! Дитя мое, разве тебя никогда не крестили?…
То ли случайно, то ли по какой другой причине, однако Малыш был не в состоянии дать какое-либо объяснение по этому поводу. Его память не сохранила ничего, что было бы связано с церемонией крещения. Можно было только удивляться, что такая религиозная и строго соблюдающая все обряды семья, какими были Маккарти, до сих пор не поинтересовалась этим вопросом. Все дело в том, что мысль о том, что ребенок не был крещен, просто никому не приходила в голову.
Малыш, вообразив, что возникло непреодолимое препятствие тому, чтобы он мог стать крестным отцом Дженни, стоял озадаченный и смущенный. Но вдруг Мердок воскликнул:
— Э! Если он не крещен, господин священник, так окрестите его сейчас!
— А если он уже крещен?… — заметила бабушка.
— Ну что ж, он будет дважды христианином! — воскликнул Сим. — Окрестите-ка его первым…
— Действительно, почему бы и нет? — согласился священник.
— И тогда он сможет стать крестным отцом?…
— Вне всякого сомнения.
— И нет никаких препятствий к тому, что два крещения последуют одно за другим?… — спросила Китти.
— Абсолютно никаких, — ответил священник, — если Малыш найдет себе крестных среди присутствующих.
— Я готов, — сказал господин Мартин.
— И я, — отозвалась Мартина.
О! Как был счастлив Малыш при одной лишь мысли о том, что будет связан еще теснее с усыновившей его семьей!
— Спасибо… спасибо!… — лепетал он, целуя руки бабушке, Китти, Мартине.
А поскольку ребенку нужно было дать имя, как положено при крещении, то остановились на Эдит[136], согласно святцам.
Пусть будет Эдит! Но, скорее всего, его по-прежнему будут звать Малышом… Это имя так шло мальчику, и к нему так все привыкли!
Итак, юный крестный отец был окрещен первым; затем, когда церемония была закончена, бабушка и он держали на епитрахили девочку, которая и была окрещена по христианскому обычаю и наречена именем Дженни, согласно желанию ее крестной матери.
И тут же над церковным приходом поплыл радостный перезвон, при выходе из церкви процессию встретили разрывы хлопушек, на местных мальчишек посыпался град медяков… А что творилось на паперти! Можно было подумать, что все бедняки графства назначили в этот день встречу на площади Силтона.
Дорогой Малыш, да разве ты мог себе представить, что наступит такой день, когда ты окажешься на первых ролях при столь торжественных обстоятельствах?
Возвращение на ферму прошло весело: во главе процессии шел священник в окружении приглашенных, полутора десятков соседей и соседок. Все уселись за стол, накрытый в большом зале под бдительным оком замечательной стряпухи, которую господин Мартин вызвал из Трали.
Само собой разумеется, что продукты для столь знаменательного торжества были взяты из запасов фермы. Со стороны не было куплено ничего, и жаркое из баранины, истекавшее остро приправленным соком, и цыплята, плававшие в белом соусе с пряными травами, и аппетитная ветчина, жирные края которой свешивались с тарелок, и фрикасе из кроликов, и даже лососи и щуки, выловленные в чистых водах Кэшна, — все было свое, домашнее.
Не стоит и говорить о том, что в гроссбух Малыша было записано все это изобилие в колонку «расход», и его бухгалтерия была в полном порядке. Он мог поэтому есть с чувством честно исполненного долга, да и пить тоже. К тому же там были крепкие ребята, способные подать достойный пример, обладатели здоровых желудков, не интересующиеся происхождением роскошных яств, лишь бы их было побольше. Нет! Ничего не осталось от плотного завтрака, ни от трех перемен, ни от десерта, хотя рисовый «plum-pudding»