Малютка — страница 3 из 5

Бродячее сердце

Не устанет мое сердце надеяться,

Что однажды с ним желанное станется[7].

Валентина хотела, чтобы ее сын рос как нормальный ребенок, хотя знала, что это невозможно. Разве может быть нормальным детство мальчика, родившегося в доме, где живут двое звероподобных мужчин, которых надо всегда держать на привязи, да еще и пичкать лекарствами, чтобы они не бросались друг на друга, не рвали на себе одежду, не пытались спариться с его матерью, а только часами мастурбировали? Разве может быть нормальным детство мальчика, если мужчина, выдающий себя за его отца, убил собственного родителя и отрезал ему голову?

И все-таки, бывая в деревне, Валентина покупала сыну книжки про телепузиков — вошедших тогда в моду разноцветных пупсов. А еще машинки, конструкторы и даже трехколесный велосипед. Она не допустит, чтобы Хулио прожил всю жизнь в окружении свиней, как Антон и она сама, как Серафин и Касимиро.

Валентина жалела, что у братьев ее мужа такая непростая судьба, — все время под препаратами, в полубессознательном состоянии. Они ходили под себя, а она потом отмывала полы с уксусом. За пределами фермы никто не знал о них, их как будто не существовало: имена у них были, но документы и, допустим, элементарная возможность обратиться к врачу отсутствовали. Иногда она замечала, как Антон разглядывал братьев, и понимала: он думает, не прикончить ли обоих разом. Это ведь так просто… Ей было все равно, решится ли он их убить. Если они еще живы, то только потому, что от природы были очень выносливыми, иначе просто не выдержали бы без прививок, без врачей, в такой антисанитарии… Они превратились в двух чудовищ невероятной силы. Валентина панически боялась, что они на нее нападут, особенно Серафин с его огромным членом, который он демонстрировал при первой возможности. С Хулио они вели себя иначе, ему они никогда не угрожали — она не сомневалась, что они готовы защищать его до конца своих дней.

Она много раз думала о том, чтобы сбежать вместе с сыном. Но куда? Антон найдет ее, куда бы она ни уехала, придумает способ забрать у нее Хулио, а ее убить. Одну он ее, может, и отпустил бы; главное, чтобы сына оставила. Хулио ему нужен, ведь у него никогда не будет собственных детей, которые могли бы позаботиться о ферме, где происходят такие страшные вещи.

Когда в какой-нибудь деревне проходила животноводческая ярмарка, он на несколько дней уезжал из дома. По возвращении он всегда был раздражительнее, чем обычно, независимо от того, заключал удачную сделку или нет. На этих ярмарках происходило что-то, о чем он никогда ей не рассказывал. Она догадывалась что, но отгоняла эти мысли.

Однажды вечером, вернувшись из очередной поездки, он вошел в дом и сел, не поздоровавшись ни с ней, ни с ребенком. Валентина понимала: сейчас лучше держаться как можно незаметнее и ждать, пока он успокоится и станет, как обычно, холоден и занят исключительно свиньями. Однако ночью, когда Валентина уже была в постели, он подошел и, вместо того чтобы молча уснуть, разделся сам и сорвал с нее одежду. За три года, что она провела в этом доме, муж впервые потребовал от нее исполнения супружеского долга. Он попытался заняться с ней сексом, но не смог достичь эрекции. Она всеми силами ему помогала, сделала ему минет, ласкала, но ничего не действовало. В конце концов он ударил ее по лицу, разбив губу… И тогда, облизывая кровоточащую ссадину, добился нужного состояния и вошел в нее.

В этот момент Валентина вспомнила, о чем ее свекровь Рамона рассказывала перед смертью. Тогда она не хотела ей верить, подозревала, что это бред женщины такой же больной, как окружавшие ее мужчины. По словам Рамоны, однажды, еще до появления Валентины на ферме, она вышла прогуляться и увидела Антона. Ему было семнадцать, до совершеннолетия оставались считаные недели. Он занимался сексом с девушкой из деревни, они лежали на грядке неподалеку от свиных загонов, Антон сверху. Рамона хотела пройти мимо, но вдруг заметила кровь на земле. Подойдя ближе, она увидела, что девушка мертва, а он будто этого не замечает... Она закричала, пинками согнала его с тела, увела домой, не понимая, как теперь быть: он чудовище, но все-таки ее сын. Антон клялся, что не виноват. Что эта девчонка издевалась над ним, обзывала импотентом. Он не хотел причинить ей вред, просто оттолкнул. А она упала на землю и разбила голову о камень. Кровь привела его в возбуждение. Как будто что-то в него вселилось…

Рамона рассказала все мужу, и он заперся с Антоном в подвале. Побил его, но сдавать в полицию не собирался. Антон единственный мог управляться с фермой, его братья — Серафин и Касимиро — мало чем отличались от животных. Когда тело девушки нашли, Антона никто не заподозрил. А отец поспешил женить его на Валентине — нищая уборщица из борделя была идеальным вариантом. Дамасо был уверен, что она удовлетворит его сексуальные аппетиты, и сын перестанет прибегать к насилию.

Но Рамона уверенности мужа не разделяла. Она понимала: Антону нужны плоть и кровь, чтобы быть мужчиной, и однажды, рано или поздно, Валентине придется ему это дать. Эпизод с разбитой губой подтверждал правоту свекрови, но подобное случалось редко. По какой-то причине Антон уважал Валентину. А женщин, встреченных во время разъездов, — видимо, нет.

Глава 37

— Причина смерти предсказуемая — разрыв трахеи и левой сонной артерии крюком для туш.

Буэндиа докладывал коллегам о результатах вскрытия. Настроение в отделе было мрачное, всех охватило уныние.

— Это вы его упустили! — не сдержался Сарате. — Единственную ниточку, которая могла привести нас к Ческе.

Элена положила руку ему на плечо, пытаясь успокоить. Но пламя ссоры уже разгоралось.

— Операция была хорошо организована, все по протоколу, — защищался Ордуньо.

— Три подразделения! Три подразделения на одного слабоумного, и вы не справились.

— Сарате, хватит, — одернула его Элена.

— Знаешь, как этот слабоумный бегал? — возмутилась Рейес.

— Надо было нам самим поехать! — резко бросил Сарате Элене.

— Он бы и от вас сбежал.

— Прекрати, Рейес, — одернул Ордуньо. — Какой смысл оправдываться? Мы его потеряли, точка.

Буэндиа громко откашлялся.

— Можно мне продолжить?

Сарате закрыл лицо руками. В наступившей тишине слышалось его тяжелое дыхание. Элена махнула рукой, приглашая Буэндиа продолжить.

— У трупа рваная рана бедра вследствие попадания пули.

— Я пытался его остановить, и пришлось выстрелить, — объяснил Ордуньо. — Надеюсь, не насмерть ранил.

— Его смерть не связана с твоим выстрелом, — уверенно заявил судмедэксперт. — Этот человек точно знал, что надо делать, чтобы умереть за несколько секунд. Не из тех горе-самоубийц, которые дергаются и ловят ртом воздух, пока их не спасут. Этот был готов на все, лишь бы не отвечать на вопросы.

Все молча подумали о том, что хотел скрыть слабоумный, какие тайны он унес с собой в могилу. Тишину нарушила Марьяхо:

— Мы знаем, кто он?

— Боюсь, что нет, — ответил Буэндиа. — Документов нет, мобильного нет, ни одной татуировки… Отпечатки пальцев совпадают с найденными в квартире на Аманиэль, но ни в одной базе данных они не фигурируют.

— По крайней мере, мы знаем, что он — один из похитителей Чески.

— Так и есть. — Буэндиа согласился с Ордуньо. — Это подтверждает еще одна деталь. В его крови обнаружен азаперон, основное действующее вещество в составе азаперонила.

— Человек принимал препарат для свиней? — изумилась Рейес.

— Похоже на то. Следов от инъекций нет, значит, он пил его прямо из ампул. Препарат сильнейший, значит, человек, который давал ему азаперонил, рассчитывал на мощный транквилизирующий эффект.

— Хочешь сказать, что слабоумный был бешеным? — уточнил Сарате.

— Я просто сообщаю результаты вскрытия. Есть еще интересные данные. На коже пениса раздражение, есть признаки баланита — воспаления крайней плоти и головки. Последствия плохой гигиены и избыточной половой активности.

— Ему давали азаперонил, чтобы снизить либидо, — осторожно предположила Марьяхо.

— Вот и у меня такое впечатление.

Наступила тишина. Всем представлялись жуткие картины: Ческа в руках человека, который принимает препараты для свиней, чтобы обуздать приступы похоти.

Женщина, с которой они говорили на улице Аманиэль, утверждала, что в ту ночь слышала в квартире хрюканье. Его издавал этот человек? Выражал таким образом сексуальное влечение? Сарате первый, не выдержав, прервал молчание:

— Эта тварь держала Ческу в плену. Я не верю, что нет способа выяснить, кто он и где жил.

— Кое-какие зацепки есть, — ответил Буэндиа. — Под ногтями, на одежде и на обуви следы навоза, руки крепкие, как у человека, привычного к тяжелой работе, по всему телу следы от укусов… Все это заставляет предположить, что он жил на свиноводческой ферме.

— Тогда надо прочесать всю область, ферму за фермой, чего мы ждем? У нас же есть фотография этого типа? Будем ее показывать; кто-нибудь да должен его узнать.

— Не факт, что его узнают, — возразил Буэндиа.

— Неужели его никто не видел? — не верил Сарате. — Он что, жил взаперти?

— Если немного успокоишься, я объясню тебе ход своих мыслей.

Сарате кивнул, и судмедэксперт не упустил возможности в очередной раз откашляться.

— На теле нет следов от прививок, хотя в его возрасте должен, по крайней мере, быть рубец от БЦЖ на плече или на бедре. Никаких швов от операций, ни единой пломбы. Нескольких зубов не хватает, но, судя по повреждениям десен, ему их вырывали, как животным, — зажимали клещами и дергали изо всех сил.

— Ты хочешь сказать, что он никогда не был у врача? — уточнила Элена.

— Похоже, первым врачом, который его осматривал, стал я.

Все уставились на Буэндиа, ожидая продолжения.

— Когда я изучал результаты вскрытия, то вспомнил один случай. На краю деревни, откуда родом моя жена, жила супружеская пара. Хорошие люди, добрые соседи. С ними никогда не возникало проблем. Но когда они погибли в автомобильной аварии, выяснилось, что у них был сын, о котором никто не знал, — в те времена таких называли деревенскими дурачками. Ему было двадцать с небольшим, о нем прекрасно заботились, но прятали от людей. Он жил в доме, но никогда не выходил на улицу; родители его стыдились. Боюсь, что раньше в сельской местности подобное случалось нередко.

— Точно, я тоже знаю похожий случай, — кивнула Марьяхо.

Элена посмотрела на нее в изумлении: сама она слышала о таком впервые.

— Думаешь, здесь может быть то же самое?

— Не исключено. Хотя мы знаем, что этот хотя бы выходил за рецептами на азаперонил.

— Может, кто-нибудь знает, где он жил, — не сдавался Сарате. — Надо методично обходить дом за домом. Теперь у нас есть фотография, чтобы показывать местным. — Он взял со стола снимок трупа.

Ордуньо поднял бровь: не лучший снимок, чтобы ходить с ним по домам и задавать вопросы. Багровое, изуродованное лицо, развороченная челюсть. Тут даже рта разглядеть не получится, не то что определить форму губ. Но все лучше, чем ничего.

— По-твоему, кто-то опознает человека по такому фото? — спросила Рейес.

— По-моему, тебе надо поднять задницу со стула, потому что из-за вас мы зашли в тупик.

Ордуньо вскочил, с грохотом оттолкнув кресло. Он хотел ответить Сарате, не дожидаясь реакции Рейес, которая могла быть очень агрессивной. Сегодня племянница Рентеро снова была затянута в кожу и умудрилась стянуть свои короткие волосы в крошечный хвостик, перехваченный резинкой.

— Еще раз обвинишь во всем нас, получишь в морду.

Сарате бросился на него.

— Анхель! — крикнула Элена.

— Да прекратите, что вы как дети! — возмутился Буэндиа.

Марьяхо только сдержанно улыбалась, наблюдая за стычкой двух самцов.

Разнять их удалось Рейес — сила и решительность, с которой она это сделала, впечатлили Элену.

— Ну все, разошлись, — скомандовала девушка.

Интересная все-таки у Рентеро племянница.

Сарате и Ордуньо обменялись гневными взглядами, но было заметно, что их ярость постепенно сходит на нет.

— Больше никаких ссор я не потерплю, — заявила Элена. — Если у нас начнутся конфликты, Ческу мы точно не найдем.

Вошла одна из помощниц Буэндиа. Тихо, как всегда, приблизилась к нему и протянула документ. Он стал читать, шепотом переговариваясь с девушкой, и только потом объявил во всеуслышание:

— Рисунок в кармане погибшего, два соединенных ромба, был сделан человеческой кровью.

— Чески? — спросила Марьяхо.

— Пока не знаем, надо проверить.

Элена вскочила с кресла.

— Сарате, поехали к Ческе домой. Прямо сейчас; привезем образец ДНК.

— Где мы его возьмем? — Сарате показалось, что она хочет под любым предлогом удалить его с совещания.

— Достаточно будет зубной щетки или волоса с расчески. Но это нужно сделать срочно. Если кровь принадлежит Ческе, значит, она жива и посылает нам весточку.

— А нам что делать? — спросил Ордуньо.

Элена протянула ему фотографию Серафина:

— То, что сказал Сарате. Отправляйтесь в Куэнку и разыщите кого-нибудь, кто хоть что-то знает про этого типа. Начните с ветеринара, возможно, ему известно больше, чем он нам рассказал.

— Поехали. — Ордуньо повернулся к Рейес.

Уже выходя, он обратился к Сарате:

— Мы найдем ее. Обязательно.

Глава 38

Все тело болело. Даже простой вдох вызывал судороги и приступ кашля. Горло забилось мокротой и пылью. Ческа занимала себя тем, что расплющивала языком сгустки спекшейся крови. Хорошо бы посмотреться в зеркало, узнать, что с лицом. Казалось, что от него осталась половина. Там, где раньше была левая щека, ощущалось легкое покалывание. То ли по ране ползали насекомые, то ли это бактериальная инфекция неуклонно распространялась во все стороны, разрушая ткани и слизистые. Дверь распахнулась, поток холодного воздуха пробирал до костей. С верхнего этажа донесся визг, словно кто-то резал свинью.

Малютка рыдала, сидя на ее кровати. Ческе хотелось утешить девочку, но сил не было. Она только смотрела, как та плачет.

— Хулио говорит, Серафин умер, — всхлипнула Малютка. — Сам он ждал его в машине, но потом уехал, потому что появилась полиция.

— Что творится там наверху? — прошептала Ческа. Говорить в полный голос не получалось.

— Это Касимиро. Он как будто с ума сошел, бьется головой о стену. Они же всегда были вместе, и ему очень плохо.

— А моя картинка?

— Серафин не успел сходить в аптеку. Не повезло.

Больше говорить Ческа не могла. Силы надо было беречь, если она собиралась выбраться отсюда живой. Сейчас ее враг не Антон и не Хулио, а истощение. Можно было еще порасспрашивать Малютку, разузнать все поточнее, но вряд ли стоило. Кажется, она и так примерно представляла себе ход событий, и он ее радовал. План Чески состоял в том, чтобы рисунок попал в руки аптекаря: вдруг тот заметит, что кровь человеческая, и позвонит в полицию. Малютка свою часть задачи выполнила, подсунула листок в карман Серафину. Она говорит, что он так и не добрался до аптеки. Но если Серафин погиб в стычке с полицией, значит, рисунок уже в распоряжении ОКА. Им остается только расшифровать послание.

— Хулио говорит, нам надо уезжать.

— Прямо сейчас?

— Не знаю. — Девочка опять была готова заплакать. — Я не хочу уезжать, я всегда жила здесь. Мне страшно выходить на улицу.

А вот это плохая новость, подумала Ческа. Если они намерены бежать, ей конец. Никто ее с собой не потащит, это очевидно.

Девочка зарыдала с новой силой. Ческа вздохнула. Детский плач отдавался в ушах, сливаясь с визгом наверху, уничтожая остатки душевных сил. Внезапно Малютка притихла. Теперь слышалось только ее тяжелое дыхание. В доме хлопали двери, раздавались шаги, крики, грохот. Малютка испуганно взглянула на лестницу. По ней кубарем слетела кошка и подбежала к дрожавшей девочке.

— Кошка.

Кошка обнюхала раны Чески.

— Я тогда проиграла на «ё». Ёжик.

Ческа не сразу поняла, что Малютка хочет играть.

Теперь бы радостно включиться в игру, но от слабости Ческа, кажется, забыла все слова.

— Твоя очередь! — поторопила Малютка.

— Желвак.

Надо бы объяснить, что такое желвак. Показать на щеку, в которой теперь зияла дыра. Но девочку слово устроило и без объяснений.

— Мне на какую букву?

— На «з».

— На «з»…

Девочка покрутила головой, встала, обошла помещение. Потом опустилась на корточки и подняла с пола нитку.

— Завязать!

В ее голосе было столько азарта, что Ческа, уже закрывшая глаза, вздрогнула.

— Нитка, ее же можно завязать! — объяснила девочка.

— Завязать — это глагол. А нужно существительное.

— Не везет мне! Значит, я проиграла.

Ческе хотелось только спать — погрузиться в глубокий, крепкий сон и больше не просыпаться.

— Ты должна назначить мне штраф.

Заметив, что глаза Чески закрыты, Малютка подскочила к ней и стала тормошить.

— Я же проиграла, какой у меня штраф?

— Поможешь мне сбежать, — пробормотала Ческа.

— Ладно.

Веки Чески снова сомкнулись. На пороге сна голос Малютки звенел, как поминальный колокол по надежде:

— Ладно, я помогу тебе сбежать. Как мы это сделаем?

Тяжесть и темнота, пришедшие словно из другого мира, навалились на Ческу, не позволяя ответить.

Глава 39

— Это кровь Чески.

Сообщение Буэндиа было коротким, четким и предсказуемым.

— Спасибо, Буэндиа. Поезжай домой, отдохни, — ответила Элена.

Буэндиа допоздна задержался на работе, дожидаясь результатов анализа. Он наверняка устал. Впрочем, все они были измучены.

Когда Элена вышла на балкон, уже похолодало, и явно собирался дождь. Пласа-Майор опустела. Днем площадь забита туристами, но по ночам словно вымирает. Только в подворотнях громоздятся картонные коробки, старые одеяла и замызганные матрасы бездомных; с рассветом некоторые из ночующих здесь бомжей увозят свои скудные пожитки на тележках, украденных из супермаркетов. Естественно, по вечерам сюда приходят волонтеры, приносят бродягам термосы с горячим кофе и печенье, немного с ними болтают. Иногда Элена чувствовала, что должна спуститься на площадь и помочь этим людям, но всякий раз ей мешали эгоизм и уверенность, что они сами выбрали такую жизнь и сами должны с ней справляться. Возможно, она была неправа: никто из спавших под открытым небом не выбирал такой судьбы. Просто не смог ее избежать.

От матери было три пропущенных звонка — ничего, перезвонить можно и завтра. Элена не жалела, что согласилась лететь в Берлин. Во время совещания ОКА в команде наметились первые трещины. Стычки, обвинения, недоверие, беспомощность. У полицейских тяжелая работа… Такая нагрузка уже не для нее.

Устав разглядывать площадь, она вернулась в гостиную. Надо бы посмотреть телевизор, чтобы отключить голову, — найти программу, где знаменитости голодают на каком-нибудь острове, или еще что-то в этом роде. Но вместо этого она взяла планшет и открыла фото рисунка. Два соединенных ромба.

Что это означает? Несмотря на крайнюю усталость, Элена старалась рассуждать логично. Если у Чески появилась возможность отправить сообщение, но она не указала ни имени, ни адреса, значит, она не знала, кто ее похититель и где ее держали. Но почему два ромба? Когда-то на испанском телевидении так маркировали фильмы для взрослых: один ромб — смотреть с осторожностью, два ромба — старше восемнадцати лет. Но Ческа из другого поколения, она не могла использовать обозначения, которых даже не застала. Да и как это понимать? Старше восемнадцати? Попытка указать на бордель или другое заведение, запрещенное для несовершеннолетних?

Элена была измотана, а расшифровывать такие иероглифы непросто. Впервые за долгое время ей захотелось пойти в караоке-бар на улице Уэртас, повидать знакомых, заказать песню и отдаться музыке, а может, даже познакомиться с мужчиной, спросить, есть ли у него внедорожник, а потом отправиться на подземную парковку под площадью… Элена решительно отогнала эти мысли. Она должна сохранять ясное сознание, это ее долг перед Ческой. Она вернулась к картинке с двумя соединенными ромбами.

Вряд ли Ческа хотела отправить им философское послание. Она звала на помощь, а следовательно, все символические значения ромба — религиозные, метафизические, геометрические — можно отбросить. Тут должно быть нечто более прагматичное, какая-то зацепка, что-то, что приведет их к ней.

Элена вздрогнула от звонка домофона; сняв трубку, она услышала голос Сарате:

— Извини, что беспокою. Можно зайти?

Сарате прошел через все положенные стадии: отрицание, гнев, торг, депрессию… Теперь его мучила только тревога.

— Не могу перестать думать о Ческе, о том, через что ей пришлось пройти. Жива ли она? Насиловал ли ее этот урод с гнилыми зубами?

— Гони такие мысли. Сейчас важно одно: найти ее.

— Я голову сломал, думая об этих двух ромбах. Но так ни до чего и не додумался.

— А какие варианты у тебя были? Поделись, вдруг что-то сообразим вместе.

— Масонский символ. Чистые геометрические формы.

— Слишком изысканно.

— Татуировка. У кого-то на теле вытатуированы два ромба?

— Может быть. Но эту версию трудно проверить. Мне кажется, Ческа бы выразилась яснее.

— А у тебя есть идеи?

— Давай попробуем мыслить как Ческа, — предложила Элена. — Представь: ты связан, ранен, каким-то образом добываешь листок бумаги и можешь отправить только одно сообщение. Приходится писать его собственной кровью, и времени у тебя мало.

— Не исключено, что ты не можешь писать напрямую — иначе эта тварь записку не пропустит, — подхватывает Сарате.

— Надо еще понять, почему убитый носил рисунок в кармане.

— Думаешь, он знал, что там? Что это не просто клочок бумаги?

— Он ехал к ветеринару за рецептом…

— Но это не означает, что он умел читать рецепты и вообще хорошо соображал, — нетерпеливо перебил Сарате. — Вспомни, что говорил Буэндиа: вероятно, он почти всю жизнь провел взаперти. Думаю, Ческа хитростью подсунула листок ему в карман. Но вернемся к сообщению. Что она имела в виду?

— Она указывает нам путь. В вашем последнем расследовании, которое касалось похищения людей, встречался такой символ?

— Нет. Если бы встречался, я бы сразу вспомнил.

— И ни в каком другом расследовании?

Сарате задумался.

— Нет. Я бы вспомнил, Элена.

— Это должен быть знак, который легко расшифровать. Мне кажется, разгадка у нас под носом, просто мы ее не видим.

Еще почти час они безрезультатно рассматривали картинку.

— Ты ужинала? — спросил Сарате.

— Я очень голодная.

Они поужинали лазаньей из морозилки.

— Не знаю, сколько времени она там провалялась, но испортиться же не могла, правда?

— Завтра поймем. Если мы не отравились, значит, не испортилась.

Запить лазанью Элена предложила бутылкой итальянского «Каналетто Монтепульчано д’Абруццо».

— Думаю, вино хорошее. Мама прислала мне его на Рождество. Ты же знаешь, я вино не очень жалую. Раньше всегда пила граппу, а теперь вот подсела на воду из-под крана.

— Надо же! А я мечтал выпить с тобой граппы.

Они ели, болтали и допивали вино, ненадолго забыв о Ческе. Когда бутылка опустела, Элена сходила на кухню.

— Хранила ее в холодильнике на крайний случай, — улыбнулась она, разливая по рюмкам граппу «Либарна Гамбаротта». Элена рассказала, что этот сорт в течение года выдерживают в дубовых бочках; она рассуждала об аромате и цвете напитка, но для Сарате он ничем не отличался от любой другой граппы. Постепенно он пьянел, и на его лице проступала грусть.

— Это моя вина: я ушел тем вечером. И сказал, что не люблю ее. Иногда мне кажется, что она исчезла, чтобы меня наказать.

— Не терзай себя. Ты сказал ей то, что чувствовал. В том, что произошло потом, ты не виноват. Это уж точно.

— Иногда мне кажется, что виновата ты.

— Я?

— Конечно. Я не хотел связывать свою жизнь с Ческой потому, что все время ждал тебя.

— Думаешь, я поверю, что ты год меня не видел и все равно ждал? — Элена крутила в пальцах рюмку с граппой.

— Верить не обязательно, но это правда.

— Ты ведь говоришь так не потому, что хочешь переспать со мной?

— Не хочу я с тобой спать. Мне потом было бы паршиво.

— И мне. — Элена залпом опустошила рюмку. — Ночевать останешься?

Оба легли, каждый в своей кровати, разделенные лишь тонкой стенкой. Оба подумывали о том, чтобы обойти эту преграду. Оба отказались от этой идеи и попытались уснуть. Но безуспешно. Элена думала о Сарате, о том, как он ей нравился, и о дистанции, которую она снова устанавливала между ними. Неужели она превратилась в женщину, бегущую от любви? Примкнула к сонму разочарованных, которые проповедуют свободу от страстей и любовных драм?

Она встала и налила себе еще рюмку граппы, надеясь, что Сарате не услышит ее шагов, не выйдет в гостиную и не застанет ее в трусах и старой футболке вместо пижамы, да еще и с бутылкой в руках. Садясь на диван, она снова подумала о Сарате, о том, что ей в нем нравилось. Улыбнулась при мысли о том, что он спал в комнате ее сына Лукаса, которая все еще была обставлена как детская. Совсем как комната Чески в деревенском доме, застывшая во времени и хранившая память о той девочке, которой Ческа когда-то была.

Вскочив, Элена стала расхаживать по гостиной: от нервного напряжения у нее скрутило желудок. Она вдруг поняла, что означали два соединенных ромба.

Глава 40

Вдали уже показалась Куэнка. За последние дни Ордуньо и Рейес провели здесь достаточно времени, чтобы город ассоциировался у них не только с висячими домами, хотя их балкончики над обрывистым берегом реки Уэкар по-прежнему впечатляли.

Все утро они разъезжали по окрестностям, показывая каждому встречному фотографию Серафина: Буэндиа слегка подправил ему лицо после вскрытия. Параллельно сотрудники ОКА пытались выяснить еще что-нибудь об Иоланде Самбрано, об исчезновении которой никто не заявлял. Может, она сейчас вместе с Ческой, обеих держат в одном и том же месте?

Они поговорили с директором банка, где у нее был счет, с администрацией мебельной фабрики, где Иоланда работала, пока ее не сократили, с продавщицами в магазине, где она покупала продукты. Все опрошенные сходились в том, что она была женщиной скромной, очень вежливой и одинокой. Никто ее не хватился, пока не приехала полиция: только тогда люди сообразили, что давно ее не видели.

— А ведь в соцсетях у нее пять тысяч друзей, — заметил Ордуньо. — Вот поэтому мне и не нравятся социальные сети: пять тысяч френдов готовы поставить лайк, увидев фотку твоего кота, а выпить не с кем.

— Какой же ты древний, Ордуньо, — поддела его Рейес. — В соцсетях одно старичье сидит. Такие могут выпить разве что чашку кофе.

Они шли по улице Карретериас, показывая фото Серафина официантам, продавщицам в магазинчиках и просто прохожим, когда у Ордуньо зазвонил телефон.

— Это ветеринар.

Эмилио Суэкос нервно расхаживал туда-сюда. Ордуньо изучал записку, которую тот нашел на лобовом стекле машины: в ней ветеринару угрожали смертью за огласку плачевного состояния свиней, которые принадлежали АО «Альхибе».

— Они убьют меня. Уже открыли охоту.

— Так ты это заслужил! Ты же отвечал за состояние этих свиней. Показать тебе видео, которое мы записали?

Жесткость Рейес покоробила ветеринара, но ссориться он не хотел — все же сейчас главную угрозу представляла не полиция, а те, кто отправил записку.

— А как вы попали к ним в цех?

— Нас привел человек, на которого мы наткнулись в баре. Он тебя знает.

— В «Хуанфере»? Пинто? Ну конечно, это придурок Пинто, чертов алкаш! Знаете, где он сейчас? В Вирхен-де-ла-Лус. Его так отметелили. Не факт, что выживет… И я следующий!

Вирхен-де-ла-Лус — самая большая больница Куэнки. Пинто поступил туда прошлой ночью, после того как его еле живого обнаружили в канаве неподалеку от промзоны Ла-Монтонера.

— Если бы его нашли часом позже, то привезли бы уже не сюда, а в морг, — объяснил им доктор Каудете. — Сломано несколько костей, но что хуже, у него тяжелая черепно-мозговая травма, пробит череп. Проще говоря, он потерял часть мозга и, хотя выжил, сознание к нему уже не вернется. Простите, это звучит жестоко, но лучше умереть, чем так мучиться. Мы позвонили его брату, священнику в деревне под Бургосом, однако навестить его никто не приехал.

— А как это случилось, известно?

— Полагаю, его избили, но подтвердить это — уже ваше дело. Мы, врачи, лечим, а полиция разбирается, что и как произошло. На данный момент оценка жизненных функций дает более или менее удовлетворительные результаты.

Человека избили до полусмерти за то, что он сообщил о нарушениях в свиноводческом цеху, — проигнорировать такое они не имели права, как бы ни были заняты поисками коллеги. По крайней мере, так считала Рейес.

— Нам не обязательно заниматься этим самим, но такой беспредел нужно остановить. Мы можем привлечь других полицейских, пусть займутся. Ты же видел, что там происходит с животными! Если тебе их не жалко, то хотя бы подумай о том, что нас могут кормить этим мясом. Я, наверное, вегетарианкой стану после того, чего насмотрелась в этом цеху.

Рейес права, думал Ордуньо, но вопрос в том, подходящий ли сейчас момент. Они спустились в кафе при больнице — выпить кофе и обсудить, что делать дальше: начать объезжать окрестные фермы или остаться в Куэнке и продолжать искать кого-то, кто опознает человека на фотографии.

— Разрешите к вам присесть?

К ним подошел мужчина лет шестидесяти в старомодном костюме и плаще.

— Пожалуйста, садитесь, — отозвался Ордуньо.

— Меня зовут Викториано, Викториано Альгуасиль. Я адвокат, но поговорить с вами пришел не как юрист. Просто хочу помочь другу. А вы Родриго Ордуньо и Рейес Рентеро, если меня верно проинформировали?

— Вас прекрасно проинформировали. Что ж, теперь мы знакомы. Расскажите же, чего вы от нас хотите.

— Вы городские… Не знаю, поймете ли вы меня. В деревне и в городе дела делаются по-разному. Но имейте в виду, что вы можете получить пятнадцать тысяч евро и разделить их по своему усмотрению, пополам или как у вас принято.

— У нас не принято делить деньги, — заявил Ордуньо.

— Но пятнадцать тысяч евро — приличная сумма. Хотя бы выслушать, что нужно сделать, чтобы ее получить, вы точно можете.

Рейес видела, что Ордуньо вот-вот выхватит пистолет и задержит Викториано за попытку подкупа, за оскорбление полиции или еще за что-нибудь, так и не дав адвокату объясниться. Она поспешила вмешаться:

— Пятнадцать тысяч евро! За такие деньги я выслушаю что угодно, даже пение Пералеса[8], раз уж мы в Куэнке. Впрочем, Пералес не так уж плох. Но, как видите, мой напарник нервничает, так что поторопитесь.

Адвокат сразу перешел к сути: он представился хорошим другом управляющего фирмой АО «Альхибе», которой принадлежал цех, где они были с Пинто.

— Мой друг в курсе, что фирма допускала некоторые нарушения, что свиньи содержались не совсем так, как положено, проходили не все ветеринарные проверки, предписанные законом…

— Ваш друг не мелкий нарушитель, ваш друг сукин сын! — взорвался Ордуньо. — Он обращается с животными бесчеловечно.

Викториано не дрогнул.

— Давайте не будем забывать, что речь идет не о людях. Это всего лишь свиньи. Но мой друг потому и готов заплатить пятнадцать тысяч евро, что дело непростое. Будь это обычное мелкое нарушение, он бы просто подождал квитанций на штрафы, и никаких проблем.

Рейес задумчиво покусывала губу.

— И что мы должны сделать, чтобы получить эти деньги?

— В том-то и прелесть, что делать вам ничего не нужно. Совершенно ничего, просто забыть, что вы когда-то побывали в том цеху. Мой друг пообещал мне — и я ему верю, — что все изменится, он больше никогда не будет содержать животных в таком состоянии.

— Какой приятный у вас друг, он меня умиляет, — съязвил Ордуньо. — А Пинто? Напоминаю вам, что он находится в этой самой больнице. При смерти. И я почти уверен, что причина этого несчастья в том, что он показал нам дорогу к цеху.

— Неправда, мой друг ни при чем. Пинто много пил, видимо, неудачно упал и получил травму. К сожалению, мы уже ничего не можем для него сделать.

На этом для Ордуньо разговор был окончен.

— Передайте своему другу, что к нему придет инспекция. И что он будет арестован по подозрению в убийстве.

Казалось, Викториано искренне возмутило упрямство полицейских.

— Сеньорита, вы кажетесь более здравомыслящей, чем ваш напарник. Почему бы вам не побеседовать с ним и не попробовать его переубедить? Я могу уговорить своего друга увеличить сумму вознаграждения до двадцати пяти тысяч евро. Это ведь так приятно — получить двадцать пять тысяч в обмен на бездействие.

— Мой напарник уже сказал вам, как мы поступим. Я бы и ждать не стала, вам еще повезло, что он тут главный, — ответила Рейес. — Будь моя воля, мы бы прямо сейчас задержали вас и поехали за вашим другом. И про Суэкоса не забыли бы.

— Как это прискорбно! Куда разумнее заработать хорошие деньги, чем получить проблемы.

— Вы нам угрожаете?

— Нет, что вы, я же адвокат, я никогда никому не угрожаю! Если бы вы знали, сколько раз мне приходилось успокаивать своих клиентов. Без адвокатов насилия было бы гораздо больше.

Викториано удалился, довольный собой. Рейес с отвращением смотрела ему вслед.

— Что будем делать?

— Искать Ческу, ради этого мы сюда и приехали, — ответил Ордуньо.

— Ты позволишь им отвертеться?

— Вот найдем Ческу, тогда и заявим на них. Сейчас мы не можем в это лезть; пусть местная полиция поработает. А мы продолжим расспрашивать про этого слабоумного, не верю, что его совсем никто не знает.

Придя на парковку, они обнаружили, что у их «вольво» порезаны все четыре колеса.

— Только не говори, что это лучше, чем пятнадцать тысяч евро, — рассмеялась Рейес.

— Двадцать пять, последнее предложение было двадцать пять тысяч, не забывай.

Глава 41

Элена остановила машину перед домом Хуаны Ольмо. Первым у двери оказался Сарате. Он нетерпеливо жал на звонок, но никто не открывал. Соседка сообщила им, что в это время Хуана всегда на мессе.

До церкви, одной стороной выходившей на улицу Реаль, от дома Хуаны было метров пятьсот-шестьсот. Какие же разные жизни у сестер, думала Элена. Одна в Мадриде, работает в полиции; другая в деревне, и весь ее путь — от дома, где родилась, до церкви. Иногда она, наверное, заходит в пекарню, в мясную лавку к Авелино или в рыбную к Карлосу, но все это тоже совсем рядом. Представить подругу в такой обстановке Элена не могла — рано или поздно Ческа сбежала бы отсюда, даже если бы ее юность не была омрачена страшной трагедией, которая, скорее всего, и придала ей решимости.

Церковь Святого Иакова, построенная в XIII веке, являла собой достойный образец романского стиля. Долгое время в ней не видели ничего особенного, но в девяностых годах прошлого столетия во время реставрации за барочным иконостасом обнаружили романскую каменную апсиду, сохранившуюся со времен возведения храма. С тех пор церковь обрела свой первоначальный облик и стала одной из достопримечательностей провинции; туристы непременно заезжали посмотреть на ее разноцветные каменные барельефы. По мнению ученых, на них было изображено поклонение короля Фердинанда III Святого, его супруги Елизаветы Швабской и епископа Сеговии гробнице апостола Иакова.

Хуана стояла на коленях у скамейки в последнем ряду, неподалеку от входа. Непохоже, чтобы она обращала свои молитвы к какой-либо из фигур, украшавших своды храма. Увидев Элену, она испуганно вздрогнула.

— Вы приехали из-за Франсиски? Вы ее нашли?

Выглядела Хуана неважно, под глазами темнели круги, как будто исчезновение Чески вернуло ее в те кошмарные дни, которые она так долго пыталась забыть.

— Мы не знаем, что с ней произошло, и еще не нашли ее. А приехали, потому что нуждаемся в вашей помощи. Нам нужно войти в дом. Это срочно.

Комната Чески в деревенском доме ничем не напоминала ее мадридскую квартиру на улице Усеры. Старинная тяжеловесная мебель работы местных плотников и даже отца Чески, который любил работать руками. Два стеллажа у стены, заполненные книгами для малышей и школьников, он сделал сам; столешницу вытесал и отшлифовал за один вечер. На столе стояли детские вещицы: слоник с цветными карандашами, резиновый морской еж — игрушка для снятия стресса. Две черепахи качали головами при малейшем дуновении ветра. Под столом лежал школьный рюкзак с Оливером и Бенджи, персонажами аниме.

Узкая, сантиметров восемьдесят, кровать была заправлена старым вязаным покрывалом, над изящным кованым изголовьем висел постер группы «Héroes del Silencio»[9]. На подушке сидели две плюшевые собачки. На прикроватной тумбочке стояла статуэтка Фатимской Богоматери, сувенир из поездки в Португалию. На стене висел простой строгий крест. Если бы не детские вещи, комнату можно было бы принять за монастырскую келью.

Окинув помещение взглядом, Элена направилась к коврику, похоже самодельному, лежавшему в изножье кровати. На нем были изображены два соединенных ромба. Под ковриком был кафельный пол, но, если интуиция не подводила Элену, плитку можно поднять, и под ней окажется тайник. Инспектор попыталась поддеть плитку ногой — безрезультатно. Потом наклонилась и ощупала ее: прилегает плотно. Подключился Сарате — он достал нож, поддел плитку с четырех сторон, и та наконец отошла.

— Что это? — спросила Хуана, крестясь, как будто прятать что-то в доме само по себе было страшным грехом.

Элена достала из тайника тонкую синюю папку. Внутри лежала вырезка — новостная заметка из «Вестника Сеговии», напечатанная двадцать один год назад: «Животноводческая ярмарка в Сепульведе прошла с рекордным количеством участников». В статье были описаны значимость мероприятия, заключенные на нем сделки, прекрасные отношения организаторов с муниципальными властями, отраслевые юридические перипетии и растущий интерес публики. Текст был очень скучным.

— Что это, Сарате? — спросила Элена. — Зачем Ческе хранить эту вырезку?

— Не знаю. Но дата совпадает с годом изнасилования.

Элена разглядывала маленькую фотографию внизу страницы. Трое улыбающихся мужчин держали вяленую свиную ногу. Подпись гласила: «Радость победителей: они выиграли окорок».

— Фотография, Сарате. Кто это? — Она указала на стоявшего посередине.

— Может, это Гарридо, покойник из гостиницы в Сафре? Но видно плохо, да и снимок сделан давным-давно.

— Хуана! — окликнула Элена.

Хуана, вышедшая в коридор, чтобы не мешать, вернулась в комнату.

— Хуана, кто эти люди?

Взяв вырезку, Хуана посмотрела на фото с легкой улыбкой.

— Вот Фернандо. Мой жених.

— А остальных знаете?

Хуана вновь пригляделась к снимку и покачала головой.

— Постарайтесь вспомнить, Хуана. Может, они вам кого-то напоминают?

— Я их не знаю. Они не местные.

Элена была близка к отчаянию. Она надеялась на прямые указания, но нашла только старую фотографию. Это те самые мужчины, которые изнасиловали Ческу?

Помимо вырезки в папке лежал список всех животноводческих выставок, проходивших в Испании, и карта окрестностей Турегано, на которой ручкой были проставлены крестики.

— Пойду на кухню, — сказала Хуана.

— Подождите. — Элена вертела в руках карту с крестиками. — Вы уверены, что эти люди не из вашей деревни?

— Абсолютно.

— А как насчет близлежащих деревень?

— К чему ты клонишь, Элена? — спросил Сарате.

— Посмотри на карту. Ческу интересовали деревни и фермы, расположенные неподалеку. Она наведывалась к вам, Хуана, чтобы осматривать их.

— На меня она даже внимания не обращала, когда бывала здесь.

Больше в папке ничего не было. Элена указала на массивный деревянный шкаф напротив кровати, закрытый на висячий замок.

— У вас есть ключ от шкафа?

— Нет, и никогда не было. Это сестра замок повесила — наверное, в какой-то из последних приездов.

— Пропустите, — решительно вмешался Сарате.

Он вытащил из кобуры пистолет. Хуана испуганно ахнула, решив, что он собирается стрелять по замку. Элена тоже не сразу поняла, что он намеревался делать. Но Сарате просто воспользовался пистолетом вместо молотка. Замок выдержал пару ударов, а потом развалился и упал на пол. Одежды в шкафу оказалось немного: пара вязаных кофт, штаны и теплая куртка — зимой в Сеговии холодно.

— Это вещи Чески?

— Да, она их надевала, когда приезжала сюда.

— Спасибо, Хуана. Вы разрешите нам все это осмотреть?

Хуана, кивнув, удалилась. Элена и Сарате продолжили исследовать содержимое шкафа. Раз Ческа повесила замок, значит, она там что-то прятала.

В ящиках они нашли нижнее белье, старые рубашки, носки… Обыск не приносил никаких результатов, пока Элена не попыталась вытащить один из ящиков.

— Здесь что-то есть, — объявила она.

Приложив больше усилий, чем можно было ожидать, они все-таки вынули ящик. Сзади у него оказался дополнительный отсек, а в нем — сверток в черном целлофане. Внутри был маленький пистолет, «Глок-26».

— Оружие, из которого она убила Фернандо Гарридо?

— Возможно, — согласился Сарате. — Заберем, пусть им займется Буэндиа.

Сфотографировав газетную вырезку с тремя улыбающимися обладателями окорока, Элена позвонила Марьяхо.

— Я только что отправила тебе фото. Один из этих троих — Фернандо Гарридо, который был на видеозаписи. Знаю, что все время прошу невозможного, но мне нужно, чтобы ты выяснила, кто остальные двое. Сегодня до обеда, Марьяхо, ладно?

Глава 42

В течение двух часов, пока меняли колеса служебной машины, Рейес и Ордуньо продолжали показывать жителям Куэнки фото Серафина.

Наконец на пешеходной улице Карретериа одна девушка, продавщица в магазине одежды, сообщила, что видела похожего человека.

— Только не одного, а двух. И это было не в Куэнке.

— А где?

— На заправке у трассы, недалеко от Таранкона, со стороны Санта-Леонор. Я ехала со своим парнем, мы остановились, и пока он заправлял машину, я пошла в магазин. Те двое сидели в кузове фургона. Проходя мимо, я заметила, что один мастурбировал, глядя на меня. Я сразу побежала назад, пока мой парень не увидел. Он ужасно ревнивый, мог начать разборки.

— Можешь нам еще что-то рассказать? Про фургон или про них самих?

— Ничего, говорю же, я убежала. Даже цвет фургона не помню. Помню только… Короче, неважно.

— Нет, скажи!

— Размер его… его члена. Он был огромный. Такой увидишь — не забудешь. Но больше ничего. Они сидели в кузове, водителя я не заметила. Наверное, он ушел платить за заправку.

— Когда это было?

— Не помню. Незадолго до Рождества. В субботу утром, потому что у моего парня дом в Трибальдосе и по выходным мы ездим туда. Точнее не могу сказать. Вы не подумайте, что я хочу оскорбить этих людей, но мне показалось, что они какие-то ненормальные.

— В смысле больные?

— Нет, не так… В них было что-то звериное; не знаю, как объяснить.

Им пришлось поторопить автомеханика, менявшего колеса, чтобы как можно скорее отправиться на заправку, о которой говорила девушка.

— Думаешь, они так долго хранят записи с камер наблюдения? — спросила Рейес. — Она же сказала, что это было еще до Рождества.

— Понятия не имею. Но пока это единственная зацепка.

Шиномонтаж находился в промзоне под названием Серрахера. Забрав машину, они никак не могли выбраться на шоссе.

— Улица та самая, Камино-де-лас-Виньяс.

— Ага, только мы едем не в ту сторону. Надо найти, где можно развернуться.

— Заблудились, надо же! И какой толк от этого навигатора, если с ним все равно теряешься, — рассмеялась Рейес. — Сверни вон туда.

Через несколько метров они взяли правее и оказались на другой улочке, которая должна была вывести их на шоссе. На перекрестке какая-то машина преградила им путь, еще одна врезалась в «вольво» сзади. Удар оказался настолько сильным, что сработали подушки безопасности. Ордуньо попытался вырулить, но «вольво» зажало между машинами нападающих. Он потянулся к пистолету, но к ним уже подошли двое.

— Даже не думайте.

Мужчины направили на полицейских пистолеты и, судя по всему, были готовы стрелять.

— Вылезайте, — приказал один.

Подошли еще двое и отобрали у Ордуньо и Рейес оружие. Только после этого из старого «мерседеса» вылез старичок — лысый, морщинистый, низкого роста.

— Добрый вечер.

— Что происходит? Предупреждаю вас, что мы сотрудники полиции, — сказал Ордуньо.

— Я прекрасно знаю, кто вы. Сегодня с вами беседовал мой адвокат, и вы отвергли предложение, которое я через него передал. Плохое решение, скажу вам откровенно.

— Что вам нужно?

— Уже ничего. Вам все сказал мой адвокат. Больше предложений нет, двадцать пять тысяч евро вы потеряли. И это не самое ценное, что вам предстоит утратить. У меня бизнес, семья, и все это я намерен защищать.

— Да нам плевать на ваших свиней, — тянул время Ордуньо.

Все взгляды обратились на него. Никто не смотрел на его спутницу, девушку в красном платье, короткой кожаной куртке и кроссовках «Нью Бэланс». Никто не заметил, как она подошла к одному из мужчин и с силой ударила его по горлу ребром ладони. Пока остальные сообразили, что происходит, она успела подхватить выпавший у него пистолет и выстрелить во второго преступника. Ордуньо тем временем бросился на главного, старика, и зажал ему шею локтевым захватом. Двое оставшихся вооруженных мужчин замерли в нерешительности.

— Бросайте оружие, или я сверну ему шею.

Оба подчинились. Рейес ногой отпихнула их пистолеты подальше.

— Ты чего? — крикнул ей Ордуньо. — Подбери!

— Не могу, я, кажется, руку сломала, — извиняющимся тоном ответила Рейес, с жалобной гримасой демонстрируя правую руку, но левой продолжая целиться в противников.

Ордуньо, не ослабляя захвата, подошел к ней вместе со стариком. Несмотря на боль, Рейес, похоже, ликовала.

— Быстро все в жизни меняется, да, сеньор как-вас-там, — рассмеялась она.

Мужчина, получивший удар по горлу, лежал на земле без сознания; у другого выстрелом разнесло коленный сустав, и он, крича от боли, пытался отползти в сторону; еще двое остались без оружия, и Ордуньо уже надел на них наручники. Рейес перевела пистолет на старика.

— Давайте договариваться. Пятьдесят тысяч евро, — сделал он последнюю попытку.

— Вы же сказали, что предложений больше нет, — ехидно отозвалась Рейес.

— Не говорите глупостей, сеньорита.

— А я вам соврал, — сообщил ему Ордуньо. — Нам на ваших свиней совсем не плевать.

Глава 43

В свои шестьдесят Марьяхо давно покончила с чинопочитанием и дипломатией. Она не лезла за словом в карман и на дух не переносила политкорректности. Выполняя задание Элены, она ругалась на чем свет стоит. Буэндиа, уже привыкший к ее манерам, почти не обращал на это внимания.

— Результаты Элене нужны до обеда, мать ее! Она думает, я их рожу? Совсем охренела!

— Это ты так пытаешься сосредоточиться? — поинтересовался судмедэксперт.

— Ты видел, какую говнофотку она мне прислала? Крохотную, двадцатилетней давности, сплошное зерно… Вот что мне с ней делать, Буэндиа?

— Ну уж ты-то что-нибудь придумаешь, я уверен.

— Как же мне хочется на пенсию!

Марьяхо попыталась улучшить качество изображения, прогнала его через программу состаривания лиц, добавив каждому мужчине по двадцать лет. За контрольный образец она взяла Фернандо Гарридо — когда тот погиб в Сафре, его фото разместили в ежедневной газете «Сегодня», выходившей в Бадахосе. Виртуальный портрет отличался от реального примерно как небо от земли. Вслед за потоком обсценной лексики Марьяхо вынесла вердикт: найти двух остальных не получится. Для этого их фотографии должны были появиться в прессе или в каком-нибудь официальном архиве. Какова вероятность, что обычный фермер попадет в СМИ?

Ответ на этот вопрос нашелся у Буэндиа, хотя и не сразу. Все утро судмедэксперт просматривал выпуски газеты «Ла трибуна де Куэнка» в поисках публикаций, которые навели бы их на след Чески. Одного насильника она убила, теоретически могла убить и других. А поскольку все имевшиеся у них зацепки вели в Куэнку, Буэндиа показалось логичным начать с местной прессы. Но он так ничего и не нашел, хотя проверил все выпуски за пять месяцев: ознакомился с протестами экоактивистов против строительства в зоне обитания охраняемых видов, мелкими стычками между соседями и коррупционными скандалами с участием муниципальных властей. В разделе криминальной хроники писали о двух женщинах, убитых бывшими партнерами, одном погибшем в пьяной драке и одном утонувшем в болоте — и больше ничего. Полиция Куэнки, наверное, умирает от скуки, подумал Буэндиа.

Он перешел к просмотру «Вестника Сеговии». В последние месяцы Ческа часто ездила в гости к сестре; возможно, она искала своих насильников в том регионе. Марьяхо тем временем сражалась с алгоритмами обработки изображений, фильтрами и технологиями сравнения лиц. Взлом программного обеспечения Национального разведывательного центра отнял бы у нее несколько часов, но не исключено, что оно того стоило. НРЦ располагал передовыми технологиями, позволявшими установить личность террориста в темных очках, шарфе и бейсболке по форме кончика уха или очертаниям ноздрей. Только вот с каким изображением сопоставить это сомнительное фото, сделанное больше двадцати лет назад?

В этот момент Буэндиа бросил ей спасательный круг.

— Обрати внимание, какая новость. Три недели назад человека, выходившего с животноводческой ярмарки Сепульведы, насмерть сбила машина.

Марьяхо вскочила, подошла и оперлась о стол Буэндиа. В «Вестнике Сеговии» была фотография покойного; его звали Мануэль Санчес. Марьяхо сравнила изображение с увеличенным фото трех мужчин. Сходство не было разительным, но снимок из «Вестника Сеговии» она все же отсканировала.

Спустя два часа ей удалось получить доступ к программе распознавания лиц НРЦ. Она ввела два изображения — Мануэля Санчеса и одного из мужчин со старой фотографии, того, который был отдаленно на него похож. По отсутствию гневных тирад Буэндиа догадался: Марьяхо что-то нашла.

— Буэндиа, это он. Он самый. Мануэль Санчес, которого сбила машина в Сепульведе, двадцать один год назад выиграл вяленый окорок.

Элена и Сарате доехали до Сеговии, чтобы запросить полный список свиноводческих ферм в районе, и там столкнулись с провинциальной бюрократией: к любой бумажке местный чиновник относился, как к государственной тайне, и получить ее стоило неимоверных усилий. Сарате уже был готов выхватить пистолет и, невзирая на последствия, открыть огонь по этой унылой конторе, когда позвонила Марьяхо. Она идентифицировала еще одного мужчину на фотографии. Мануэль Санчес, три недели назад погиб под колесами машины, когда выходил с животноводческой ярмарки в Сепульведе; сейчас она пришлет относительно свежее фото.

— Нам нужно еще что-нибудь, Марьяхо, — ответила Элена. — Его адрес, например. Может, вдова знает, кто третий на снимке.

— Так я поэтому вам и звоню. Вы там близко, километрах в пятидесяти. Покойный жил в Риасе, это район Сеговии.

— Тогда мы поехали. Скинь мне точный адрес.

— Буэндиа просит передать, что ему нужен образец ДНК, а то труп кремировали. Сами знаете, его устроит что угодно, хоть волос с расчески. Он хочет проверить, не отец ли это Ребеки, Ческиной дочки.

— Пусть не волнуется, что-нибудь привезем.

— А вот про третьего вообще ничего не могу сказать. Лицо очень плохо видно: наполовину прикрыто козырьком кепки, да еще и тень на него падает. Была бы это современная фотография, я бы смогла что-то сделать, но она древняя, сплошное зерно… Я, конечно, позвоню в газету, вдруг у них в архиве сохранился негатив и с ним можно поработать, но это вряд ли. Снимок неважный, проходной, а сделан давным-давно.

— Сделай что сможешь, Марьяхо, но третьего ты в некрологах не найдешь. Ческа сейчас у него.

Риаса встретила их начинающимся снегопадом. Парк при въезде постепенно покрывался снегом, который придавал деревне особое очарование. За парком белели крыши домов.

— Тут он красивый! А в Мадриде снег сразу превращается в грязь. Ты здесь бывал?

— Много раз. Проездом был и за покупками приезжал. А когда-то у Сальвадора, моего наставника, был дом в Мадригере, это деревня недалеко отсюда. Мы часто проводили там выходные, а иногда приезжали на день святого Пантелеимона в конце июля.

Мадридский проспект был застроен виллами с большими садами, которые все сильнее заносило снегом.

— Еще застрянем тут без связи, — волновалась Элена.

— Не переживай, дороги здесь хорошие, и мы не на твоей машине, а на настоящей. — Сарате все еще мог смеяться.

— Как раз выбираться из сугробов лучше на старой русской тачке!

Они притормозили у дома Мануэля Санчеса. Площадку перед ним чистила от снега симпатичная женщина лет сорока; из-под шерстяной шапочки у нее выбивались рыжие локоны. Очертания фигуры скрадывал пуховик. При виде полицейских она прервала работу.

— Вы Ана Менсиа? — обратилась к ней Элена.

— Да. Что-то случилось?

— Мы из полиции, хотим поговорить про вашего мужа, Мануэля Санчеса.

Решительным движением Ана сгребла с площадки еще немного снега, как бы давая понять, что ей помешали. Но потом прислонила лопату к забору и позволила полицейским пройти.

В саду двое мальчишек лепили снеговика.

— Мигель, надень пальто немедленно! — крикнула Ана одному из сыновей. — Хочешь подхватить воспаление легких?

— Но мне жарко! — возразил мальчик.

— Надевай быстро. И чтобы через пять минут оба были у камина, погреетесь немного.

Ана толкнула входную дверь, и Сарате с Эленой окутал запах горящих поленьев.

— Мануэль! — окликнула Ана, стряхивая снег с обуви.

В холл вышел мужчина в толстом свитере. На руках у него была маленькая девочка.

— Они из полиции, хотят поговорить с тобой.

Мануэль не скрывал удивления. Но оно не шло ни в какое сравнение с изумлением, близким к ступору, которое испытали Сарате и Элена. Потому что перед ними стоял Мануэль Санчес — человек, насмерть сбитый машиной на животноводческой ярмарке в Сепульведе.

Глава 44

Мануэль провел их в маленький кабинет. Не успели они начать разговор, как зашла Ана.

— Хотите выпить чего-нибудь?

— Не беспокойтесь, — ответила Элена. — Мы только побеседуем немного с вашим мужем.

Ана кивнула, но уходить не спешила. Еще несколько секунд она поправляла жалюзи, чтобы вечерний свет не бил в глаза. Ей явно хотелось принять участие в разговоре, но все ждали, пока она выйдет. Когда за женой закрылась дверь, Мануэль прервал напряженное молчание:

— И чем же я могу вам помочь?

— Не будем ходить вокруг да около, — решительно произнес Сарате. — По нашим сведениям, вы мертвы.

Мануэль приподнял бровь:

— Полагаю, речь идет о человеке, которого сбила машина в Сепульведе?

— В газете написано, что это были вы.

— Ну ясно же, что это ошибка. Я бы посмеялся, не будь она трагической: там погиб мой брат Антонио.

— Но как они могли перепутать? — спросила Элена.

Мануэль совершенно спокойно объяснил, в чем дело: он зарегистрировался как участник ярмарки, но накануне у него случился приступ аппендицита, и его увезли в больницу.

— Тогда мы решили, что поедет брат, он иногда помогал мне с производством кормов. Но мы уже не успевали изменить бронь в гостинице, бейдж участника ярмарки и тому подобное. Так что, поскольку мы с ним очень похожи, он взял мое удостоверение личности, мои банковские карточки и даже визитки. Когда он попал под машину, при нем нашли полный комплект моих документов и сочли погибшим меня. Но я, как видите, жив.

— А фотография в газете ваша или брата?

— Моя, ее взяли с бейджа.

— Вы настолько похожи, что газетчики не заметили разницы?

— Нас вечно путали. Мы хоть и не близнецы, но были очень близки по возрасту и похожи внешне.

Элена положила на стол снимок, сделанный двадцать один год назад.

— А этот человек на фотографии — вы или ваш брат?

Мануэль взял газетную вырезку и стал с интересом ее разглядывать.

— Это же было сто лет назад. С трудом узнаю себя.

— Но как выиграли хамон в лотерею, вы наверняка помните, — подсказала ему Элена.

— Да, это помню.

— Значит, это вы, а не ваш брат.

Мануэль положил вырезку на стол. Он вдруг помрачнел, лицо нервно дернулось.

— Можно узнать, чего вы от меня хотите? Не понимаю, зачем вы задаете все эти вопросы.

— Сеньор Санчес, мы расследуем преступление, совершенное двадцать один год назад. Изнасилование.

— Изнасилование?

— Да.

Элена отвечала коротко и не сводила с него глаз, пытаясь уловить малейший признак угрызений совести или страха.

— А я тут при чем?

Сарате молчал, позволяя Элене вести допрос, — он знал, что у нее это прекрасно получалось. К тому же он был шокирован тем, что в своем крестовом походе возмездия Ческа убила невиновного. Как с ней общаться, если они ее спасут? Ее отдадут под суд, это понятно. Но лично он — сможет ли он простить такое?

— Это случилось в начале сентября, — начала Элена. — Трое друзей приехали в Сепульведу на ярмарку. Они не только заключили выгодные сделки, но и выиграли в лотерею хамон. Это даже попало в местную газету.

Элена снова показала вырезку с фотографией.

— Хамон мы выиграли, это я помню. Но мы никого не насиловали.

— Я не закончила. Отмечать победу они отправились в Турегано, родную деревню одного из них. Там как раз проходил праздник. Друзья пили, веселились, снимали стресс… в общем, отлично проводили время. И вдруг увидели девчонку лет пятнадцати, очень хорошенькую, она была одна и казалась немного растерянной посреди общего веселья. Девочка направилась домой, а трое мужчин последовали за ней, догнали, изнасиловали и бросили на пустыре на окраине деревни.

Произнося это, Элена чувствовала, как ее охватывает дикая злость. Она старалась сохранять спокойствие, сейчас ее дело — следить за реакцией Мануэля, который то ли действительно удивился, то ли сделал вид. Из сада доносились возгласы его детей, судя по всему, игравших в снежки. Его жена крикнула Мигелю, чтобы тот надел пальто. А прислушавшись, можно было различить плач младенца, который, видимо, лежал в кроватке где-то рядом с ними. Голоса всей семьи Мануэля. Все, к чему он стремился, и, наверное, все самое дорогое для него оказалось под угрозой из-за преступления, совершенного в прошлом.

— Я не помню ночи, о которой вы рассказываете. Выпили мы тогда много, это точно. Но уверяю вас, что я никого не насиловал… И в любом случае срок давности истек, разве не так?

— Увы, должна вам сообщить, что закон изменился: срок давности по насилию над несовершеннолетними истекает, когда жертве исполняется сорок лет. А этой женщине сейчас тридцать пять.

— Но это безумие. Какие у нее могут быть доказательства? Спустя столько лет! Эта женщина утверждает, что я…

— Кто этот человек?

Элена ткнула пальцем в самое неразборчивое изображение на фотографии.

— Не знаю его. Не помню.

— Кто он?

— Не помню.

— Вспоминайте. Кто он?

— Слушайте, если меня в чем-то обвиняют, этот разговор должен проходить в присутствии адвоката. А если нет, то уходите. Уже поздно, и мне надо заниматься делами. Потому что у меня большая семья, если вы не заметили. Уж не знаю, кем я был в двадцать с чем-то, но сейчас я уважаемый бизнесмен и образцовый отец семейства.

Уважаемый бизнесмен. Образцовый семьянин. Идеальная жизнь, выстроенная кирпичик за кирпичиком. А на другой чаше весов — давняя ночная пьянка. Что перевесит в час, когда будет решаться судьба этого человека? Элена смотрела на Мануэля и ждала, что он раскается, но этого не произошло. Так что Сарате решил вмешаться.

— Не могли бы вы предоставить нам образец своей ДНК?

— Что?

— Нам бы это очень помогло. Изнасилование имело последствия: несовершеннолетняя жертва забеременела и родила дочь. Надо сравнить ДНК, вашу и этой девушки, чтобы выяснить, не вы ли ее отец.

— Я никогда никого не насиловал.

— В таком случае вас тем более не затруднит дать нам образец ДНК. Достаточно волоса.

Мануэль в ярости поднялся с места.

— Я больше не потерплю оскорблений. Прошу вас уйти.

— Подождите, — произнесла Элена.

Санчес, уже потянувшийся к ручке двери, обернулся.

— Если вы скажете, кто этот человек на фотографии, мы забудем про ДНК, и наш разговор не выйдет за пределы этого кабинета.

Похоже, Мануэль задумался над ее предложением. По крайней мере, он несколько секунд медлил с ответом.

— Откуда мне знать, что вы не обманете?

— Вам придется поверить мне на слово.

— Я не знаю, кто это. Мы не были знакомы. Понятия не имею, кто он.

— Вы лжете.

— Вы тоже. Вы не можете делать таких предложений, это незаконно.

— Даю вам последний шанс, Мануэль. И делаю это только потому, что речь идет о жизни нашей коллеги. Мы считаем, что человек с фотографии ее похитил и намерен причинить ей вред. Либо вы скажете мне, кто он, либо я выведу вас отсюда в наручниках на глазах у жены и детей.

Сарате вздрогнул. Видя, что Элена вне себя от ярости, он наклонился к ней:

— Элена…

Он хотел шепнуть ей, что задерживать этого человека — серьезная ошибка. У них не было не только ордера, но и достаточных оснований подозревать Санчеса.

Мануэль посмотрел на нее с насмешкой:

— Ордер на арест покажете?

Элена резко вскочила и развернула Мануэля лицом к двери. Мгновение спустя она вытащила наручники и защелкнула их на его заведенных за спину запястьях.

— Вас ждут о-о-очень большие проблемы, — пригрозил Мануэль.

— Пошел.

Жестом она велела Сарате открыть дверь. Они прошли через гостиную в холл, оттуда в сад, где играли мальчишки. Из дома выбежала Ана, поскользнулась на тающем снегу и с трудом удержала равновесие.

— Мануэль! Что такое? Куда тебя забирают?

Элена затолкала его в машину. Потом протянула ничего не понимающей женщине визитную карточку.

— Он задержан. Позвоните позже, вам сообщат подробности.

— Но что он сделал?!

Взвизгнули шины, и машина сорвалась с места.

Глава 45

Медики в травмпунктах могут с первого взгляда определить, сломал человек руку при падении или из-за того, что кого-то ударил. Доктору Каудете в больнице Вирхен-де-ла-Лус все стало ясно, как только он увидел рентген руки Рейес.

— Трещина в пятой пястной кости правой руки. Травма боксера либо человека психически неуравновешенного. У вас какая?

— Боксерская, — с гордостью ответила Рейес. — Тому парню похуже пришлось.

— Его я уже осмотрел, он в другом кабинете, под надзором полиции. Знаете, как такой перелом называется на английском? «Кабацкий перелом», поскольку он характерен для пьяных драк в барах по выходным.

— Но я же не пьяная и не в баре дралась. Я сотрудник полиции. Не знаю точно, куда я ему заехала. Частично в челюсть, частично в горло…

— Хороший удар. Запястье болит?

— Нет, только кисть. Вы мне наложите гипс?

— Не хочу, чтобы ваш перелом плохо сросся. Представьте, вот я наложу гипс неправильно, и вы больше никогда не сможете застегнуть пуговицу. Я бы себя возненавидел за такое.

— А я бы стала носить одежду на молнии.

— Пока я просто зафиксирую вашу кисть, а потом специалист посмотрит и решит, как вас лучше лечить. Если хотите услышать мое мнение, вам повезло и хирургическое вмешательство не потребуется. Я вас на минутку оставлю, постарайтесь не шевелить рукой.

Рейес осталась одна. Ордуньо занимался документами: писал заявление, оформлял протоколы. Впервые с прихода в ОКА Рейес оказалась в одиночестве и не знала, что делать: то ли звонить в Мадрид с докладом, то ли подождать. Ей было неспокойно: вдруг руку придется оперировать и расследование продолжится без нее? А ей так хотелось помочь коллегам найти Ческу!

Наконец вернулся Ордуньо.

— Тобой еще не занимались?

— Занимались, но сказали подождать, пока специалист посмотрит. Как все прошло?

— Прямо сейчас местная полиция опечатывает три фермы и два мясных производства. Последнее, что я слышал: задержаны уже пятнадцать человек.

— И Суэкос?

— Да, ветеринар тоже. Похоже, всю сеть накрыли. Теперь тебе необязательно становиться веганом.

— И хорошо! Как все быстро решилось.

— Я не хотел тратить время на все эти разборки со свиньями, считал, что нам надо заниматься исключительно поисками Чески, но Викториано со своим клиентом сами напросились.

— Надо ехать на заправку в Таранкон.

— Посмотрим, отпустят ли тебя.

— Думаешь, у них сохранились записи за предрождественский период?

— Сомневаюсь. Но ехать все равно надо, других зацепок у нас нет. Да и Элена приказала.

— Ты с ней говорил?

— Да. Звонил в отдел, рассказал, что тут было. У них там вроде тоже подвижки намечаются. Нашли второго насильника, живого.

— Живого?

— Так случайно получилось, потом расскажу.

— Может, сходишь за врачом? Скучно сидеть здесь без дела.

— Имей терпение. Кстати, ты отлично себя проявила, когда на нас напали.

— Ты так думаешь?

— Ну ты ему так врезала…

— Просто если бы не врезала, они бы нас прикончили. Вот второму я выстрелила в колено, хотя мне так хотелось попасть повыше.

Доктор Каудете прервал их беседу и сообщил, что кость не смещена. В операции не было необходимости, достаточно фиксирующей повязки.

— Но на следующей неделе вам надо прийти на осмотр.

— Это на следующей неделе! А сейчас перевязывайте меня скорее, мы торопимся.

Заправка находилась рядом с Таранконом, но административно относилась к другой деревне, Санта-Леонор. Начальник заверил их, что никогда не видел человека с фотографии. А записи с камер видеонаблюдения так долго не хранились.

— Мы стираем старые записи, а жесткие диски используем заново. Объем диска у нас один терабайт, камеры пишут круглосуточно. По факту в наличии всегда месяц записи. Закон о защите данных так и предписывает.

Еще одна дорожка привела их в тупик. Но перед уходом Рейес сообразила задать вопрос кассиру:

— А здесь не останавливается заправляться мужчина в старомодной зеленой куртке с рыжей отделкой?

— Мужчина в зеленой куртке? Да… бывает у нас такой. Только я не знаю, как его зовут. Он всегда платит наличными. У него красный закрытый фургончик, то ли «рено», то ли «ситроен». Вроде бы он живет недалеко от Санта-Леонор, я как-то видел его там в баре на площади. «Сарко» называется, у них шикарные фрикадельки.

Глава 46

Мануэль Санчес сидел в допросной. Элена нарочно оставила его там одного: пусть понервничает. Они выдрали у него волосок, из которого Буэндиа извлечет ДНК, чтобы сравнить с образцом ДНК Ребеки. Положительный результат анализа упростит дело: Мануэлю ничего не останется, кроме как признаться в изнасиловании, и тогда они смогут сосредоточиться на единственном, что интересовало Элену, — на личности третьего мужчины с фотографии. Проблема в том, что анализ ДНК требовал времени, которого у них не было.

Элена вошла и села напротив Мануэля.

— Я тут наводила справки, и все отзываются о вас очень хорошо. Похоже, вы порядочный человек.

Мануэль не ответил. Он был серьезен, кажется, немного напуган, но пытался скрыть это под напускным высокомерием.

— Я не хочу разрушать вашу жизнь. Мне только нужно, чтобы вы сказали, кто этот тип.

Она снова положила на стол старую фотографию.

— Я его не знаю.

— А другого, вот этого, знаете? Его зовут Фернандо Гарридо — знакомое имя? Пять месяцев назад его убили выстрелом в голову. И знаете, кто его убил? Девушка, которую изнасиловали много лет назад. Она собиралась убить и вас, но в итоге расправилась с невиновным.

Мануэль опустил голову. Осознание, что он стал косвенным виновником смерти родного брата, тяжелым грузом легло ему на плечи.

— Вы не боитесь, что она повторит попытку? Ваша жизнь в опасности, Мануэль, лучше бы вы нам помогли.

— Я вам уже сказал, что не имею никакого отношения к этому преступлению. Абсурд какой-то, у меня ни одной судимости, да что там — штрафа за нарушение ПДД и то ни одного. Я образцовый респектабельный гражданин.

— Если вы нам поможете, я сделаю все возможное, чтобы в вашей образцовой жизни ничего не изменилось. Кто этот мужчина в кепке?

Пока его везли в отдел криминалистической аналитики и пока он сидел в одиночестве в этой безликой комнате, Мануэль обдумал разные варианты и выстроил отчаянную стратегию. Он не мог признаться в том, что двадцать один год назад изнасиловал девочку-подростка. Это сломает ему жизнь. Он потеряет все, что любит, все, что делает его счастливым, все, чего он с таким трудом достиг. И практически наверняка окажется в тюрьме; предложение сердитой инспекторши Мануэль не воспринимал всерьез. Она все равно не сможет выполнить свое обещание. Значит, он должен во что бы то ни стало настоять на своей невиновности.

У него выдернули волос для анализа ДНК. Он понимал, насколько весомо подобное доказательство, но надеялся, что не окажется отцом ребенка: все-таки их было двое, тех, кто входил в девчонку и кончал в нее. И даже если анализ укажет на него, можно попытаться выкрутиться, сказать, что на фотографии с хамоном — его брат. Ему-то в гробу уже все равно! Мануэль не знал, совпадают ли ДНК у братьев, но сейчас это казалось ему мелочью.

К тому же, если он все-таки окажется отцом ребенка, можно нанять хорошего адвоката, который докажет, что расследование проводилось с многочисленными процессуальными нарушениями, а значит, его результаты недействительны. Ему даже не предложили юридической помощи, а он и не стал просить, предпочитая, чтобы попрание его прав выглядело как можно более вопиющим. Мануэль отдавал себе отчет в том, что вариант с адвокатом, возможно, избавит его от тюрьмы, но не поможет избежать краха в личной жизни. Жена ему, конечно, не поверит, и их идеальная семья разлетится вдребезги. Он скрестил пальцы, задержал дыхание, помолился про себя и решил ни за что не признавать, что насиловал девушку.

Он прекрасно помнил, с кем был в ту ночь. Знал, что Фернандо Гарридо, его старый товарищ, был убит несколько месяцев назад. Антон, тот самый третий, которого искала полиция, уже много лет не ездил на ярмарки, но Мануэль знал, где он живет. И понимал, что говорить этого нельзя. Антон был странным типом, иногда казалось, что у него проблемы с головой. Нелюдимый, угрюмый, застенчивый, он почти все время молчал, но иногда у него в глазах вспыхивал зловещий огонек, и Мануэлю становилось не по себе. Этот человек выдаст его, не колеблясь ни секунды, скажет, что сам он ничего не сделал, что он один не осуществил половой акт. И укажет на тех, кто осуществил. Безумие облегчать полиции поиск единственного свидетеля, который мог подтвердить твое участие в изнасиловании. Второй мертв, и в помутненном от тревоги сознании Мануэля это обстоятельство представлялось удачей.

— Я никогда никого не насиловал. Я приличный человек, у меня семья, красивый дом, чудесные дети.

В допросную вошел Буэндиа:

— Элена…

Она посмотрела на Мануэля с улыбкой, в которой сквозило что-то садистское.

— Похоже, анализ ДНК готов.

Элена вышла вместе с Буэндиа, а Мануэль остался размышлять о своей участи. Пока он ждал решения своей судьбы, на него накатили печаль и уныние. В ту ночь, двадцать один год назад, он поступил отвратительно. Он все помнил, такие вещи не забываются… Он всегда был хорошим человеком, внимательным, воспитанным, обходительным — особенно с женщинами… Всего один раз в жизни потерял над собой контроль. Они выиграли хамон, выпили, Фернандо сказал, что в его деревне праздник; это было недалеко, и они решили поехать. Там постреляли в тире, поучаствовали в лотереях… Он выиграл бутылку дешевой можжевеловой настойки, и они выпили ее целиком. Потом продолжили пить в зоне мангалов: стаканчик «Куба Либре» под шашлык, стаканчик под бекон, и еще, и еще. Поругались с деревенскими парнями, здравого смысла хватило, чтобы уйти. Но свою машину на стоянке они спьяну не нашли, так что пошли пешком по обочине шоссе. И вдруг увидели девчонку, такую красотку, что ужасно завелись. Кто начал, Мануэль не помнил, но насиловали ее они с Фернандо. Третий только держал и лапал за грудь. Больше ничего не смог, не встал у него. Они потом долго смеялись над ним. Вернулись на стоянку, нашли машину, залезли в нее и уснули. Утром, проснувшись на практически пустой стоянке, они вернулись в Сепульведу, где и расстались. Он пошел в свой пансион, принял душ, позавтракал и отправился домой. Обо всем этом он никогда никому не рассказывал. Несправедливо, что одна ошибка двадцатилетней давности теперь портила ему жизнь.

Элена вернулась, держа в руках папку с документами.

— Мы сравнили вашу ДНК и ДНК девушки, родившейся в результате изнасилования. Результат положительный, Мануэль. Вы ее отец.

Мануэль отвечал механически, как робот:

— Видимо, это был мой брат. В тот вечер он тоже меня замещал. Это он на фотографии.

Элена усмехнулась — какая нелепая отговорка! — и подалась вперед, опершись руками о стол.

— Вы в курсе, как устроены программы распознавания лиц? Я в этом не очень разбираюсь, но у нас есть компетентный специалист. Их уже и в банках применяют, в самых продвинутых, а банки не станут платить за оборудование, если не уверены, что оно работает. Моя коллега пользуется самыми лучшими программами, она изучила фото из газеты, ваши снимки, которые мы сегодня сделали, и фотографии вашего брата, которые мы нашли, — он и правда на вас похож. Программы анализируют каждый признак объекта: форму лица, глаз, расстояние между зрачками — вплоть до миллиметра, между ушами… Не смогу объяснить подробнее, потому что я не специалист, меня само слово «алгоритм» вводит в ступор. Но знаете, что показали все эти программы? Что на фотографии вы, а не ваш брат.

— Я никогда никого не насиловал. Я не знаю, кто этот третий, а на фотографии мой брат.

Элене показалось, что она разговаривает с автоответчиком. Кажется, задержанный был не в состоянии воспринимать рациональные аргументы.

— Не хотела я этого делать, зря вы меня вынуждаете. Сейчас вернусь.

Сарате и Буэндиа, наблюдавшие за допросом из переговорной, удивились; они понятия не имели, куда направилась Элена. Сарате вышел ей навстречу и перехватил на пути к помещению, где уже два часа ждала известий жена Санчеса.

— Что ты задумала?

— Он у меня заговорит.

Элена зашла в комнату, где Ана Менсиа нервно кусала ногти, и закрыла за собой дверь.

— Что здесь происходит? Когда мне хоть что-нибудь скажут? Я оставила детей с соседкой.

— Мне придется рассказать вам об ужасном поступке, который двадцать один год назад совершил ваш муж…

Мануэль не утерпел и заглянул в результаты анализа ДНК, которые Элена намеренно оставила на столе. Он был отцом девушки по имени Ребека. Значит, удача ему не улыбнулась. Тем не менее он собирался упорно придерживаться намеченного плана.

Заметив, что дверь открывается, он поднял голову. Изобразил уверенный взгляд, чтобы не дать инспекторше ни единого шанса. Но на пороге стояла его жена и смотрела на него с ненавистью.

— Сволочь! Скажи мне, что это неправда, что ты не насиловал ту девочку!

— Ана, пожалуйста! Я не знаю, что тебе наговорили…

— Скажи мне, что это неправда.

— Ана…

— Скажи мне, что это неправда.

Мануэль не выдержал — закрыл лицо руками и зарыдал.

— Сволочь! — набросилась на него Ана. — Извращенец поганый! Как ты мог?!

Вошедший Сарате попытался усмирить женщину, которая колотила мужа кулаками, как боксерскую грушу.

Элена невозмутимо наблюдала за ними.

Глава 47

Малютка держала нож для забоя скота, который был чуть ли не больше ее самой. Она просунула острие под веревку на правой щиколотке и попыталась ее перепилить. Острие несколько раз соскользнуло и воткнулось Ческе в ногу, выступила кровь, но Ческа не шевельнулась. Спит? Когда веревка упала, Малютка увидела истыканную ножом кожу и виновато посмотрела на узницу — перед ней лежала изможденная женщина со свалявшимися волосами и запавшими глазами. Она даже не пошевелила освобожденной ногой. Над разодранной щекой жужжали мухи.

Со второго этажа доносился шум шагов. Наверное, это Антон и Хулио. Она видела, как они с недовольным видом поднимались к Касимиро. Малютка понимала, что времени мало: сейчас или никогда. Ей хотелось заплатить штраф и еще раз поиграть с Ческой. Она сосредоточилась и начала перерезать веревку на левой щиколотке. Чтобы не поранить Ческу, она пилила медленнее, чем следовало бы. Однако ей удалось удерживать лезвие под таким углом, чтобы не повредить кожу. Упала вторая веревка, но Ческа все еще не шевелилась.

К топоту прибавились крики Касимиро. Лучше не слышать, что именно он кричит. Раздался глухой удар, потом сопение. Видимо, это Антон.

Веревки на руках были завязаны не так туго, наверняка из-за попыток Чески их ослабить. Разрезать их было совсем просто — три раза чиркнуть лезвием снизу вверх, обязательно снизу вверх, чтобы не порезать вены несчастной пленнице, которая так и не открыла глаза. Спит?

Пришла пора это выяснить. Малютка наклонилась к ее лицу. Мухи кружили над раной. Когда девочка замахала на них руками, они разлетелись, но ненадолго.

— Просыпайся, — тихо сказала Малютка.

Никакой реакции, ни невольного вздрагивания, ни даже ленивой гримасы, которая бывает у того, кто цепляется за свой сон и не хочет, чтобы ему мешали. Ничего.

— Просыпайся!

Девочка повторила это громче и тотчас испуганно оглянулась на лестницу: вдруг ее услышат наверху? Ческа не шевелилась. Малютка не знала, что делать. Она приставила острие ножа к плечу Чески и нажала. Капелька крови появилась как призрак надежды, но боль от укола не заставила Ческу ни вскрикнуть, ни дернуться, ни хоть как-то отреагировать. Малютка смотрела на истерзанное тело.

— Просыпайся, нам надо идти, — умолял детский голосок.

Ничего. Малютка беззвучно заплакала. Она плакала от горя, от злости, от нетерпения. Потом залезла на кровать и легла рядом с Ческой. Ей хотелось почувствовать человеческое тепло, если оно все еще исходило от этого тела. Она взяла Ческу за руку и смирилась. Она останется здесь, на грязной кровати в подвале, пока Антон не справится с очередным истерическим приступом Касимиро и не спустится за ней. Но вдруг что-то произошло. Она почувствовала нажатие пальца. Может, воображение ее обманывало; непонятно, было это на самом деле или Малютке просто показалось, ведь она так хотела воскресить эту женщину. Она стиснула руку Чески и снова уловила едва ощутимый, как у новорожденного, ответ. Девочка приложила ухо к груди Чески и услышала слабые удары. Жива.

Малютка села на живот умирающей, стала дергать ее, хлопать по щекам, сначала очень аккуратно, потом сильнее.

— Ты свободна, я тебя развязала. Ты должна встать.

Ческа открыла глаза и увидела на себе растрепанную девочку — с глазами полными страха и надежды.

— Времени нет. Антон и Хулио сейчас у Касимиро, но потом они придут за тобой. Тебе нужно встать.

Ее слова плыли сквозь сознание Чески, как сквозь космическую туманность. Созвездия неслись со скоростью света, сталкивались, перепутывались. Нужен был большой взрыв, потрясение, которое заставило бы ее подняться, поставить ноги на пол, проверить, может ли она ходить.

— Ну давай же, я помогу тебе.

Девочка обхватила ее руками за шею, заставляя сесть. Ческа закашлялась, ее тело отвыкло от вертикального положения. Ее мутило, лицо горело, ноги стали ватными. Когда она встала с кровати, они подогнулись, и она повалилась на пол. Тут она и останется. Ческа не понимала, что происходит, не понимала, почему свободна. Ничего из того, что с таким жаром говорила ей Малютка, до нее не доходило. Но девочку она помнила. Помнила штраф, игру, помнила, что «завязать» — это глагол. Детские руки тянули ее за подмышки куда-то вверх. Постепенно пришло осознание: девочка пытается ее поднять. Она хотела ей помочь, но не понимала как. И все-таки инстинкт самосохранения еще не угас, потому что она вдруг поняла, что стоит, что ноги согласились ее держать. Точно новорожденного олененка.

— У меня есть тайник. Это мое любимое место. Он в разделочной. Я там прячусь, когда хочу побыть одна.

Ческа дошла до первой ступеньки лестницы. Посмотрела наверх. По семи каменным уступам ей не подняться.

— Обопрись о мое плечо и шагай. Я тебе помогу.

Малютка обеими руками подняла ногу Чески, потом вторую. И вот они уже на первой ступеньке. При каждом движении на плечи девочки давил вес умирающей, но она не сдавалась. Она всю жизнь работала на ферме. В три года уже таскала ведра с водой, охапки сена и мешки с кормом. В пять могла удержать свинью, когда той делали укол. Малютка была крепкой и сильной.

И вот они уже на второй ступеньке. Касимиро опять закричал. Смерть Серафина лишила его остатков разума. Сверху донесся звук ударов, призванных утихомирить слабоумного.

Третья ступенька.

Внезапно прогремел выстрел. И наступила тишина. Потом послышалось тяжелое дыхание Антона и его пронзительный окрик:

— Малютка! Ты где?

— Иду, — ответила Малютка.

Ничего не получится, они не успеют. Антон идет за ней. Найдет и сделает с ней то же, что с Касимиро. Выстрел наверняка заткнул беднягу навсегда. Они добрались до четвертой ступеньки, когда случилось чудо. Выстрел словно наполнил тело Чески силой, она стала подниматься сама, без поддержки, и они преодолели лестницу за несколько секунд.

— Подожди, — велела девочка.

Ческа прислонилась спиной к каменной стене. Она испачкала ноги в земле, и от этого ее почему-то замутило еще больше. Оценить ситуацию она была не в состоянии. И, опытный полицейский, безропотно повиновалась семилетней девочке. Малютка вернулась и махнула рукой: мол, поторопись.

— Он спустился на кухню, собирает еду. Давай, бегом. Хулио, кажется, еще наверху.

Держась за руки, они пошли по темному коридору. Малютка тяжело дышала от страха. Ческа сосредоточила все свои скудные силы на том, чтобы не выпускать маленькую ладошку, твердую как дощечка. Она была как слепая, следующая за поводырем. Но куда? Стоило ли мечтать о свободе?

Малютка толкнула какую-то дверь, и они оказались в гостиной деревенского дома. Ческа почувствовала прохладу, знакомую по зимам в Турегано, у родителей. Судя по звукам, Антон был совсем рядом. Малютка прижала палец к губам Чески, а затем потянула на себя огромную деревянную дверь, которая жалобно скрипнула в ответ. Ческа зажмурилась, ослепленная предзакатным светом.

— Бегом! — скомандовала Малютка.

Ческа пыталась и дальше держаться за ее руку. Открыть глаза она не могла, свет причинял сильную боль. Но Малютка, считая, что теперь Ческе было все видно, отпустила ее, чтобы первой добежать до разделочной. Уже оттуда, обернувшись, она увидела, что Ческа растерянно стоит посреди двора. Девочка бросилась ей на помощь.

— Идем, давай руку.

Ческа уцепилась за эту руку, как жертва кораблекрушения за единственную спасительную доску. Они зашли в разделочную, и девочка открыла шкаф. Внутри было тесно, но для них двоих места хватило. Дверь в разделочную осталась приоткрытой, но шкаф Малютка закрыла плотно, потянув за деревянную рейку. Это был старинный гардероб, верхнюю его часть украшала сквозная резьба, и оттуда поступал воздух.

— Где она? Малютка! Где эта шлюха?

Голос из подвала был прекрасно слышен в разделочной. Так же хорошо, как и топот по лестнице, удар, который, видимо, пришелся на дверь гостиной, и хруст гравия под ногами.

Малютка с силой стиснула руку Чески. Дверь в разделочной распахнулась. Вошел Антон.

— Малютка! Вылезай!

Судя по звукам, он шарил по углам, а потом вскрикнул от боли. Видимо, напоролся на что-то острое. Наступила тишина, куда более пугающая, чем крики. Они не понимали, где находится Антон, не вычислил ли он, где они прячутся, не готовится ли резко распахнуть дверцу шкафа. Малютка знала, что это лучший тайник в доме. Она забиралась сюда, когда хотела побыть одна. Ее много раз искали, вот как сейчас, и никогда не находили. Только кошка с ее прекрасным нюхом всегда знала, где прячется девочка. Она просачивалась в разделочную, садилась перед дверцей шкафа и мяукала, пока Малютка не пускала ее внутрь и не брала на руки. Тогда мяуканье сменялось мурлыканьем. Малютка понимала, что кошке тоже нужно спрятаться от ее семейки, хоть ненадолго.

Ческа была уверена, что Антон все еще в разделочной, она слышала его шумное дыхание, чувствовала его присутствие — озлобленное, настороженное. Она чувствовала едкий запах пота и навоза — хотя не исключено, что он исходил от нее самой. Наконец раздались шаги по дощатому полу — удаляющиеся. Хлопнула дверь. Антон вышел.

Снаружи мяукала кошка.

Где сейчас Антон? Достаточно ли далеко он отошел? Кошка приблизилась к старинному гардеробу и остановилась перед дверцей. Мяу, мяу. Ни Малютка, ни Ческа не готовы были принять самое важное в своей жизни решение. Открыть дверцу и забрать животное, чтобы мяуканье превратилось в мурлыканье, или ничего не делать, затаить дыхание и надеяться, что кошка не привлечет внимание Антона к их укрытию. Единственной, кто точно знал, что нужно делать, была кошка, продолжавшая мяукать около шкафа.

Глава 48

Санта-Леонор — маленькая деревушка, расположенная посреди пустоши и созданная, кажется, только для того, чтобы нескольким сотням ее обитателей было где переждать зимний холод и летнюю жару. Никто бы не сворачивал с трассы А-3 километров за семьдесят до Куэнки, если бы археологи не раскопали тут поблизости кельтское и римское поселения. Редкие гости деревни не упускали возможности полакомиться фрикадельками в баре на площади. Если забить в поисковике вопрос «Где поесть в Санта-Леонор?», ответ будет однозначным: «Сарко».

Это был самый обыкновенный деревенский бар: на полках уже неопознаваемые бутылки из-под крепкого алкоголя, исцарапанная деревянная стойка, игровые автоматы и прилавок-витрина, полный закусок, среди которых были и знаменитые фрикадельки.

Когда в бар зашли Рейес и Ордуньо, там было всего три посетителя.

— Что будете заказывать?

— Две колы и порцию этих ваших фрикаделек, о которых все говорят, — попросил Ордуньо у женщины за стойкой.

— Вам понравится! Сейчас подогрею.

Официантка, рыжеволосая дама лет шестидесяти, скакала между прилавком и микроволновкой, словно шарик для пинбола. Ее румяное лицо блестело, будто смазанное маслом. Взгляд Рейес блуждал по помещению. Возле запыленного кассетного магнитофона застыла женщина лет пятидесяти с экзотическими чертами лица, вероятно боливийка или перуанка. Она завороженно следила за каким-то конкурсом на телеэкране, держа на весу, но не поднося ко рту чашку латте — как робот, у которого села батарейка. На другом конце барной стойки двое мужчин, пришедших, судя по всему, после работы в поле, пили вино, закусывая тортильей. Казалось, что они были увлечены разговором, но при этом не сводили с Ордуньо и Рейес глаз. Один, лысый и с родимым пятном почти во всю шею, явно пытался угадать, что у нее под красным платьем. На мгновение ей стало не по себе при мысли о том, как сложилась бы ее жизнь в деревне вроде Санта-Леонор.

Когда официантка принесла заказ, Рейес достала таблетку из упаковки, которую ей дал доктор Каудете на случай, если разболится рука.

— Как ты?

— Рука болит, но доктор же сказал, что потом пройдет, так что ничего страшного.

Первым дымящиеся фрикадельки попробовал Ордуньо.

— Горячо?

— Нормально, есть можно.

Когда Рейес поднесла фрикадельку ко рту, у нее на глазах выступили слезы.

— Черт! Ты же сказал, что они не горячие! А они просто раскаленные!

— Одному мне обжигаться, что ли, — расхохотался Ордуньо. — Хорошо, что ты не успела стать веганом. Они очень вкусные.

— Знать бы еще, из чего их делают… Кому-то же продавали несчастных свиней из того цеха.

— Не переживай, такую вкуснятину можно сделать только из счастливой свиньи.

Рейес нравился юмор Ордуньо, но она все еще испытывала чувство вины от подобных легкомысленных разговоров в ходе серьезного расследования. Со временем она поймет, насколько они необходимы. Они снова подозвали официантку. Когда Хулиана — так она представилась — подошла, они показали ей фотографию слабоумного.

— Нам сказали, что этот парень из ваших краев. Вы его знаете?

Хулиана наклонила голову набок, словно знаток перед полотном художника-кубиста.

— Это Серафин, что ли? Меченый, подойди сюда, глянь! — Она махнула рукой местному с родимым пятном на шее. — Это Серафин или нет? Я-то его уже лет пять не видела.

Меченый не спеша разглядывал снимок. Сопел, время от времени покряхтывал. По мнению Рейес, он просто пользовался моментом, чтобы наклониться к ней и потом хвастаться приятелю, что потрогал ее за задницу. Если этот Меченый не заговорит немедленно, он уйдет домой с еще одной отметиной, синего цвета.

— Точно, он. У него еще зубы торчали, как у кролика.

Рейес решила спросить и латиноамериканку, но, подняв глаза, никого не увидела. Место около магнитофона опустело, как и кофейная чашка, рядом с которой лежало несколько монет.

— А мужчина в старомодной зеленой куртке? Нам сказали, он иногда заходит сюда. Возможно, он как-то связан с человеком на фотографии, — настойчиво продолжал Ордуньо.

— Хулио? — Меченый рассмеялся, понимающе переглянувшись с официанткой. — Тут больше никто такого не носит. Сам весь день среди свиней, а одежда как у мажора. Ну то есть это ему так кажется.

Рейес и Ордуньо охватило нетерпение. Они взяли верный след.

— Вы знаете, где мы можем их найти?

— А зачем это вы их ищете? Вы полицейские? — хрипло и недоверчиво спросил из-за барной стойки приятель Меченого.

У Ордуньо зазвонил телефон. «Сарате», высветилось на экране. Он передал трубку Рейес, а сам попытался выяснить адреса людей, которых они так долго искали.

— Да, Сарате, слушаю… Мы в Санта-Леонор… Что? Ясно. Сбрось мне координаты. Вы через сколько будете? Двадцать минут. Встретимся на месте.

Когда она нажала отбой, Ордуньо уже узнал все, что хотел, и ни в каких координатах не нуждался. Ферма Колладо. Километрах в десяти от деревни.

— Наши едут в Санта-Леонор, у них тоже есть адрес фермы, — сообщила ему Рейес. — Погнали.

Сарате и Элену сопровождали три машины спецназовцев, готовых в случае необходимости штурмовать ферму. Мануэль Санчес в конце концов заговорил: фамилии третьего с фотографии он не знал, но знал имя — Антон, и деревню, где у него была ферма, — Санта-Леонор. Этого хватило, чтобы с помощью Марьяхо вычислить полное имя собственника и адрес фермы.

— Где Рейес и Ордуньо? — Педаль газа под ногой Элены ушла в пол. Они мчались на максимальной скорости.

— В Санта-Леонор. Получили те же сведения другим путем.

Машины летели по областной трассе 310. Иногда по сторонам мелькали оливковые рощи, разбавляя однообразие тянувшейся до горизонта равнины. Скучной, распростертой под темнеющим небом, которое уже едва озарял тусклый свет. С асфальтированной дороги они свернули на грунтовку. Почти приехали! Разговаривать ни Сарате, ни Элена были не в состоянии. Наверное, в машине Ордуньо и Рейес сейчас стояла такая же тишина. В их головах крутилось одно слово: «Ческа». Они цеплялись за это слово, как будто, повторяя ее имя, могли выйти с ней на связь. Им хотелось сказать ей, чтобы продолжала бороться. Чтобы сопротивлялась. Что они все преодолеют вместе. Что не оставят ее одну.

Глава 49

Ферма Колладо состояла из трех строений посреди неровной пустоши, в которую превратились когда-то плодородные поля. Жилой дом был двухэтажным, штукатурка на его стенах успела пойти трещинами. Рядом стоял сарай, а сбоку от него, видимо, свинарник — вытянутый, с уралитовой крышей и грязными стенами.

Ордуньо и Рейес их уже ждали. Первым, что обрушилось на вышедшую из машины Элену, был запах, всепроникающий смрад навоза и крови. Густой, тяжелый, он как будто въелся в землю и постройки, и даже ветер не мог его развеять.

— Мы решили пока не входить внутрь, но никаких признаков жизни не видно. — Ордуньо первым подошел к инспектору. — Ферма как будто пуста.

Сарате остановился как вкопанный в нескольких метрах от коллег. Его остекленевший взгляд был прикован к ферме. Элена понимала, что его терзают угрызения совести и тревога, превращавшая мускулы в камень. Она опасалась, что ей придется удерживать Анхеля, заставлять его ждать, пока спецназ проверит территорию, но этого не потребовалось. Казалось, Сарате вот-вот разлетится на мелкие осколки. Страх, что они опоздали, мучил всех сотрудников ОКА, но для Сарате этот удар мог стать непосильным. Что мы способны вытерпеть? Где предел нашей боли? Элене казалось, что она перешагнула его, когда искала своего сына Лукаса. Хотелось верить, что так оно и было и, что бы они ни обнаружили на этой ферме, Элена с этим справится. Она обязана держаться, ведь, если все закончится плохо, кому-то придется собирать Сарате по частям.

— Мы не собираемся ждать снаружи!

Никто не ожидал услышать голос Сарате, но Анхель вышел из транса, когда командир спецназовцев сказал Элене, что они войдут первыми и только потом, убедившись, что внутри безопасно, разрешат следственной группе присоединиться.

— Мы пойдем за ними. Под мою ответственность, — категоричным тоном заявила Элена. Ей тоже не хотелось быть зрителем, хоть и в первом ряду.

Все свиньи были забиты и лежали в месиве крови и навоза. Тоненький визг заставил полицейских вздрогнуть. В одном из загонов крошечный поросенок бился в агонии, захлебываясь кровью. Воздух в свинарнике был спертым; наступила ночь, поэтому снаружи и внутри было темно. Фонарики, останавливаясь поочередно на каждом загоне, выхватывали из мрака тела убитых животных.

— Кто-нибудь может помочь? — пробормотала Рейес, увидев поросенка, все еще цеплявшегося за жизнь.

Выстрел из ствола с глушителем царапнул воздух. Кто-то сжалился над поросенком. Элена обернулась, чтобы оценить состояние Сарате. Взгляд напарника не задерживался на свиньях. Его не волновало, почему забили всех этих животных.

Элене же этот вопрос не давал покоя. Свиньи были для обитателей фермы главным источником дохода. Если животных уничтожили, это могло означать только одно: хозяева не намерены сюда возвращаться. Их прежняя жизнь кончена. Этот ответ пугал Элену. Если ее предположения верны и Ческу держали на этой ферме, какой приговор был вынесен ей? Но надежда еще оставалась. Может, дело как раз в том, что Ческе удалось вырваться? И хозяева фермы, понимая, что вот-вот окажутся в ловушке, решили бежать, уничтожив всю свою собственность.

— Объект под контролем. Выходим.

Образы мертвых животных отпечатались на сетчатке Рейес. Вслед за командиром спецназовцев она покинула свинарник. Готова ли она к такому? Должна быть готова, говорила она себе. Что бы им ни предстояло увидеть, ей, не успевшей познакомиться с Ческой, будет легче, чем остальным. Она почувствовала, что Ордуньо пал духом, как только они вышли из «Сарко». Когда они поняли, где находится ферма, возбуждение от близости к цели сменилось страхом, что было слишком поздно. Рейес всего несколько дней в отделе, но уже поняла: то, с чем приходилось сталкиваться его сотрудникам, все больше укрепляло связывающие их нити. Возможно, так и формировался тот невидимый страховочный трос, который придавал уверенности каждому из них. Они знали: он выручит, если однажды кто-то из них оступится. Буэндиа, Марьяхо, Сарате, Ордуньо и Элена непременно потянут за этот трос, чтобы спасти твою жизнь. Именно этим они сейчас занимались — пытались вытащить из преисподней Ческу, и Рейес отчаянно надеялась, что им это удастся. Здание рядом со свинарником было небольшим, около сорока квадратных метров. На задней стене виднелось крошечное окошко под потолком — там находилась разделочная, где готовили колбасы. Среди прочего хлама внутри был старинный гардероб и поломанные плетеные стулья; большую часть помещения занимал стол из нержавеющей стали. На нем лежало мясо. Оборудование — вакуумный шприц, промышленная мясорубка, висящие на стене пилы и ножи — было грязным, на ножах остались ржавые пятна. Они прошли мимо бочки для фарша и в свете фонарей увидели, что над ней вьется облако насекомых. Работу бросили не доделав. Бежали в спешке, снова подумала Элена.

Одни спецназовцы заняли позицию у дверей жилого дома. Другие — возле трех окон первого этажа: заглянув внутрь, они, как и ожидали, никого не увидели. Шаги полицейских по гравию были единственным звуком в этой безлунной ночи, которая становилась все темнее.

Выбивать дверь не пришлось: она оказалась не заперта. Спецназовцы ворвались, освещая помещение фонариками, прижатыми к стволам пистолетов. На предупреждающие окрики «Полиция!» никто не ответил.

За спецназом вошли Элена и Сарате. Коридор направо вел в гостиную. В глубине дома располагались кухня и еще одна небольшая комната. Элена жестом велела Ордуньо и Рейес идти в гостиную, а сама вместе с Сарате направилась в глубь дома. По пути на кухню они увидели лестницу, ведущую на второй этаж. Кто-то из спецназовцев крикнул, что в гостиной никого не было. В кухне и комнате, наверное, тоже. Ступеньки лестницы казались скользкими. Когда на них упал луч фонарика, сотрудники ОКА поняли почему: они были залиты кровью. Ясно, что там впереди. Это было ясно с той минуты, когда полицейские вошли на ферму. Опять смерть.

У Сарате застучало в висках. Его замутило, и подниматься по лестнице пришлось, хватаясь за перила. Чья это кровь? Чески? В сознании вдруг всплыл ее образ: разгневанная, со слезами досады на глазах — такой он видел ее в последний раз. Она кричала, чтобы он забыл про нее, чтобы больше никогда не приходил к ней домой. Хотела казаться гордой, но выглядела несчастной. И ее слова значили совсем другое: «Поцелуй меня, ты мне нужен, не оставляй меня одну». Вот о чем она просила на самом деле. От этой мысли Сарате на мгновение зажмурился; ему хотелось только одного — обнять Ческу и прошептать ей «прости». Еще одна ступенька. Двое спецназовцев уже поднялись на второй этаж. Он видел, как мечутся из стороны в сторону лучи их фонарей.

Кто-то положил руку ему на плечо. Сарате не пришлось оборачиваться, чтобы понять, что это была Элена, что она пыталась придать ему сил. Он стиснул зубы и одолел последние ступеньки. На полу между спецназовцами что-то темнело. Человеческое тело. Через несколько секунд Сарате почувствовал облегчение: это мужчина, хотя опознать его будет трудно, — выстрел разнес голову, превратив лицо в бесформенную массу. Тем не менее и одеждой, и теми чертами, которые можно было хоть как-то разобрать, он напоминал человека, которого, как выяснили Ордуньо и Рейес, звали Серафином.

— Идите сюда! Спускайтесь!

Элена и Сарате бросились на голос Ордуньо. У входа на кухню Элена задержалась: ей показалось, или она правда услышала какие-то звуки?

— Здесь есть подвал, — сообщил Ордуньо, когда Сарате ворвался в гостиную. — Ческу должны были держать там.

Элена не сомневалась, что на кухне кто-то был. Может, там заперли кошку? Она вошла, прикрыла за собой дверь и замерла. Пусть тот, кто здесь прячется, думает, что все ушли. Что можно выглянуть из укрытия. Вскоре послышалось тяжелое дыхание. Достав пистолет, Элена осторожно приблизилась к месту, откуда, как ей казалось, доносился звук. Под раковиной был деревянный шкафчик с дверцей. Быстрым движением Элена распахнула ее, целясь внутрь, и одновременно включила фонарик. Луч света выхватил испуганное лицо. Внутри сидела рыжеволосая девочка с кошкой на руках. Элена опустила оружие и присела на корточки.

— Не бойся, мы тебе ничего плохого не сделаем.

Съежившаяся под раковиной девочка, еще крепче обняв кошку, искала глазами путь к бегству. Она была смертельно напугана.

— Мы из полиции. Приехали, чтобы помочь. Мы позаботимся о тебе. Ты меня понимаешь?

Девочка молчала.

— Мы ищем одну женщину. Ее зовут Ческа, она брюнетка, с короткой стрижкой… Ты ее видела?

Когда Элена помогла девочке выбраться из шкафчика, на кухню зашли спецназовцы.

— Инспектор Бланко, вам стоит спуститься в подвал.

Оставив девочку на попечение полицейских, Элена направилась в гостиную. Это была самая большая комната в доме. В глубине находилась дверь, за ней вела вниз лестница. В подвале прожекторы, установленные коллегами из спецназа, позволяли разглядеть обстановку: пол был земляным, как и стены, как будто подвал так и не достроили; посередине стояла кровать.

— Здесь есть разрезанные веревки, на матрасе пятна крови. Иди сюда, посмотри сначала вот на это.

Ордуньо указал ей на маленький закуток, из которого только что вышла Рейес. Элена заглянула внутрь — это было что-то вроде кладовки, примыкавшей к подвалу. Сарате, услышав, что она подошла, обернулся.

— Здесь происходило что-то страшное, — прошептал он и направил фонарь на стену кладовки.

Стена была увешана фотографиями. Всего двадцать три снимка. Двадцать три женщины. Некоторые снимки были сделаны здесь же, в подвале: вот женщина с залитым слезами лицом, привязанная к той самой кровати, которую Элена только что видела. Некоторые сняты за пределами фермы. Женщина сидит на автобусной остановке. Другая за окном бара пьет кофе. Обе не знают, что их фотографируют. Наконец луч фонарика остановился на последней фотографии. Она была самой свежей, еще не выцвела, в отличие от остальных. На ней — Ческа, выходящая из своего дома в Мадриде.

— Скажи мне, что все эти женщины не погибли здесь, — взмолился Сарате, повернувшись к Элене. — Скажи мне, что это неправда!

Часть четвертая