Ненавижу его идиотские шуточки.
****
После перекуса мы едем в парк аттракционов, причем Рэм делает это без моего напоминания. Оставляет машину на платной парковке, и мы заходим в ворота, окунаясь в детский визг, влюбленные парочки, компании друзей и запахи сотен сортов цветущих хризантем. Я не шарахаюсь, когда Рэм, желая избавить меня от прущих напролом людей, обхватывает меня за плечи и отодвигает с пути или чуть выходит вперед, изображая волнорез. Но мне совершенно не хочется никакого телесного контакта между нами. Влада я могла спокойно взять за руку или повиснуть у него на локте, но с Владом в принципе все легче и понятнее, и уж точно он не высмеивал мою девственность, будто проказу. Правда, он о ней ничего не знает, потому что наши разговоры никогда не касались настолько личного.
— Держи, — доберман протягивает мне сладкую вату.
Обожаю ее! Визжу, отщипываю кусочек и кладу в рот, щурясь от взрыва вишневой сладости на языке. И вдруг чувствую дыхание на своих губах. Распахиваю глаза — и вижу Рэма: он так близко, что запах дымной корицы, гвоздики и кориандра щекочет мои ноздри. И … есть еще одна нота. Та, которую я никак не могу разгадать. Поднимаюсь на носочки, подаюсь вперед и приближаю нос к ямке внизу его шеи. Вдыхаю, почти уверенная, что теперь я поймаю этот загадочный «последний аккорд». И ничего не происходит.
— Балдеешь, Бон-Бон? — спрашивает он, улыбаясь одними губами.
— Пытаюсь разгадать загадку века, — отвечаю я, быстро — куда быстрее, чем мне хотелось бы — отстраняюсь от него. Потом отщипываю еще кусочек и вкладываю ему в рот. — Хочу попробовать все аттракционы.
Он медленно слизывает с губ кусочек сахарной ваты, слегка кривится — вот уж кто точно не сладкоежка, делает широкий жест рукой, словно предлагает мне весь парк, если я того захочу. И что же я делаю? Таращусь на него, как удав на кролика, изучаю изгиб губ, твердый подбородок с едва наметившейся ямочкой, контур щетины.
И когда я вижу, что он тянет руку, чтобы обнять меня за талию — отступаю. Делаю до смешного большой шаг назад, и, чтобы скрыть странное смущение, откусываю вату прямо с палочки. Даже если кусочки белых хлопьев прилипнут к щекам — все равно. Это странно волнение — последнее, что мне сейчас нужно.
— Начнем с американских горок, — скалюсь я, обгоняя его и устремляясь вперед, туда, откуда раздаются самые сумасшедшие крики.
Я не то, чтобы люблю аттракционы и не особо умею получать удовольствие от адреналиновой щекотки, но сегодня мне хочется делать то, чего я раньше не делала. Мне хочется забыться и не думать о том, кто была та блондинка за рулем, почему Костя соврал мне и где, в блестящих планах на будущую жизнь, я допустила ошибку.
Доберман не разделяет моего желания, и оставляет за собой роль стороннего наблюдателя, пока я катаюсь на машинках, лодочках, стреляю в тире и изображаю младенца-переростка, гарцуя на единороге детской карусели. Всегда, когда бы я ни глянула в его сторону — он смотрит на меня. Иногда со снисходительной улыбкой, реже — непроницаемым взглядом. Или вот как сейчас, когда я спрыгиваю с единорога и сажусь верхом на боевого коня, изображая рыцаря: прикрывает глаза ладонью, смеется и поглядывает на меня сквозь растопыренные пальцы.
— Прыгай на борт, красавица! — нараспев кричу я. — Прокачу с ветерком. И пару раз уроню задницей в пыль дорог!
— Мне моя задница дорога, как память, — отвечает доберман, и поглядывая на мамашу, которая, прикрыв ладонями уши ребенка, возмущенно уходит прочь.
Я провожаю ее взглядом — и натыкаюсь на парочку красоток, которые жгут моего добермана глазами, словно от этого зависят их жизни. И так — весь день. На Влада таращились все без исключения самки в радиусе ста метров, но Рэм — это совсем другое. Да, они близнецы, но на него женщины смотрят совсем иначе. Как будто он — афродизиак, и нет никого, кто бы мог сопротивляться его сумасшедшей притягательности.
Он прослеживает мой взгляд, натыкается на красоток — и подмигивает им. Девушки перешептываются энергичнее и, наконец, идут к нему. Я отворачиваюсь, хватаю телефон и набираю номер Кости. Он не берет трубку ни после третьего гудка, ни после десятого, и сеть, сжалившись надо мной, разрывает соединение.
Мне все это совсем, совсем не нравится.
Карусель останавливается, и я легко спрыгиваю на землю. Девицы уже вовсю обрабатывают добермана, и он, кажется, совсем не против попасть под двойной удар, в отличие от Влада, которого повышенное женское внимание тяготило и даже раздражало.
Я разрываюсь между желанием потихоньку ускользнуть: у меня с собой есть деньги и я без труда доберусь домой. Но почему-то в эту самую секунду в моей голове появляется образ заплаканной Ольги. И я чувствую странную солидарность. Сейчас мы обе: женщины, которые водят за нос парни, которым они доверяли.
Я подбегаю к Рэму, легко запрыгиваю ему на спину, скрещиваю ноги на животе. Он даже не выглядит удивленным, как будто давно приготовился к такой выходке. И даже подыгрывает: задирает штанины и обхватывает теплыми ладонями мои лодыжки, большими пальцами рисуя круги на коже.
— Моя девчонка, — скалится доберман прямо в офигевшие лица красавиц. — Больная на всю голову и жутко ревнивая.
Девушки быстро покидают поле боя.
— У тебя невеста есть, кобелина, — зло рычу ему в ухо, подавляя желание укусить. — Ты скоро в ЗАГС маршируешь.
— Не суй свой любопытный нос в мою личную жизнь, Бон-Бон, — ухмыляется он. — И прекращай корчить из себя защитницу униженных и оскорбленных. То, что я поболтал с парочкой овец, куда меньшее преступление, чем вот это.
Он немного поворачивает голову и как бы невзначай потирается чуть-чуть колючей щекой о мои губы. Поджимаю их, пытаясь убедить себя, что мне плевать, но вместо этого слизываю его вкус со своей кожи, вдруг понимая, что вот она, «нота сердца» его одеколона — он сам.
Быстро, едва не падая, становлюсь на ноги, поворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и торопливым шагом иду к колесу обозрения.
Глава одиннадцатая: Ени
Надо же было ему пойти следом. Именно на «чертово колесо», именно на этот аттракцион, хоть я до сих пор не понимаю, какая муха меня укусила, что я добровольно отдалась на погибель собственной фобии.
Дело в том, что я ужасно, до паники и дрожи в коленях боюсь высоты. Когда мы с мамочкой жили в многоэтажке, я даже на балкон никогда не выходила, боясь, что стоит посмотреть вниз — и высота утянет меня, словно водяной на дно омута.
— Ты идешь? — Рэм проходит за ограждение, останавливается около кабинки.
Я вспоминаю, что высота Большого колеса обозрения — пятьдесят метров, и меня начинает мутить. Готова убежать, но напирающая сзади детвора буквально выталкивает меня вперед. Рэм ловит за руку и помогает забраться внутрь, садится напротив. С усмешкой наблюдает за тем, как я, с третьего раза, дрожащими руками пристегиваю себя цепочкой, сам же нарочито игнорируя эту возможность.
— Между прочим, техника безопасности, — говорю я, радуясь, что голос мне не изменил. — А если ты вывалишься, имей в виду — соотношение наших весовых категорий, роста и расстояние дает в сумме не больше пяти процентов шанса на то, что я успею схватить тебя за ногу.
Доберман игнорирует мою пламенную речь, снова кладет ногу на ногу и закуривает.
Морщусь.
— Что такое, малышка? Не любишь курящих мужчин? — интересуется он.
— Не люблю дураков, которые сами себя убивают, — отвечаю я.
К моему большому удивлению, он согласно кивает
— Знаю, что это дрянь и обязательно брошу. В следующем году.
— Те, кто так говорят, никогда не бросят. Хочешь что-то сделать — начни это делать прямо сейчас. Не жди понедельника, будто ты толстуха, которая собирается садиться на диету века.
Моя метафора его веселит. И я почти расслабляюсь, но в этот момент колесо дергается, начинает медленно ползти вверх.
Мне страшно. Мне так страшно! Может быть, я еще успею спрыгнуть? Шальная мысль заставляет меня потянуться к бортику, посмотреть вниз — и головокружение рушит последние попытки быть хладнокровной. Быстрее, чем понимаю, что происходит, сбрасываю цепочку и запрыгиваю на Рэма, будто он — мой волшебный единорог.
— Боишься высоты, Бон-Бон? — спрашивает он, пока я судорожно комкаю в кулаках его рубашку.
Бессмысленно отнекиваться, ведь я уже выдала себя с головой.
— Останови его, пожалуйста, — прошу я, почему-то уверенная, что моему доберману и это по силам. — Я хочу уйти. Я задыхаюсь, мне плохо, я сейчас… Меня сейчас стошнит!
Он ловит мои руки за запястья, удерживая в вертикальном положении, пресекая попытки уползти под скамейку. Клянусь, я почти готова это сделать, даже если при этом буду выглядеть жалко.
— Бон-Бон, — его взгляд гипнотизирует, — просто дыши. Вдох-выдох, и снова вдох-выдох.
Он начинает дышать и одобрительными кивками подстегивает следовать его примеру. Я подхватываю ритм, и это приносит облегчение.
— Не смотри по сторонам, Бон-Бон, — приказывает Рэм, когда мой взгляд непроизвольно соскальзывает на верхушки деревьев. — Смотри на меня.
— Раскомандовался, — шиплю я сквозь стиснутые судорогой зубы.
— Наслаждайся этим, детка, — подтрунивает он. — Я тебе не Тапок, чтобы вертеть меня по нарезной.
— Ты мне братик, — отвечаю я, концентрируясь на его глазах.
— Хрень собачья, Бон-Бон.
— Все равно, что ты думаешь, братик, — ерничаю я.
Он ухмыляется и медленно заводит мои руки себе за голову, немного жмурится, когда я хватаю его за волосы. Его ладони оказываются у меня на талии, и остаются там, хотя пальцы потрясающе крепко, почти до боли, впиваются в тело.
— А теперь посмотри на вид сверху, Бон-Бон. Он потрясающий.
Я отрываю взгляд от его гипнотического влияния — и понимаю, что схожу с ума.
Желтые шапки деревьев, подсвеченные золотом солнечного дня, сверкающие солнечными зайчиками высотки, безупречно голубое небо и пушистые облака на горизонте. Воздух пахнет терпкой осенью, каштанами, дымком над кучами листьев.