– Ты прямо готова к побегу, – засмеялся он. – Давай, иди просрись.
– Куда?
– Только не проси отвести тебя в туалет. В любой угол, тут есть сток.
Хулио ни на секунду не выпускал ее из виду. Несмотря на стыд, Ческа слушалась своего хозяина. Он решал, когда ей есть, когда ходить в туалет. Щиколотки ужасно болели; она присела на корточки и, чтобы не упасть, оперлась спиной о стену. Она даже не была уверена, что сможет подняться на ноги. Ческа огляделась – помещение большое, забито всяким хламом и старой мебелью. Как она и предположила, здесь была растопленная печка. Облегчившись, она увидела, что Хулио направил на нее шланг. Струя воды ударила по телу, и Ческа потеряла равновесие.
– Ты отвратительна. На китайском празднике ты мне не показалась такой чумазой.
Вода раздражала онемевшую кожу, но ощущение давала живительное. Длилось оно, впрочем, недолго. Хулио убрал шланг: время гигиенических процедур закончилось.
Потом он снова привязал ее к кровати, голую, мокрую, в прежней позе, с раскинутыми руками и ногами. Собрал миску, ложку и пластиковый стаканчик на поднос и ушел, не попрощавшись. Ческа поняла, что рано или поздно он вернется и снова развяжет ее. Если удастся поднакопить сил, может, тогда у нее получится сбежать.
Это было унизительно, но она поела, опорожнила кишечник, и ее помыли. Чувствуя себя получше, она заснула. Разбудила ее какая-то возня.
– Смотрите, она проснулась. Ческа, познакомься, это Касимиро и Серафин, мои дяди.
Хулио вернулся в сопровождении двух мужчин лет пятидесяти. Выглядели они неопрятно и казались умственно неполноценными. Один из мужчин, которого Хулио представил как Касимиро, был лысым и очень толстым; другой, Серафин, тоже был толстым, пониже ростом, с маленькими глазками и выпирающими зубами. Ческа сразу почувствовала исходившую от них едкую вонь, смесь запахов пота и навоза. В полумраке глаза братьев блестели, точно стеклянные. Оба были в страшном возбуждении и вдруг начали хрюкать, как свиньи. Они ходили вокруг Чески, щупая постель, потом ее волосы, ноги. Она пыталась убедить себя, что эта жуткая пантомима ей просто снится.
– Они хрюкают, когда у них стоит, – пояснил Хулио. – Не говори, что они не вызывают у тебя умиления.
Хрюканье становилось все громче. Ческа застыла от ужаса. Обнюхивая ее, Касимиро и Серафин придвигались все ближе. Вряд ли они смогут долго сдерживаться. Удар ремня, который заменял Хулио хлыст, прервал это издевательство.
– Хватит. Я привел вас, только чтобы Ческа с вами познакомилась и представила, как вам будет здорово вместе. Но пока она мне самому нужна.
Глава 20
В Турегано Элена и Сарате приехали поздно. Ночь стояла темная, безлунная. Они направились по адресу, который сообщила Марьяхо: на улицу Реаль.
Хуана Ольмо, сестра Чески, так и жила в доме, где обе они родились. Сарате с Эленой разглядывали его при свете фонаря: невысокий, каменный, с двумя симпатичными балкончиками, в очень хорошем состоянии. Еще по пути они позвонили Хуане, предупредили, чтобы она дождалась их. Едва открыв дверь, она спросила:
– Что случилось с моей сестрой? Как так – пропала?
– Если позволите войти, мы вам все объясним.
Определенное сходство с Ческой у Хуаны Ольмо просматривалось. Глаза были такими же, но годы – Хуана приближалась к пятидесяти, а Ческе исполнилось всего тридцать пять – оставили свой след, окружив их морщинками. В отличие от тренированной сотрудницы полиции, Хуана была полной, с печальным взглядом и сединой в волосах. Гостиную слабо освещала лампа на столике в углу. Чтобы поговорить, они сели за старинный деревянный стол. Комната была опрятной, но очень скромной. Единственным украшением служило настенное резное панно с изображением Богоматери.
– Так и знала, что она плохо кончит, что полиция не для нее, – воскликнула Хуана. – Бедная Франсиска.
Так Ческу звали в деревне. Видимо, после отъезда она хотела забыть все, вплоть до имени, под которым ее тут знали.
– Когда вы в последний раз виделись с сестрой? – перешел к делу Сарате.
– Я не видела ее много лет, но несколько месяцев назад она снова стала приезжать в деревню. Иногда проводила здесь выходные, а бывало, даже вечером среди недели наведывалась. До этого, после отъезда, она была здесь только на маминых похоронах. На папины даже не явилась. – Казалось, Хуана до сих пор этому удивлялась. – Франсиска с папой никогда не ладила. Она с детства была бунтаркой, все понимали, что в деревне ей не место.
– Вы сказали, что в последние месяцы она время от времени вас навещала.
– Да. Но мы почти не разговаривали. Она приезжала, запиралась в своей комнате, а на следующий день уезжала. В лучшем случае ходила прогуляться по деревне. Три или четыре раза такое было.
– Вы знаете, зачем она приезжала?
– Сестра держалась замкнуто. Говорила, что скучает по деревне, но я ей не верила. Ей никогда здесь не нравилось.
И Элена, и Сарате отметили, что Хуана говорила о Ческе в прошедшем времени, как будто считала, что та пропала навсегда.
– Вы знали, что у Чески есть дочь? – внезапно спросила Элена.
Хуана замерла, а потом обхватила себя руками, как будто от одного упоминания о ребенке Чески ее бросило в дрожь.
– Это было так давно, – запинаясь, произнесла она, – я уже и вспоминать перестала. Девочку отдали в приемную семью, и с тех пор я о ней не слышала.
– Ческа ее искала, и месяц назад они встретились. Об этом вы тоже не знали?
– Я не хотела ее отдавать. – Хуана говорила тихо, словно опасаясь, что их разговор кто-то подслушает. – И мама, она тоже не хотела, но так решил отец, и его распоряжение было выполнено.
– А Ческа?
– Сестра была не в себе, точно в трансе. По-моему, она вообще не понимала, что происходит. С тех пор она так и не стала прежней. Как только смогла, уехала в Мадрид, чтобы работать в полиции.
Хуана сокрушенно покачала головой, но ни Элена, ни Сарате не поняли, что ее больше огорчило – беременность сестры или то, что она поступила в полицию.
– Что случилось, Хуана? – спросила Элена. – Как вышло, что Ческа забеременела?
Хуана кивнула, как будто давно ждала этого вопроса. Воспоминания явно причиняли ей боль, в глазах стояли слезы.
– Это было на деревенском празднике, в первые выходные сентября. Торжество в честь Девы Марии, – горько улыбнулась она. – Франсиске было четырнадцать. У нас были строгие религиозные родители, гулять допоздна ей не разрешали. Но Франсиска убегала. В тот вечер по дороге домой на нее напали какие-то мужики. Вернувшись, она толком не могла вспомнить, что произошло.
– В каком смысле напали? – уточнил Сарате.
Хуана посмотрела на него страдальческим взглядом: ее просили произнести слово, которое она предпочла бы забыть навсегда. Элена решила вмешаться: ей требовался полный и четкий ответ, она должна была понимать, что именно произошло двадцать лет назад.
– Хуана, вы уверены в том, что рассказываете? Ческу изнасиловали, когда ей было четырнадцать лет?
Она говорила твердо, почти сурово, возмущенная и тем, что Ческе пришлось пережить такой кошмар, и завесой молчания, окружавшей эту трагедию.
Хуана кивнула, поджав губы. Ее ладони нервно сжимались и разжимались.
– Она сказала, кто были эти мужчины?
– Сказала только, что их было трое. Это наверняка было ужасно. Придя домой, она все рассказала, а потом попыталась забыть и жить, как будто ничего не случилось.
– Настолько травматичный опыт забыть невозможно. – Элена покачала головой.
– Особенно когда он имеет последствия. Через несколько недель отец с матерью поняли, что она беременна. Мысль об аборте никому и в голову прийти не могла, поэтому она родила, а потом девочку отдали в приемную семью.
– А Ческа не возражала? – спросил Сарате.
– Франсиска была раздавлена, погружена в себя. Позволила родителям решать за нее.
Сухой, жутковатый треск дерева заставил полицейских вздрогнуть. Дом словно реагировал на ночные откровения. Хуана, впрочем, не обратила на это внимания. Видимо, привыкла к подобным звукам.
– Ческа хотела найти свою дочь, – сказала Элена. – Более того, хотела с ней познакомиться. Почему?
– Этого я не знаю.
– Она никогда не говорила о своих намерениях?
– Никогда. Уверяю вас, за все прошедшие годы моя сестра ни разу, ни единым словом не обмолвилась о том, что перенесла в юности. Я уже почти поверила, что она все забыла.
– Нет, не забыла, да и как можно забыть своего ребенка. Она даже умудрилась ее разыскать.
Хуана закрыла лицо руками, пытаясь сдержать рыдания: слезы нахлынули вслед за воспоминаниями.
– Можно мы осмотрим комнату вашей сестры?
Вопрос Сарате удивил Элену: что это, профессиональный интерес или эмоциональный порыв? Она размышляла об этом, пока они поднимались по деревянной лестнице на второй этаж. Но войдя в комнату, где ничего не менялось в течение многих лет, она сразу поняла: Сарате хотел представить, что творилось в душе девочки-подростка, которая в ту злосчастную ночь бросилась на эту кровать, плача от злости, боли и бессилия. Может, две плюшевые собачки, до сих пор сидящие на подушке, были тогда ее единственными утешителями. В комнате все было в идеальном порядке, но время здесь застыло, как в музее. Одежда, книги, кровать, стол, стул, ковер были словно частями какой-то экспозиции. Даже пыль казалась неподвижной. Элену охватила щемящая грусть.
Из дома полицейские вышли почти в час ночи. Ехать назад было поздно, но искать гостиницу – тоже.
– Неохота, но лучше поедем обратно в Мадрид.
Пока Сарате вел машину, Элена притворялась, что спит. Разговор с Хуаной напомнил ей о собственном горе – о сыне Лукасе, похищенном совсем маленьким. Восемь лет его считали пропавшим без вести. Нет, ребенка забыть нельзя. Даже если он превратился в чудовище, как Лукас. Потерянный, обретенный, мертвый. Она попыталась отвлечься от тяжелых мыслей, поставить преграду на пути воспоминаний. Сейчас нужно думать только о Ческе – вспоминать ее, задаваться вопросом, как же они могли так плохо ее знать. Если получится ее найти, Элена попробует это исправить. Про себя, не шевеля губами, она стала напевать одну из любимых песен Каэтану, которую Ческа наверняка тоже знала: «…бродячее мое сердце, ты хочешь сохранить в себе весь мир…»