– А моя картинка?
– Серафин не успел сходить в аптеку. Не повезло.
Больше говорить Ческа не могла. Силы надо было беречь, если она собиралась выбраться отсюда живой. Сейчас ее враг не Антон и не Хулио, а истощение. Можно было еще порасспрашивать Малютку, разузнать все поточнее, но вряд ли стоило. Кажется, она и так примерно представляла себе ход событий, и он ее радовал. План Чески состоял в том, чтобы рисунок попал в руки аптекаря: вдруг тот заметит, что кровь человеческая, и позвонит в полицию. Малютка свою часть задачи выполнила, подсунула листок в карман Серафину. Она говорит, что он так и не добрался до аптеки. Но если Серафин погиб в стычке с полицией, значит, рисунок уже в распоряжении ОКА. Им остается только расшифровать послание.
– Хулио говорит, нам надо уезжать.
– Прямо сейчас?
– Не знаю. – Девочка опять была готова заплакать. – Я не хочу уезжать, я всегда жила здесь. Мне страшно выходить на улицу.
А вот это плохая новость, подумала Ческа. Если они намерены бежать, ей конец. Никто ее с собой не потащит, это очевидно.
Девочка зарыдала с новой силой. Ческа вздохнула. Детский плач отдавался в ушах, сливаясь с визгом наверху, уничтожая остатки душевных сил. Внезапно Малютка притихла. Теперь слышалось только ее тяжелое дыхание. В доме хлопали двери, раздавались шаги, крики, грохот. Малютка испуганно взглянула на лестницу. По ней кубарем слетела кошка и подбежала к дрожавшей девочке.
– Кошка.
Кошка обнюхала раны Чески.
– Я тогда проиграла на «ё». Ёжик.
Ческа не сразу поняла, что Малютка хочет играть.
Теперь бы радостно включиться в игру, но от слабости Ческа, кажется, забыла все слова.
– Твоя очередь! – поторопила Малютка.
– Желвак.
Надо бы объяснить, что такое желвак. Показать на щеку, в которой теперь зияла дыра. Но девочку слово устроило и без объяснений.
– Мне на какую букву?
– На «з».
– На «з»…
Девочка покрутила головой, встала, обошла помещение. Потом опустилась на корточки и подняла с пола нитку.
– Завязать!
В ее голосе было столько азарта, что Ческа, уже закрывшая глаза, вздрогнула.
– Нитка, ее же можно завязать! – объяснила девочка.
– Завязать – это глагол. А нужно существительное.
– Не везет мне! Значит, я проиграла.
Ческе хотелось только спать – погрузиться в глубокий, крепкий сон и больше не просыпаться.
– Ты должна назначить мне штраф.
Заметив, что глаза Чески закрыты, Малютка подскочила к ней и стала тормошить.
– Я же проиграла, какой у меня штраф?
– Поможешь мне сбежать, – пробормотала Ческа.
– Ладно.
Веки Чески снова сомкнулись. На пороге сна голос Малютки звенел, как поминальный колокол по надежде:
– Ладно, я помогу тебе сбежать. Как мы это сделаем?
Тяжесть и темнота, пришедшие словно из другого мира, навалились на Ческу, не позволяя ответить.
Глава 39
– Это кровь Чески.
Сообщение Буэндиа было коротким, четким и предсказуемым.
– Спасибо, Буэндиа. Поезжай домой, отдохни, – ответила Элена.
Буэндиа допоздна задержался на работе, дожидаясь результатов анализа. Он наверняка устал. Впрочем, все они были измучены.
Когда Элена вышла на балкон, уже похолодало, и явно собирался дождь. Пласа-Майор опустела. Днем площадь забита туристами, но по ночам словно вымирает. Только в подворотнях громоздятся картонные коробки, старые одеяла и замызганные матрасы бездомных; с рассветом некоторые из ночующих здесь бомжей увозят свои скудные пожитки на тележках, украденных из супермаркетов. Естественно, по вечерам сюда приходят волонтеры, приносят бродягам термосы с горячим кофе и печенье, немного с ними болтают. Иногда Элена чувствовала, что должна спуститься на площадь и помочь этим людям, но всякий раз ей мешали эгоизм и уверенность, что они сами выбрали такую жизнь и сами должны с ней справляться. Возможно, она была неправа: никто из спавших под открытым небом не выбирал такой судьбы. Просто не смог ее избежать.
От матери было три пропущенных звонка – ничего, перезвонить можно и завтра. Элена не жалела, что согласилась лететь в Берлин. Во время совещания ОКА в команде наметились первые трещины. Стычки, обвинения, недоверие, беспомощность. У полицейских тяжелая работа… Такая нагрузка уже не для нее.
Устав разглядывать площадь, она вернулась в гостиную. Надо бы посмотреть телевизор, чтобы отключить голову, – найти программу, где знаменитости голодают на каком-нибудь острове, или еще что-то в этом роде. Но вместо этого она взяла планшет и открыла фото рисунка. Два соединенных ромба.
Что это означает? Несмотря на крайнюю усталость, Элена старалась рассуждать логично. Если у Чески появилась возможность отправить сообщение, но она не указала ни имени, ни адреса, значит, она не знала, кто ее похититель и где ее держали. Но почему два ромба? Когда-то на испанском телевидении так маркировали фильмы для взрослых: один ромб – смотреть с осторожностью, два ромба – старше восемнадцати лет. Но Ческа из другого поколения, она не могла использовать обозначения, которых даже не застала. Да и как это понимать? Старше восемнадцати? Попытка указать на бордель или другое заведение, запрещенное для несовершеннолетних?
Элена была измотана, а расшифровывать такие иероглифы непросто. Впервые за долгое время ей захотелось пойти в караоке-бар на улице Уэртас, повидать знакомых, заказать песню и отдаться музыке, а может, даже познакомиться с мужчиной, спросить, есть ли у него внедорожник, а потом отправиться на подземную парковку под площадью… Элена решительно отогнала эти мысли. Она должна сохранять ясное сознание, это ее долг перед Ческой. Она вернулась к картинке с двумя соединенными ромбами.
Вряд ли Ческа хотела отправить им философское послание. Она звала на помощь, а следовательно, все символические значения ромба – религиозные, метафизические, геометрические – можно отбросить. Тут должно быть нечто более прагматичное, какая-то зацепка, что-то, что приведет их к ней.
Элена вздрогнула от звонка домофона; сняв трубку, она услышала голос Сарате:
– Извини, что беспокою. Можно зайти?
Сарате прошел через все положенные стадии: отрицание, гнев, торг, депрессию… Теперь его мучила только тревога.
– Не могу перестать думать о Ческе, о том, через что ей пришлось пройти. Жива ли она? Насиловал ли ее этот урод с гнилыми зубами?
– Гони такие мысли. Сейчас важно одно: найти ее.
– Я голову сломал, думая об этих двух ромбах. Но так ни до чего и не додумался.
– А какие варианты у тебя были? Поделись, вдруг что-то сообразим вместе.
– Масонский символ. Чистые геометрические формы.
– Слишком изысканно.
– Татуировка. У кого-то на теле вытатуированы два ромба?
– Может быть. Но эту версию трудно проверить. Мне кажется, Ческа бы выразилась яснее.
– А у тебя есть идеи?
– Давай попробуем мыслить как Ческа, – предложила Элена. – Представь: ты связан, ранен, каким-то образом добываешь листок бумаги и можешь отправить только одно сообщение. Приходится писать его собственной кровью, и времени у тебя мало.
– Не исключено, что ты не можешь писать напрямую – иначе эта тварь записку не пропустит, – подхватывает Сарате.
– Надо еще понять, почему убитый носил рисунок в кармане.
– Думаешь, он знал, что там? Что это не просто клочок бумаги?
– Он ехал к ветеринару за рецептом…
– Но это не означает, что он умел читать рецепты и вообще хорошо соображал, – нетерпеливо перебил Сарате. – Вспомни, что говорил Буэндиа: вероятно, он почти всю жизнь провел взаперти. Думаю, Ческа хитростью подсунула листок ему в карман. Но вернемся к сообщению. Что она имела в виду?
– Она указывает нам путь. В вашем последнем расследовании, которое касалось похищения людей, встречался такой символ?
– Нет. Если бы встречался, я бы сразу вспомнил.
– И ни в каком другом расследовании?
Сарате задумался.
– Нет. Я бы вспомнил, Элена.
– Это должен быть знак, который легко расшифровать. Мне кажется, разгадка у нас под носом, просто мы ее не видим.
Еще почти час они безрезультатно рассматривали картинку.
– Ты ужинала? – спросил Сарате.
– Я очень голодная.
Они поужинали лазаньей из морозилки.
– Не знаю, сколько времени она там провалялась, но испортиться же не могла, правда?
– Завтра поймем. Если мы не отравились, значит, не испортилась.
Запить лазанью Элена предложила бутылкой итальянского «Каналетто Монтепульчано д’Абруццо».
– Думаю, вино хорошее. Мама прислала мне его на Рождество. Ты же знаешь, я вино не очень жалую. Раньше всегда пила граппу, а теперь вот подсела на воду из-под крана.
– Надо же! А я мечтал выпить с тобой граппы.
Они ели, болтали и допивали вино, ненадолго забыв о Ческе. Когда бутылка опустела, Элена сходила на кухню.
– Хранила ее в холодильнике на крайний случай, – улыбнулась она, разливая по рюмкам граппу «Либарна Гамбаротта». Элена рассказала, что этот сорт в течение года выдерживают в дубовых бочках; она рассуждала об аромате и цвете напитка, но для Сарате он ничем не отличался от любой другой граппы. Постепенно он пьянел, и на его лице проступала грусть.
– Это моя вина: я ушел тем вечером. И сказал, что не люблю ее. Иногда мне кажется, что она исчезла, чтобы меня наказать.
– Не терзай себя. Ты сказал ей то, что чувствовал. В том, что произошло потом, ты не виноват. Это уж точно.
– Иногда мне кажется, что виновата ты.
– Я?
– Конечно. Я не хотел связывать свою жизнь с Ческой потому, что все время ждал тебя.
– Думаешь, я поверю, что ты год меня не видел и все равно ждал? – Элена крутила в пальцах рюмку с граппой.
– Верить не обязательно, но это правда.
– Ты ведь говоришь так не потому, что хочешь переспать со мной?
– Не хочу я с тобой спать. Мне потом было бы паршиво.
– И мне. – Элена залпом опустошила рюмку. – Ночевать останешься?
Оба легли, каждый в своей кровати, разделенные лишь тонкой стенкой. Оба подумывали о том, чтобы обойти эту преграду. Оба отказались от этой идеи и попытались уснуть. Но безуспешно. Элена думала о Сарате, о том, как он ей нравился, и о дистанции, которую она снова устанавливала между ними. Неужели она превратилась в женщину, бегущую от любви? Примкнула к сонму разочарованных, которые проповедуют свободу от страстей и любовных драм?