Дело было в конце апреля, и вечера стояли еще темные.
— Так вот, — продолжал маркиз, — могу поклясться, что я положил бумажник в левый карман пальто, но там его нет.
— Быть может, вернувшись, вы положили его на стол в кабинете?
— Я тоже так подумал, маркиза, но тщетно искал его среди бумаг…
— Никто не приходил к вам со вчерашнего вечера?
— Только Джон… мой лакей, но у меня нет оснований подозревать его…
— Слуг следует остерегаться всегда, — заметила леди Пайборн, — даже если потом придется признать ошибку.
— Возможно, — задумчиво протянул маркиз. — Бумажник мог выскользнуть на сиденье коляски…
— Лакей должен был его заметить и, возможно, решил присвоить сто фунтов…
— В конце концов, — продолжал лорд Пайборн, — я бы смирился с потерей ста фунтов, но ведь там были и документы, подтверждающие наши фамильные права по отношению к крестьянам…
— Крестьянам! — повторила леди Пайборн презрительно.
Это было сказано таким тоном, как будто устами высокородной леди говорило все дворянство, в глазах которого все прихожане были самыми жалкими из вассалов.
— Итак, — продолжала она, — если мы, вопреки всякой справедливости, проиграем процесс…
— А мы его безусловно проиграем, — подтвердил лорд Пайборн, — поскольку не сможем предъявить документы…
— И крестьяне станут владельцами тысячи акров леса, прилегающего к нашему парку и являющегося собственностью Пайборнов со времен Плантагенетов?[152]
— Да, маркиза.
— Это было бы ужасно!…
— Ужасно, как и все, что угрожает феодальной собственности в Ирландии, все эти требования сторонников самоуправления, эта перепродажа земель крестьянам, этот бунт против крупных землевладельцев!… Да! Мы живем в тревожное время, и, если генерал-губернатор не наведет порядок, отправив на виселицу вожаков аграрной лиги, я просто не знаю, вернее, слишком хорошо знаю, чем все может кончиться…
В этот момент дверь кабинета открылась и на пороге появился четырнадцатилетний подросток.
— Ах, это вы, граф Эштон? — обратился к нему лорд Пайборн.
Обращаясь к сыну, маркиз и маркиза никогда не забывали величать его полным титулом, а он, в свою очередь, счел бы нарушением своих сыновних обязанностей, если бы не ответил на это:
— Добрый день, милорд, мой отец.
Затем он приблизился к миледи (своей матери!) и церемонно поцеловал ей руку.
Лицо юного джентльмена было на редкость невыразительно и относилось к числу тех, что и с годами не приобретают ни живости, ни отсветов разума. Это был достойный отпрыск маркиза и маркизы, — его родителям следовало бы появиться на свет два века назад, настолько упорно отвергали они все достижения современной жизни. Истинные тори[153] докромвельских времен, одним словом, типы — раритеты! Происхождение наложило на графа Эштона свой отпечаток, и он оставался графом до кончиков ногтей. Маркиза баловала его, слуги в замке были вымуштрованы так, что должны были выполнять любой его каприз. У него было все. Кроме того, что способно составить очарование юного возраста: добрых порывов души, непосредственности проявления чувств и горячности стремлений.
Сей молодой господин был воспитан на презрении к окружающим как существам низшего порядка и, следовательно, на отсутствии жалости к беднякам; а наряду с изрядными познаниями в спорте: верховой езде, охоте, скачках, теннисе и крикете, — он отличался полным невежеством во всех других областях, несмотря на добрую дюжину учителей, взявших на себя бесполезный труд научить его чему-нибудь.
Конечно, наблюдается тенденция к сокращению числа подобных юных джентльменов знатного происхождения, обещающих стать со временем замечательными идиотами. Однако они все еще встречаются, и к их числу, несомненно, принадлежал и граф Эштон Пайборн.
Графу была изложена история с бумажником. Он помнил, что его папенька, покидая дом адвоката, держал бумажник в руках, а покидая Ньюмаркет, положил его не в карман шубы, а на подушку заднего сиденья.
— Вы уверены, граф Эштон? — спросила маркиза.
— Да, миледи, и не думаю, что бумажник мог выпасть из кареты.
— Из этого следует, — заметил лорд Пайборн, — что, когда мы вернулись в замок, бумажник находился еще в карете…
— И значит, он был похищен кем-то из слуг, — заключила леди Пайборн.
Граф Эштон придерживался того же мнения. Он абсолютно не доверял этим негодяям; всех слуг он считал либо ворами, либо шпионами, — а чаще всего, и теми и другими, — и полагал, что их следовало нещадно сечь розгами, как это проделывали с крепостными в старой доброй Англии. Откуда граф взял, что в Великобритании когда-то были крепостные? Он тут же выразил сожаление, что маркиз и маркиза не выделили лично ему лакея или хотя бы грума[154]. Вот тогда он смог бы показать, что значит твердая рука настоящего господина, уж он бы… и т. д. и т. п.
Отлично сказано! Следует признать, что так мог говорить лишь человек, в чьих жилах текла кровь Пайборнов!
Одним словом, стало ясно, что бумажник был похищен не иначе как кем-то из слуг, а посему следовало немедленно провести расследование и все, на кого падет хоть малейшее подозрение, будут немедленно выданы полиции, раз уж лорд Пайборн лишен «законного» права самолично чинить суд и расправу.
Когда вопрос был решен, граф Эштон нажал кнопку звонка, и спустя несколько мгновений перед их милостями предстал управляющий.
Мистер Скарлетт, управляющий лорда Пайборна, являл собой классический тип смиренника и ханжи, которого дружно ненавидела вся челядь. Обладая слащавыми манерами и лицемерными ужимками, он именно так, методично и лицемерно, мягко и ласково, мучил подчиненных, как бы гладя их когтистой лапой.
В присутствии маркиза, маркизы и графа Эштона он напустил на себя вид церковного сторожа, представшего перед священником.
Ему пересказали суть дела. Бумажник, вне всякого сомнения, был положен на подушку сиденья, где должен бы находиться и в данный момент, но его там не оказалось.
Мистер Скарлетт принял сообщение как непреложное, поскольку так считали лорд и леди Пайборн. Сам он, правда, бумажника не видел. Он встречал карету, согнувшись в почтительном поклоне, а поскольку было темно, мог ли он разглядеть, был ли бумажник на сиденье? Но раз господа уверены…
Возможно, мистер Скарлетт и высказал бы мысль о том, что бумажник просто выпал из коляски на дорогу… Но от подобного умозаключения он предпочел воздержаться, ведь это указывало бы на невнимательность со стороны самого лорда Пайборна. Поэтому управляющий лишь скромно заметил, что в бумажнике, по-видимому, находились важные документы… Разумеется, поскольку он принадлежал… поскольку он имел честь принадлежать столь важной особе, как хозяин замка, не правда ли?
— Без сомнений, — подтвердила важная особа. — Итак, совершено похищение…
— Скажем: кража, с позволения вашей милости, — уточнил управляющий.
— Да, кража, мистер Скарлетт, и не только довольно значительной суммы денег, но и бумаг, подтверждающих права нашего рода по отношению к нашим подданным!
И кто не видел, какие чувства отразились на физиономии управляющего при мысли о том, что крестьяне могут посметь вспомнить о своих правах перед лицом благородного семейства Пайборн, — гнусность, просто немыслимая во времена, когда привилегия происхождения являлась общепризнанной, — нет-нет, кто не видел возмущения мистера Скарлетта, его трясущихся от негодования рук, воздетых к небу, его опущенных долу глаз, кто не видел всего этого, тот даже не может представить себе, до каких высот притворства может подняться святоша.
— Но если кража имела место… — сказал он, выдержав театральную паузу.
— То есть как это «если имела место»? — сухо прервала его маркиза.
— Извините, ваша милость, — поспешил добавить управляющий, — я хочу сказать… раз она имела место, значит, ее мог совершить только…
— Кто-нибудь из наших слуг! — заявил граф Эштон и взмахнул хлыстом, совсем как средневековый феодал.
— Соблаговолите начать расследование, мистер Скарлетт, — продолжал граф Пайборн, — дабы выявить виновного или виновных, и на основании данных ими под присягой показаний добейтесь вмешательства правосудия, раз в своем имении мы уже не вольны вершить суд сами!
— А если расследование не даст результатов? — спросил управляющий. — Каким будет решение вашей милости?
— Все слуги будут уволены, мистер Скарлетт, все до единого!
Засим управляющий откланялся, маркиза удалилась в свои покои, а граф Эштон вернулся в парк к любимым собакам.
Мистер Скарлетт тут же взялся за возложенное на него поручение. В том, что бумажник выпал из кареты по пути из Ньюмаркета в замок, сомнений у него не было. Это было ясно как день, хотя и свидетельствовало о небрежности лорда Пайборна. Но уж раз господа требуют, чтобы был установлен факт кражи, он это сделает… раз нужно найти вора, он его найдет… даже если для этого придется переписать на бумажках имена всех слуг, сложить записки в шляпу, а затем сделать вором того, чье имя будет вытащено наугад.
Итак, выездные лакеи, камердинеры, горничные, шеф-повар, кучера, конюхи — все предстали перед управляющим. Разумеется, они все как один заявили о своей невиновности, и, хотя у мистера Скарлетта было свое мнение на сей счет, он не поскупился на самые грязные намеки, угрожая сдать всех полиции, если бумажник не будет найден. Украдена не только крупная сумма в сто фунтов стерлингов, но и подлинные документы, подтверждающие права лорда Пайборна и необходимые для предстоящего процесса… А что, если кто-нибудь из слуг решил предать своего господина в пользу крестьян? Кто поручится, что он не был подкуплен?… Ах так, молчите, ладно… но уж дайте только схватить негодяя, и самым меньшим наказанием ему будет каторжная тюрьма на острове Норфолк…[155]