— Все, что захочет моя малышка, — безропотно соглашаюсь я, и сияющий взгляд — лучшая награда за терпение.
— Тогда у меня есть вот что. — Она спрыгивает с меня, несется, чуть не падая, к своему огромному рюкзаку и вынимает из его недр больше похожий на игрушку «Полароид». Быстро, не предупреждая, щелкает кнопкой и, хихикая, энергично трясет снимком, чтобы тот высох и проявился. Смотрит — и мило, чуть смущенно, улыбается. — Всегда хотела собственный «Полароид» для вот таких снимков. Для моментов, из которых я создам большой потрепанный альбом нашей жизни.
Нашей жизни. Мы смотрим друг на друга, и я не сомневаюсь, что сейчас в наших головах одна на двоих мысль — словосочетание «наша жизнь» определенно лучшее, что случилось с нами за последнее время.
— Этот взяла напрокат. И еще три десятка кассет к нему: со звездочками, с розовой рамкой и классику.
До меня только сейчас доходит, что мой снимок сделан на квадратике в розовой рамке. Честно, будь на месте какая-то другая женщина, я бы только покривился, а сейчас хочется скорчить рожу и попросить сделать еще один кадры. Потому что все дело не в том, как, а в том — с кем. Непостижимым для меня образом Бон-Бон умеет превращать в праздник буквально все, к чему прикасается, и делает это так, что мой внутренний циник прячется в угол под натиском ее радужных пони, и в этой борьбе я однозначно на стороне мой малышки.
Подхожу ближе и, разглядывая ее сверкающие глаза, осторожно завожу за ухо выпавшие из прически пряди. Напрасно — они тут же выскальзывают.
— В таком случае, в качестве вклада в будущую семью, предлагаю обзавестись собственным «Полароидом». И парой сотен кассет к нему. На первое время.
— Обязательно цвета мяты.
— А, может, белый?
Она определенно озадачена этой мыслью, но, верная своей особенной логике, выдает:
— Мы возьмем оба: для тебя и для меня.
Глава тридцатая: Ени
В битве за счастье добрым и правильным достается роль героев унылых песен. Это моя личная теория относительно того, что случается с хорошими девочками и мальчиками, которые, наступая на горло собственному счастью, пафосно уходят в сторону. Да, о них сочиняют песни и даже снимают фильмы, но в сущности, что это дает? Ничего, кроме того, что в один не очень прекрасный день эти хорошие и правильные люди вдруг столкнуться на улице с теми, кого отпустили и поймут: для тех людей жизнь не закончилась. Те люди переступили — и пошли дальше: родили детей, посадили дерево, реализовались в жизни на всю катушку. А у хороших и правильных нет ни-че-го. Да, я вероятно, рассуждаю, как полная эгоистка, ну и что с того? Я не уводила чужого мужа, не отнимала отца. Если так посудить, я даже сделала все, чтобы отношения Ольги и Рэма наладились.
Но я бы сама себя не уважала, если бы сдалась просто так. Какого… я должна уступать своего добермана, когда мы оба знаем, что прикипели друг другу, словно неразлучники? И кто вообще сказал, что ему обязательно связывать жизнь с Ольгой, чтобы позаботиться о ребенке? Хотя, по правде говоря, вообще не представляю его отцом.
Щелчок «Поларода» застает меня врасплох. Мы идем по какому-то огромному проспекту, и Рэм успевает сделать кадр как раз в тот момент, когда я вхожу в свет фонаря. Доберман шевелит бровями, изображая из себя зловредного зеленого гнома из фильма про украденное Рождество, поднимает снимок и смотрит на меня поверх него.
— О чем ты только что думала, Бон-Бон?
— О том, что ты будешь делать с ребенком, Ольгой и всей этой ситуацией.
Рэм передает снимок, и я бережно вкладываю его в блокнот. Потом, когда мой доберман обнимает меня за плечи, ныряю в его уютное тепло, и делаю то, что хотела сделать с того момента, как увидела эту потрясающую задницу: засовываю руку в задний карман его джинсов. Он на секунду прикрывает глаза, и я, словно безумная, вырываю камеру из его рук и делаю быстрый снимок: почти впритык к лицу моего мужчины. Хочу поймать его вот таким: спокойным, расслабленным, с тенью от ресниц на щеках, с короткими лучиками морщинок в уголках глаз, с упавшими на лоб растрепанными ветром волосами. Пожалуй, для таких моментов стоит завести отдельный альбом и назвать его как-нибудь пафосно, вроде «Сто оттенков Добермана».
— Давай немного перефразирую, хорошо? Прямо сейчас я готов сказать, чего не собираюсь делать. Например, не собираюсь позволять Ольге влезать в наши отношения. И чтобы мы закрыли эту тему: она принимала таблетки, Бон-Бон. Разговор о том, что я не хочу детей в ближайшем обозримом будущем, состоялся давно и мы пришли к полному согласию. Если она залетела, то либо потому, что сама перестала принимать контрацептивы, либо потому, что где-то случилась осечка. Честно? Уверен, что это было ее намеренное решение, хоть, конечно, Ольга никогда в этом не признается. А раз она сама решила, то я не вижу ни единой причины взваливать на себя всю эту соско-памперсную хрень. Я взрослый мужик, Бон-Бон, но, вот честно — нет у меня отцовского инстинкта, не проклюнулся. Не вижу повода из-за этого посыпать голову пеплом.
Мне нравится его честность. Нравится, что он не пытается быть лучше или хуже, не играет на публику и говорит то, что думает. Я бы очень удивился, услышь от него что-то другое. И все же, есть пара моментов, которые нужно обсудить, раз уж эта клякса упала на наши отношения и стереть ее не получится.
— Тест на отцовство? — спрашиваю я.
— Обязательно, как только вернемся и в самые кратчайшие сроки. Если ребенок не мой, поверь, она очень пожалеет, что вообще все это затеяла.
— А как же великодушное прощение?
— В моем лексиконе нет таких слов, Бон-Бон. — Мы останавливаемся прямо посреди проспекта, и лицо моего добермана становится непривычно жестким, почти злым. — Она чуть было не разрушила нас, понимаешь?
Просто киваю. Как же он мне нравится, мой ревностный хранитель нашего счастья. И пусть в глазах людей мы не достойны ничего, кроме осуждения и порицания, и ведем себя, как два зацикленных друг на друге эгоиста — нам все равно.
— Ты не доберман, — говорю я, старательно кусая нижнюю губу, чтобы не выдать себя улыбкой.
— Нет, нет, нет, малышка, на собачонку поменьше я категорически не согласен. — Рэм несильно шлепает меня по заднице, но интимность этого жеста практически выколачивает из меня попытки держать себя в руках. Как можно одновременно и распаляться, сгорая от желания, и растворяться в сотнях радужных пузырьков нежности?
— Как насчет Цербера? — озвучиваю альтернативу и по глазам вижу, что мой доберман определенно от нее в восторге.
Я становлюсь на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ, а он нарочно не делает ничего, чтобы облегчить мне задачу. И когда цель близка, в голове появляется какой-то странный шум. Словно я ушла с головой под воду и все звуки превратились в смазанную, давящую на барабанные перепонки болтанку. Пытаюсь взмахом головы стряхнуть эту внезапную слабость, но становиться только хуже: перед глазами все плывет, конечности стремительно немеют.
— Бон-Бон? — Его обеспокоенный голос — единственное, что я способна разобрать. — Все в порядке?
— Я… я не уверена.
Цепляюсь в его рубашку на груди, чтобы не упасть, но меня отчаянно штормит, шатает из стороны в сторону и как будто испытывает на прочность. Я уже практически ничего не вижу, только какие-то пульсирующие крапинки неопределенного цвета.
И проваливаюсь.
В себя прихожу на руках у Рэма: кажется, он уложил меня на какую-то скамейку и только что плеснул мне в лицо минералкой из бутылочки. Попытка подняться самостоятельно полностью проваливается, поэтому я протягиваю руку в молчаливой просьбе помочь мне сесть.
— Ени, ты потеряла сознание, — говорит он таким голосом, будто по радио только что передали, что огромный метеорит только что снес с лица земли половину Евразии.
— Просто голова закружилась. — Во рту непривычно сухо, так что практически залпом опустошаю остатки воды. Становиться лучше. Пара минут — и в голове прояснятся, мир вновь наполняется звуками, запахами и цветами.
— И часто она у тебя вот так кружится?
— Мой Цербер уже весь в боевой стойке, — пытаюсь шутить я, но по глазам Рэма вижу, что он не успокоится, пока не услышит ответ. — Пару раз, кажется. Я в последнее время отвратительно сплю. Но, знаешь, кажется, скоро у меня появится отличное лекарство от бессонницы.
Во рту немного горчит, но я практически уверена, что все дело в разрушенном моменте. Нужно срочно вернуть все назад, поэтому, хоть я все еще чувствую слабость в мышцах, толкаю моего Цербера на скамейку, а сама сажусь ему на руки. Обнимаю, трусь носом о щетину на его подбородке.
— Я в порядке, правда. Просто нервы.
С минуту мы смотрим друг на друга, и в конце концов, Рэм сдается. И огорошивает меня еще одной вещью, которую я и представить не могла, хоть, поверьте, мой оптимизм относительно романтического потенциала этого мужчины весьма высок.
— Я думаю, Бон-Бон, что, хоть это и архаизм, и очень традиционно и не современно, но наша первая брачная ночь должна быть действительно первой. — Он смешно морщит лоб, и я не в силах удержаться, чтобы не разгладить морщинки пальцами. — Поверить не могу, что говорю это, но если мы все организуем в короткие сроки, то… В общем, малышка, готов подождать ночи, когда смогу вытряхнуть тебя из итальянских кружев и лишить невинности в нашей постели нашего дома.
Он даже не скрывает, что нарочно расставляет акценты на словах «наши».
В груди щемит и хочется плакать, и смеяться, и танцевать посреди улицы, и хватать за руки прохожих, выкрикивая в их ошалевшие лица, что сегодня я — самая счастливая женщина на свете.
— Итальянские кружева? — только и могу сказать я, полностью расплющенная этим катком нежности.
— Неужели ты думаешь, что я позволил бы какой-то другой женщине идти под венец в платье, в котором впервые тебя поцеловал?
Я думаю, что любить его больше уже просто невозможно.
Мы гуляем, кажется, до глубокой ночи: пьем кофе из «Старбакса», едим вкусные, еще горячие мафины, просто держимся за руки и целуемся. Так много целуемся, что у меня начинают жечь губы и саднить подбородок, который старательный Рэм прилично натер щетиной. Но мне все равно: это больше, чем романтика, больше, чем наш первый вечер вместе в статусе официальной парочки. Это — мы, и нам плевать, что, когда мы останавливаемся, чтобы прилипнуть друг к другу и жадно, словно изголодавшиеся друг по другу любовники, поцеловаться, нас тут же атакуют со всех сторон любители снять видео на телефон. Какая-то темнокожая женщина с чумовыми косичками жестами предлагает схватить Рэма за задницу, давая понять, что задница у моего мужчины отменная.