алыш, да разве ты мог себе представить, что наступит такой день, когда ты окажешься на первых ролях при столь торжественных обстоятельствах?
Возвращение на ферму прошло весело: во главе процессии шел священник в окружении приглашенных, полутора десятков соседей и соседок. Все уселись за стол, накрытый в большом зале под бдительным оком замечательной стряпухи, которую господин Мартин вызвал из Трали.
Само собой разумеется, что продукты для столь знаменательного торжества были взяты из запасов фермы. Со стороны не было куплено ничего, и жаркое из баранины, истекавшее остро приправленным соком, и цыплята, плававшие в белом соусе с пряными травами, и аппетитная ветчина, жирные края которой свешивались с тарелок, и фрикасе из кроликов, и даже лососи и щуки, выловленные в чистых водах Кэшна, — все было свое, домашнее.
Не стоит и говорить о том, что в гроссбух Малыша было записано все это изобилие в колонку «расход», и его бухгалтерия была в полном порядке. Он мог поэтому есть с чувством честно исполненного долга, да и пить тоже. К тому же там были крепкие ребята, способные подать достойный пример, обладатели здоровых желудков, не интересующиеся происхождением роскошных яств, лишь бы их было побольше. Нет! Ничего не осталось от плотного завтрака, ни от трех перемен, ни от десерта, хотя рисовый «plum-pudding»[137] изумлял фантастическими размерами, и на каждого приходились еще сладкий пирог со смородиной и пучки сырого сельдерея.
Было там и имбирное вино, и стаут[138], и портер, и содовая, и «асквибо» — шотландская разновидность виски, и бренди, и джин, и грог[139], приготовленный по знаменитому рецепту: hot, strong and plenty, «горячий, крепкий и обильный». Было чем свалить с ног самых стойких «выпивох» провинции. Поэтому к концу завтрака, продолжавшегося три часа, глаза у всех сверкали как горящие угольки, а скулы раскраснелись как пунцовые яблоки. Конечно, семейство Маккарти вело трезвый образ жизни… Они не посещали «возвышенные кабачки», предназначенные для католиков, питали презрение к «питейным заведениям» протестантов. Однако разве Господь не дарует отпущение грехов в день крестин, и разве священник здесь не для того, чтобы простить грешников?
И все-таки господин Мартин не переставал присматривать за гостями и неожиданно обрел помощника в лице Пата, проявившего удивительное воздержание к питию, тогда как его брат Сим уже слегка «поплыл».
Один из фермеров-соседей, человек мощного телосложения, выразил удивление, что матрос может быть столь воздержан в питье.
— Все дело в том, что я знаю историю Джона Плейна! — ответил молодой моряк.
— Историю Джона Плейна?… — послышалось со всех сторон.
— Историю или балладу, как вам угодно.
— Так спой нам ее, Пат, — сказал священник, совершенно не раздосадованный этим лирическим отступлением.
— Но история очень печальна…
— Все равно, мой мальчик! Мы с удовольствием выслушаем твою балладу до конца. Пой!
И тогда Пат начал напевать народную жалобную песню таким проникновенным вибрирующим голосом, что Малышу почудилось, что устами Пата поет беспредельный океан.
ИСТОРИЯ ДЖОНА ПЛЕЙНА[140]
I
Джон Плейн, уж вы поверьте,
Был беспробудно пьян,
Из рук до самой смерти
Не выпускал стакан.
О! Двух часов хватило —
Ведь жил он налегке —
Чтоб все спустить, что было,
В каком-то кабаке!
Последнюю монету
Швырнул он… Все равно!
Что горевать об этом?
В пучине рыб полно!
Наловит вновь сверх меры
Живого серебра!
Так делают в Кремере…
Что ж! В море, Джон! Пора!
— Так-так! Вот он и вышел из кабачка! — воскликнул Сим,
— Непростая штука для любителя выпить! — добавил толстый фермер.
— Он уже достаточно выпил! — заметил господин Мартин.
— Даже слишком! — наставительно поднял палец священник. Пат продолжал:
II
У лодки Плейна, право,
Нос острый — хоть куда!
Фок[141], кливер[142] — все на славу,
С ней горе — не беда!
«Каван» ее зовут.
С ней ветер даром спорит…
Где рыбаки? Все тут,
Давно баркасы в море!
Им надо поспешить,
Вот-вот прилив начнется…
А Джона нет! Как быть,
Коль к сроку не вернется?
Ведь два часа прошло!
Работа ждать не станет…
И ветер, как назло,
Крепчает и буянит.
— Наверняка с ним случится несчастье из-за его ошибки! — заметила бабушка.
— Тем хуже для него! — ответствовал священник. Пат продолжал:
III
Луна светить не хочет,
Лютует тигром буря…
Джон Плейн ворчит: «Ну, ночка!» —
Глаз по-кошачьи жмуря.
Что ж, всякое бывало…
Тут вдруг — скажи на милость —
Какой удар о скалы!
Как лодка не разбилась?
Джон Плейн ворчит сквозь зубы:
«Я трусом не был сроду,
Да лезть несладко будет
В бушующую воду!»
Собрался он, однако, —
Плащ, сапоги, зюйдвестка[143], —
Ругаясь среди мрака,
Причем довольно резко.
Выкуривает трубку,
Икая беспрестанно…
А буря ведьмой в ступе
Летит вдоль океана.
Ну что ж, моряк не плачет,
Ведь он силен как дьявол,
С трудом, но ставит мачту,
И кливер он поставил,
Уже натянут парус
Движением умелым,
Вот цепь поднять осталось —
И, вверясь ветру смело,
Он за штурвал берется…
Джон Плейн не унывает:
Пусть лодочка несется,
Чай, вывезет кривая!
Голгофа[144] так Голгофа,
Летит себе, как птица…
А было бы неплохо
Спьяна перекреститься!
— Ирландец всегда должен креститься, — с серьезным видом вставил Мердок.
— Даже когда он выпил, — ответила Мартина.
— Храни его Господь! — добавил священник. Пат продолжал песню:
IV
До отмелей — две мили…
Да тут любой возропщет:
Проходы так извилисты,
Что в лабиринте проще!
Не в полночь — в полдень ясный
Стальное дрогнет сердце,
Есть риск здесь ежечасный
Щепою разлететься!
Но страха Джон не знает,
Мыс углядел во мраке —
И лодку направляет
К сигнальным слабым знакам.
Теченье там слабее —
Туда держать и надо,
Джон Плейн, ей-ей, сумеет
Живым уйти из ада!
Как паруса надуты!
Он мчится без оглядки,
А волны встали круто…
Пока что все в порядке:
Прилив рокочет сзади,
Хотя лодчонку кружит,
Но знает Джон, не глядя,
Где поворот здесь нужен.
Места ему известны,
Чуть-чуть отпущен парус…
Да, все идет честь честью,
Сегодня Джон в ударе!
Шкот закреплен. И вскоре,
Пройдя путем знакомым,
Джон Плейн — в открытом море,
И здесь он словно дома.
«В открытом море! — подумал Малыш. — Как это, должно быть, прекрасно, вот хоть бы разок там очутиться!»
V
Вперед! От бледных молний —
Светло внезапно стало.
Как дико пляшут волны!
А небо вниз упало.
Неистовствует ветер.
Тьма снова брови хмурит…
Джон Плейн один на свете,
Он — в самом сердце бури!
Пат оборвал песню. На этот раз никто не произнес ни звука. Все слушали так, как если бы ураган, о котором пелось в песне, вдруг разразился над фермой Кервен, превратившейся в судно Джона Плейна.
VI
Опасны игры эти,
Но Джон на них идет:
Он ловит нужный ветер,
Чтоб сделать поворот!
Порою удавалась
Подобная игра.
Счастливчик он, на зависть…
Вот, кажется, пора!
Цепь резко натянулась,
И за кормою — сеть…
Похоже, отвернулась
Взбесившаяся смерть!
Не надо у штурвала
Стоять в изнеможенье,
Теперь пора настала,
Джон Плейн, для освеженья!
И мутными глазами
Джон снова ищет флягу.
Сейчас он очень занят:
Он жадно цедит влагу!
Он пьет не отрываясь
Желаемое зелье,
Всем пьяницам на зависть,
Веселье так веселье!
Средь водяной пустыни
Он спит, и, право, братцы,
Он — Джон Коньяк отныне
Достоин называться!
— Какая неосторожность! — воскликнул господин Мартин.
— Говорят, что и у пьяниц есть свой бог, — непринужденно заметил Сим.
— Как же он должен быть занят! — отпарировала Мартина.
— Сейчас узнаем! — ответил священник. — Продолжай, Пат.
VII
Всего две тучки в небе,
В сияющем просторе.
А шторм? Как будто не был!
К утру затихло море.
А лодки-то, красотки,
Забыли все напасти!
В залив стремятся лодки,
Как мы стремимся к счастью.
Полюбоваться надо
Подобною картиной:
У входа в порт — регата!
Сплошною лентой длинной…
— А Джон Плейн? — спросил Малыш, чрезвычайно обеспокоенный судьбой пьяницы, заснувшего в тот момент, когда выбирал сеть.
— Терпение, — заметил господин Мартин.
— Я боюсь за него! — добавила бабушка.
VIII
Но что там происходит?
Метнулась лодка тенью.
Все было мирно вроде —
И вдруг столпотворенье!
Все лодки друг за другом
Сворачивают резко,
Они идут по кругу…
Куда же, интересно?
Глядят матросы хмуро.
Да что же там случилось?
Похоже, ночью буря
Изрядно порезвилась!
И вот, при полном штиле,
Плавучий символ горя: