– Объект под контролем. Выходим.
Образы мертвых животных отпечатались на сетчатке Рейес. Вслед за командиром спецназовцев она покинула свинарник. Готова ли она к такому? Должна быть готова, говорила она себе. Что бы им ни предстояло увидеть, ей, не успевшей познакомиться с Ческой, будет легче, чем остальным. Она почувствовала, что Ордуньо пал духом, как только они вышли из «Сарко». Когда они поняли, где находится ферма, возбуждение от близости к цели сменилось страхом, что было слишком поздно. Рейес всего несколько дней в отделе, но уже поняла: то, с чем приходилось сталкиваться его сотрудникам, все больше укрепляло связывающие их нити. Возможно, так и формировался тот невидимый страховочный трос, который придавал уверенности каждому из них. Они знали: он выручит, если однажды кто-то из них оступится. Буэндиа, Марьяхо, Сарате, Ордуньо и Элена непременно потянут за этот трос, чтобы спасти твою жизнь. Именно этим они сейчас занимались – пытались вытащить из преисподней Ческу, и Рейес отчаянно надеялась, что им это удастся. Здание рядом со свинарником было небольшим, около сорока квадратных метров. На задней стене виднелось крошечное окошко под потолком – там находилась разделочная, где готовили колбасы. Среди прочего хлама внутри был старинный гардероб и поломанные плетеные стулья; большую часть помещения занимал стол из нержавеющей стали. На нем лежало мясо. Оборудование – вакуумный шприц, промышленная мясорубка, висящие на стене пилы и ножи – было грязным, на ножах остались ржавые пятна. Они прошли мимо бочки для фарша и в свете фонарей увидели, что над ней вьется облако насекомых. Работу бросили не доделав. Бежали в спешке, снова подумала Элена.
Одни спецназовцы заняли позицию у дверей жилого дома. Другие – возле трех окон первого этажа: заглянув внутрь, они, как и ожидали, никого не увидели. Шаги полицейских по гравию были единственным звуком в этой безлунной ночи, которая становилась все темнее.
Выбивать дверь не пришлось: она оказалась не заперта. Спецназовцы ворвались, освещая помещение фонариками, прижатыми к стволам пистолетов. На предупреждающие окрики «Полиция!» никто не ответил.
За спецназом вошли Элена и Сарате. Коридор направо вел в гостиную. В глубине дома располагались кухня и еще одна небольшая комната. Элена жестом велела Ордуньо и Рейес идти в гостиную, а сама вместе с Сарате направилась в глубь дома. По пути на кухню они увидели лестницу, ведущую на второй этаж. Кто-то из спецназовцев крикнул, что в гостиной никого не было. В кухне и комнате, наверное, тоже. Ступеньки лестницы казались скользкими. Когда на них упал луч фонарика, сотрудники ОКА поняли почему: они были залиты кровью. Ясно, что там впереди. Это было ясно с той минуты, когда полицейские вошли на ферму. Опять смерть.
У Сарате застучало в висках. Его замутило, и подниматься по лестнице пришлось, хватаясь за перила. Чья это кровь? Чески? В сознании вдруг всплыл ее образ: разгневанная, со слезами досады на глазах – такой он видел ее в последний раз. Она кричала, чтобы он забыл про нее, чтобы больше никогда не приходил к ней домой. Хотела казаться гордой, но выглядела несчастной. И ее слова значили совсем другое: «Поцелуй меня, ты мне нужен, не оставляй меня одну». Вот о чем она просила на самом деле. От этой мысли Сарате на мгновение зажмурился; ему хотелось только одного – обнять Ческу и прошептать ей «прости». Еще одна ступенька. Двое спецназовцев уже поднялись на второй этаж. Он видел, как мечутся из стороны в сторону лучи их фонарей.
Кто-то положил руку ему на плечо. Сарате не пришлось оборачиваться, чтобы понять, что это была Элена, что она пыталась придать ему сил. Он стиснул зубы и одолел последние ступеньки. На полу между спецназовцами что-то темнело. Человеческое тело. Через несколько секунд Сарате почувствовал облегчение: это мужчина, хотя опознать его будет трудно, – выстрел разнес голову, превратив лицо в бесформенную массу. Тем не менее и одеждой, и теми чертами, которые можно было хоть как-то разобрать, он напоминал человека, которого, как выяснили Ордуньо и Рейес, звали Серафином.
– Идите сюда! Спускайтесь!
Элена и Сарате бросились на голос Ордуньо. У входа на кухню Элена задержалась: ей показалось, или она правда услышала какие-то звуки?
– Здесь есть подвал, – сообщил Ордуньо, когда Сарате ворвался в гостиную. – Ческу должны были держать там.
Элена не сомневалась, что на кухне кто-то был. Может, там заперли кошку? Она вошла, прикрыла за собой дверь и замерла. Пусть тот, кто здесь прячется, думает, что все ушли. Что можно выглянуть из укрытия. Вскоре послышалось тяжелое дыхание. Достав пистолет, Элена осторожно приблизилась к месту, откуда, как ей казалось, доносился звук. Под раковиной был деревянный шкафчик с дверцей. Быстрым движением Элена распахнула ее, целясь внутрь, и одновременно включила фонарик. Луч света выхватил испуганное лицо. Внутри сидела рыжеволосая девочка с кошкой на руках. Элена опустила оружие и присела на корточки.
– Не бойся, мы тебе ничего плохого не сделаем.
Съежившаяся под раковиной девочка, еще крепче обняв кошку, искала глазами путь к бегству. Она была смертельно напугана.
– Мы из полиции. Приехали, чтобы помочь. Мы позаботимся о тебе. Ты меня понимаешь?
Девочка молчала.
– Мы ищем одну женщину. Ее зовут Ческа, она брюнетка, с короткой стрижкой… Ты ее видела?
Когда Элена помогла девочке выбраться из шкафчика, на кухню зашли спецназовцы.
– Инспектор Бланко, вам стоит спуститься в подвал.
Оставив девочку на попечение полицейских, Элена направилась в гостиную. Это была самая большая комната в доме. В глубине находилась дверь, за ней вела вниз лестница. В подвале прожекторы, установленные коллегами из спецназа, позволяли разглядеть обстановку: пол был земляным, как и стены, как будто подвал так и не достроили; посередине стояла кровать.
– Здесь есть разрезанные веревки, на матрасе пятна крови. Иди сюда, посмотри сначала вот на это.
Ордуньо указал ей на маленький закуток, из которого только что вышла Рейес. Элена заглянула внутрь – это было что-то вроде кладовки, примыкавшей к подвалу. Сарате, услышав, что она подошла, обернулся.
– Здесь происходило что-то страшное, – прошептал он и направил фонарь на стену кладовки.
Стена была увешана фотографиями. Всего двадцать три снимка. Двадцать три женщины. Некоторые снимки были сделаны здесь же, в подвале: вот женщина с залитым слезами лицом, привязанная к той самой кровати, которую Элена только что видела. Некоторые сняты за пределами фермы. Женщина сидит на автобусной остановке. Другая за окном бара пьет кофе. Обе не знают, что их фотографируют. Наконец луч фонарика остановился на последней фотографии. Она была самой свежей, еще не выцвела, в отличие от остальных. На ней – Ческа, выходящая из своего дома в Мадриде.
– Скажи мне, что все эти женщины не погибли здесь, – взмолился Сарате, повернувшись к Элене. – Скажи мне, что это неправда!
Часть четвертая. Ты не научила меня, как тебя забыть
Что мне делать со своей жизнью без тебя?
Ты не научила меня, как тебя забыть,
Научила только, как тебя любить[10].
Валентина болела. Грипп окутал ее жаром и приковал к постели. За ней никто не ухаживал, как и за Рамоной, когда та умирала. Валентина знала, что если останется в этом доме и когда-нибудь заболеет серьезно, то так и умрет, не получив медицинской помощи. То же самое могло случиться с ее сыном Хулио.
Все эти дни, лежа в странном полузабытьи, она переживала за него: Хулио было всего шесть лет, и он любил играть со своими «дядечками». Так он их называл. Он считал их просто безобидными зверушками, которых легко обманывать и дразнить. Валентине не нравилось, что он проводил с ними столько времени. Она не боялась, что они причинят ему вред, но ей хотелось, чтобы у Хулио была нормальная жизнь, чтобы он пошел в колледж и завел себе друзей и подруг подальше от этой забытой богом фермы.
Иногда Валентина ругала себя, называла дурой и бестолковой трусихой, но Антон внушал ей такой ужас, что она ни разу не решилась ему перечить. Даже когда он рассердился на Хулио и дал мальчику пощечину. «Все, что происходит в этом доме, остается в этом доме», – неоднократно предупреждал Антон и при малейшем подозрении на то, что это правило может быть нарушено, действовал очень жестко. Почему же, несмотря на такое обращение, Хулио бегал за ним, как преданный щенок? Она видела, с каким обожанием ее сын смотрел на Антона – может, это как раз нормально, может, это закон жизни? Хулио звал Антона папой, и она не стала рассказывать ему, что это не так, что Антон ему не отец, что она даже не знала имени его настоящего отца.
Как такое могло случиться с ней? Вспоминает ли ее еще хоть кто-нибудь в Боливии, ждет ли или считает пропавшей без вести? В лихорадке она задавалась этими вопросами снова и снова.
Однажды вечером Валентина услышала крик Антона. С ним иногда такое случалось: выкрикивал что-то бессмысленное, совсем как его братья, Серафин и Касимиро. Она научилась в такие моменты держаться от него подальше. Но тем вечером, когда вопли стихли и дом погрузился в тишину, она с трудом поднялась с кровати. У Валентины было дурное предчувствие, и тревога заставила ее преодолеть слабость.
Она выглянула в окно и, несмотря на темноту снаружи, разглядела припаркованную неподалеку синюю машину. У них были гости? Раньше сюда никто не приезжал, они жили как жертвы кораблекрушения на необитаемом острове.
Она вышла из комнаты. Тишина в доме заставляла ее нервничать все сильнее. Не слышно было привычного кряхтения Серафина и Касимиро. И Хулио не носился по коридорам. Случилось что-то ужасное, думала она. Спустившись на первый этаж, она увидела сына – он сидел на ступеньках, ведущих в подвал. Антон хранил там внизу всякий хлам; подвал просто выкопали в земле, даже пол и стены ничем не отделали. Но на что смотрел ребенок? До ее слуха донесся тихий всхлип. Из подвала? Валентина направилась к двери.