уже второй ряд - семь машин, а за этими появился третий ряд - десять машин…
Сева, подбежав к Косте, схватил его за плечо и припал губами к его уху.
- Танки! Наши танки! Видишь! - кричал он.
У него были сумасшедшие глаза, он закружился на месте, заметался, сорвал с головы кепку, замахал ею - как видно, что-то кричал, но его голос терялся в железном грохоте, который дробился о стволы сосен, делал трудным и прерывистым дыхание, заставлял сердце биться все быстрее, все радостнее.
- Танки! Наши танки! - кричал и Костя, кружась на месте, размахивая руками. - Видишь! Танки с Большого завода! - выкрикивал он, хотя и знал, что это бесполезно, так как Сева не слышит ни слова.
Танки уже поравнялись с мальчиками. Они шли ряд за рядом во всю ширину дороги, проложенной в лесу, неохотно обходя одинокую толстую сосну, сохранившуюся на маленьком островке, зарываясь в глину, разбрасывая ее, выдавливая глубокие колеи, обдавая друг друга брызгами. Они были еще некрашеные, но понизу стали желтыми от глины, и только башни остались черными, а на башнях белели буквы: «Сверх плана - первомайский». «Сверх плана - первомайский», «Сверх плана…», «Сверх плана…», и еще, и еще…
- Невпроворот! - кричал Костя. - Видишь, невпроворот! - И сердце его было нестерпимо горячим, огненным.
Не он сделал эти танки, эти бесчисленные машины. Их сделали люди, которые работали на Большом заводе, - варили, резали, сваривали сталь, сверлили пушки, собирали моторы. Но ведь Костя тоже умел резать сталь, и поэтому он вдруг почувствовал, что это его воля ведет тяжелые машины вперед, вперед по трудной дороге, его сердце бьется в стальной груди грозных машин.
Танки шли своим путем, ряд за рядом, волна за волной, и ярко белели на черных башнях слова: «Сверх плана - первомайский», «Сверх плана…», «Сверх плана…» Сколько их было! Так много, что Костя и не подумал считать.
Конец! Кончилось грозное шествие. Еще пенилась и бурлила желтая глина танковой дороги, прорезавшей лес, но шум моторов быстро сбывал, как спадает вода в реке после бурного половодья; он снова превратился в глухой подземный гул, не рождавший откликов в лесу.
Костя оглянулся, позвал:
- Севолод!
Звук собственного голоса показался ему слабым, дребезжащим. Он набрал побольше воздуха в грудь и завопил:
- Се-во-лод! «Молнию» давай! Се-во-лод!
Тишина… Сева исчез вместе с «молнией». Костя крикнул еще раз-другой, не дождался отклика и побрел по лесу. Не было никакого смысла идти на Северный Полюс: к торжественному собранию он уже опоздал, и, кроме того, «молния» исчезла вместе с Севой. Но дело не только в этом… Его уже не увлекала мысль натянуть Мингарею нос и надавать ему горячих. Не это теперь было важным. А что же было важным? Он шел по тропинке, которая, по его расчетам, должна была вывести к заводской окраине, и старался сообразить, сколько нужно сделать танков, «катюш», самолетов, пушек, чтобы свалить фашиста, бросить его наземь и раздавить, как змею гадюку. Он готов был сделать все оружие для фронта своими руками.
Стемнело, и звезды замигали, замерцали вверху, в неподвижной черной хвое молчаливых сосен. Костя не знал, далеко ли, близко ли от дома, - он просто шел вперед, улыбаясь своим мыслям и не замечая, что улыбается. Потом он забеспокоился - не заблудился ли Сева? - и немного покричал, но ответа не услышал.
- Явился наконец! - хмыкнул Сева, как только Костя переступил порог боковушки. - Куда ты девался? Пропал, как сквозь землю провалился…
Картина, которую увидел Костя, была такой занятной, что он даже не успел рассердиться. Поджав ноги, Сева сидел на топчане и тянул чай из блюдечка. Вероятно, он занимался этим уже давно - его лицо блестело, глаза от удовольствия стали маленькими и туманными. На стене, прямо над Севой, как победное знамя, висела та самая «молния», которую ребята должны были доставить на филиал и вот не доставили.
Привет фронтовой бригаде Кости Малышева! -гласила «молния». - В последний день первомайского соревнования она выработала 250 процентов бригадной нормы.
- А ты куда пропал? - спросил Костя.
Оказалось, все получилось очень просто: Сева так обрадовался танкам, что забыл о Косте, побежал за танками, бежал долго, а когда опомнился - увидел какой-то пригород и какой-то завод. Это был Большой завод. Ему осталось только сесть в трамвай, а трамвай довез его чуть ли не до Земляного холма. Дома Сева узнал, что Нина Павловна и Катя еще не вернулись с торжественного собрания в клубе, и сел пить чай.
- «Молнию»-то на Северный Полюс не принесли, - сказал Костя.
- Чепуха, - ответил Сева. - Мингарей и без «молнии» узнает, сколько мы выработали… А эта «молния» пускай у нас висит… на память.
- А хотел Мингарею горячих надавать!
- Ну его, - мирно ответил Сева. - Будут у нас еще дела с Мингареем, успеем поговорить.
Только теперь Костя додумал мысль, которая занимала его с той самой минуты, когда он вошел в боковушку. Он прекрасно знал, что Сева в два дня расправился с сахаром, полученным в счет майской нормы, - сахара у него, как и у Кости, не было, и всё же…
- Ты чего не свистишь? - спросил он.
- Дурак я был свистеть, - ответил Сева, отхлебнул из блюдечка и сладко зажмурился. - Сам свисти, если хочешь… Давай кружку - налью!
Костя поднес кружку к губам и понял, что свистеть действительно было бы глупо. Никогда в жизни ему не приходилось пить такого сладкого чая, если можно было назвать чаем густой горячий сироп.
- Жирно живешь! - сказал он. - Где сахар взял?
- Не у тебя, кабысь-кабысь!
Все стало понятно. Стараясь не выдать своей радости, Костя, будто ничего не понял, упрекнул товарища:
- Запас тронул? А в синий туман с чем пойдешь?
- В какой синий туман? - хладнокровно спросил Сева.
- В такой какой… Ясно - за золотом.
- Без твоего золота обойдусь, - ответил Сева. - Хочешь еще чаю? Мне не жалко. - И он щедро долил кружки.
Странное дело: все это только обрадовало, но как-то не удивило Костю. Напротив, теперь было бы гораздо удивительнее, если бы Сева сказал: «Давай тамгу и письмо к румянцевским ребятам, я это заслужил». Уже давно Костя почти неосознанно ждал, что его товарищ под тем или другим предлогом откажется от похода в тайгу, и теперь почувствовал, как много уверенности было в этом ожидании. Костя припомнил все - стычку на Земляном холме, драку на Гималаях, историю с тупым гвоздиком - и усмехнулся, как усмехнулся бы взрослый человек, увидев короткие штанишки, которые он носил в детстве.
Танки! Конечно, танки сыграли свою роль, но не только встречей с танками объяснялся отказ Севы от экспедиции за золотом. Слишком много важного, решительного случилось в жизни мальчиков, большая сила была у нового ветра, который ворвался за колонны в первый день существования фронтовой бригады. Новый ветер прогнал синий туман далеко-далеко, и то, что еще недавно казалось простым, верным и важным, стало шатким и неверным, как полузабытая сказка, как хрупкое сновидение. Святое озеро, поющие рыбы, золотое дно… Разве могло сравниться все это с тем, что окружало мальчиков, что было их жизнью, их борьбой, их трудным и радостным делом? Может быть, об этом же думал и Сева, - он улыбкой ответил на улыбку Кости, не спрашивая его согласия, вылил в кружку все, что было в чайнике, и похлопал себя по животу.
- Спать надо, - сказал он. - Сахару еще на завтра хватит. А Нины Павловны и Кати нет. Наверное, концерт в красном уголке большой. Интересно было бы знать, на сколько сработала бригада Мингарея. А что, если двести пятьдесят пять, например?
- Тоже выдумаешь!
- Спать ложишься?
- Не… подожду…
Был теплый, совсем теплый вечер, и звезды мирно смотрели на землю. Они разыскали Костю, сидевшего на лавочке у ворот, и что-то спросили. Может быть, они спросили: «Почему ты киснешь?» А Костя и сам не понимал, чего ради ему вдруг взгрустнулось. Может быть, это произошло потому, что многое кончилось, развязалось и хотелось знать, как все пойдет дальше. Может быть, взгрустнулось и потому, что после этого тревожного дня со всеми его удивительными событиями все как-то замерло и он остался один на один с самим собой, вспомнил Румянцевку, вспомнил Митрия…
А может быть, виной всему была мысль, что Катя и Леночка слушают концерт, веселятся, а он чего-то ради по-глупому сидит у ворот да ждет их, хотя сон понемногу овладевает им и клонит его голову на плечо Шагистому, который уселся рядом на лавочке.
Шагистый насторожился, заскулил и судорожно зевнул.
Послышались быстрые легкие шаги по деревянному тротуару. Из темноты вылетела маленькая фигурка, Шагистый бросился ей навстречу. Катя - конечно, это была Катя - сказала:
- Не лезь, глупый пес! - разглядела Костю и обрадовалась: - Ты уже дома! И Сева? Уф, как сердце бьется! Мы так волновались! Где вы пропали? Понимаешь, только-только кончилось первое отделение концерта, а тут с филиала приехала Зиночка и сказала, что не видела тебя и Севу на филиале. Мы все так испугались… Думали, что вы в лесу заблудились.
- Ничего не заблудились, - усмехнулся Костя, очень обрадованный тем, что о нем думали, беспокоились. - А Мингарей на сколько сработал?
- На двести сорок пять… Он на митинге выступил и назвал нас молодцами.
- Хорошо!
- Очень, - засмеялась Катя и предложила: - Посидим здесь, подождем Нину и Леночку.
Они сели и долго молчали. Вдруг Катя шепнула:
- Вот все вижу, все слышу и совсем-совсем нисколько не верю, что все так и есть. Мы с Ниной сегодня вообще как сумасшедшие… На торжественном заседании Сергей Степанович доклад сделал. Он хвалил Нину, что она научилась калить «рюмку», а она ничего не поняла… И я не поняла, когда он нашу бригаду очень хвалил… Леночка потом нам все рассказала…
Счастье затопило ее сердечко, тонкие руки вдруг обхватили шею Кости, холодные, дрожащие губы коснулись его щеки.
- Братик мой родимый, вот я заплачу сейчас… - проговорила она со слезами и смехом в голосе. - Вот уже реву… У, глупая такая! Плакса-варакса…