Элена жалела, что позвонила матери. Вернулась бы лучше домой, приняла душ и легла спать. Их встреча отнюдь не была безотлагательной, хотя Исабель и убеждала дочь в обратном, прося перезвонить. Элене просто хотелось сбежать от одиночества, но в этом мать никогда не могла ей помочь. Элена понимала, что Исабель не проявит участия, не обнимет дочь, не поплачет с ней о Ческе. Она всегда скупилась на проявления чувств. И сейчас ее цель была проста – выяснить планы Элены и как можно скорее завершить их встречу.
– Что я вообще здесь делаю… – пробормотала Элена, оглядывая пышную до нелепости обстановку «Рица».
– Между хорошим вином и этой твоей мерзкой сивухой…
– Она называется «граппа».
– …ты всегда выбираешь сивуху, – продолжала Исабель, пропустив уточнение мимо ушей. – Дорогая, некоторые просто не умеют наслаждаться жизнью.
– А по-твоему, наслаждение – это полететь в Берлин и ублажать этого, как его там, Йенса Веймара, чтобы он дал побольше денег.
– Я не уговаривать тебя пришла, Элена. Может, ты для того мне и позвонила, чтобы я тебя уговорила и вытащила из Мадрида, из полиции, но я этого делать не стану. В жизни не так уж много неизбежного. Разве что смерть да таксисты, норовящие вытянуть из тебя побольше денег… все остальное мы выбираем сами. Вино или сивушную дрянь. Я прошу тебя об одном: не приходи потом жаловаться. Это твое решение.
Элена сослалась на неоконченное расследование. Сейчас она должна найти Хулио, но потом обязательно вернется работать в фонд, с матерью. Хотела ли она уезжать из Мадрида? Как только Элена закрыла за собой дверь квартиры на Пласа-Майор, этот и еще тысяча вопросов безжалостно навалились на нее.
Сил думать не было, и она снова вышла на улицу. Медленно двинулась по маршруту, когда-то такому привычному: по улице Больса до Хасинто Бенавенте, где торчало уродливое здание центра Гальего, дальше по улице Анхель, мимо кафе «Сентраль», которое любил ее муж Абель. Оставить слева площадь Санта-Ана, спуститься по Уэртас, пересечь площадь Матуте, которая ей почему-то ужасно нравилась, и, наконец, прийти туда, где не бывала уже много месяцев, – в караоке-бар Cheers’.
Войдя, Элена увидела его другими глазами – как ей могло нравиться такое безвкусное и бездушное заведение? – но не успела она пожалеть, что переступила порог, как к ней бросился Лукас, который пел песни Нино Браво лучше, чем сам Нино Браво. И Кармина, виртуозно исполнявшая песни Жанетт. И Эду, без особого успеха пытавшийся воспроизвести интонации Фрэнка Синатры…
– Элена, как здорово! Как давно ты к нам не заглядывала! Ты же нам что-нибудь споешь? Мы пустим тебя без очереди.
– У меня есть бутылочка твоей любимой граппы. Налить? – приветствовал ее Хоакин, официант.
– Ага. И бутылку далеко не убирай…
Элена заказала не итальянскую песню. Она пришла почтить память Чески, поэтому решила отдать предпочтение бразильской музыке, но не Каэтану Велозу, а песне Винисиуса ди Морайса и Антониу Жобина «Счастье»…
Она была пьяна. Элена уже почти забыла это ощущение. Вокруг мелькали огни и лица, слова песен переплетались и смешивались. Она погрузилась в эту расплывчатую реальность, мечтая сбежать от собственных чувств и не беспокоясь о том, куда заведет ее этот побег. Возможно, мать права: она сама цеплялась за боль и отказывалась от счастья. Сарате… Почему она запретила себе любить? Почему опомнилась, только когда стало слишком поздно? В памяти вдруг всплыли слова Виктора Франкла, австрийского невролога и психиатра. Его цитировал военный репортер в каком-то документальном фильме. Страдание подобно газу в пустой камере: оно расширяется, пока не займет все доступное пространство.
Глава 59
Сарате не хотел напиваться: ему всегда казались жалкими люди, которые хватались за бутылку, как только у них начинались проблемы. В этом было что-то искусственное, киношное. К тому же он любил «Махоу», даже за ужином предпочитал вину пиво. Выйдя с работы, Анхель отправился домой, чтобы подумать о Ческе; попытался даже написать что-то вроде прощального слова для похорон. Впрочем, похорон, скорее всего, не будет, ведь им и хоронить нечего, но прощальную церемонию наверняка устроят, и он хотел выступить на ней, чтобы все увидели Ческу такой, какой он сумел описать ее Ребеке. Хотел рассказать, как она мечтала поучаствовать в карнавале в Рио, танцевать в маскарадном костюме самбу на Самбодроме.
– Если хочешь, поехали вместе. Оторвемся на карнавале! Костюмчики себе придумаем безбашенные.
– Не буду я в перья наряжаться.
– Наденешь то, что я скажу, это же моя мечта!
Но, размышляя о том, насколько хорошо он знал Ческу, и вспоминая, как весело и интересно было рядом с ней, он понял, что не сможет перенести свои мысли на бумагу. Молодец Ческа, нашла и убила подонков, которые изнасиловали ее, когда она была еще ребенком. Кто посмеет осудить ее? Девочка-подросток сходила на праздник, а на обратном пути встретила жениха сестры. Она ему доверяла. Она и представить не могла, что этот человек и его дружки собирались с ней сделать. Коллективно изнасиловать, навсегда исковеркать ей жизнь. Беременность, разрыв с семьей, дочь, отданная чужим людям, чувство вины. И пока душевные раны Чески болели все сильнее, чудовища, напавшие на нее той ночью, жили как ни в чем не бывало. Заботились о родителях, строили семью, обретали счастье. Или, как Антон, превратились в садистов-извращенцев. Разве жертва не имеет права забрать то, что у нее украли? Разве у Чески не украли жизнь?
Ему хотелось написать, что Ческа была героем. Женщиной, сделавшей то, что хотелось бы сделать каждому. Он представил, как крикнет на похоронах: да плюньте вы на эти чертовы правила, не будьте лицемерами! Все мы жаждем мести, потому что бывают преступления, которые ничем, кроме смерти, не искупить.
Злая ирония состояла в том, что в этом водовороте насилия в итоге захлебнулась и сама Ческа. И прежде, чем погибнуть, прошла через адские мучения. А вот Антон теперь сидел в камере с кондиционером, обеспеченный питанием и медицинской помощью.
«А где был ты?» – прозвучал в воображении Сарате мучительный вопрос. Где был ты, когда Ческа просила о помощи? Зачем ты заставил ее поверить, что влюблен, хотя на самом деле просто пользовался ею? В этом танце жертв и мучителей не среди вторых ли твое место? Потому что ты вел себя как эгоист.
– Что ты чувствуешь к Элене? – неоднократно спрашивала его Ческа.
– Да я уже давно забыл про нее. – Отвечая, он никогда не смотрел ей в глаза.
Насколько проще было бы сказать правду: «Я люблю ее. Если бы мне хватило смелости, я бы поехал за ней, где бы она ни находилась. Мне необходимо быть рядом с ней. С тобой, Ческа, я потому, что не хочу оставаться в одиночестве. И потому, что пытаюсь обмануть себя, убедить, что чувства к Элене в прошлом, но это неправда. Прости, что ввел тебя в заблуждение. Прости, обещаю, что друг из меня будет лучше, чем любовник».
– Слишком поздно, Сарате. Видишь мой живот? Меня искусали. Выдрали куски мяса. Почему ты молчал раньше? Я бы все тебе рассказала. Поговорила бы с тобой о Ребеке. Но ты бросил меня одну.
Ческа вдруг материализовалась посреди гостиной, из распоротого живота текла кровь. Она рухнула на пол, и, словно стая голодных стервятников, на нее набросились Антон, Хулио, Серафин и Касимиро, срывая зубами плоть с ее костей.
Сарате проснулся с мокрым от пота лицом… или это были слезы? На столе лежал чистый лист бумаги; речь для похорон Анхель так и не написал. Он встал и вышел из дома, спасаясь от кошмара, который – он это точно знал – настигнет его снова, стоит только закрыть глаза. Нашел бар, заказал бутылку «Махоу», потом еще одну, и еще, и еще… Потом перешел на джин-тоник. Он уже потерял счет выпитому, время было позднее, почти все бары закрылись. Этот назывался «Часы» и находился на улице Магдалена со стороны метро «Антон Мартин».
– Еще один джин-тоник.
Барменша, чем-то напомнившая ему Ческу, хоть и не была обязана беспокоиться о клиентах, – ей полагалось, наоборот, наливать им побольше, – почему-то прониклась к нему сочувствием.
– По-моему, тебе хватит.
– Не твое дело.
– Как скажешь, не мое так не мое.
Барменша попыталась сделать ему напиток послабее, но он удержал ее руку, чтобы не жалела джина. В помещении было темно, Сарате видел, что здесь два этажа, но отходить от барной стойки не имел ни малейшего желания.
Подошла девушка сделать заказ. Он уставился на нее, выискивая сходство с Ческой, но его не было. Девушка даже не была брюнеткой.
– Не хочешь выпить со мной?
Девушка посмотрела на него с легким презрением:
– Есть и более оригинальные способы познакомиться с женщиной. Когда протрезвеешь и придумаешь что-нибудь поинтереснее, попробуй еще раз, ладно?
Девушке налили, и она ушла. Сарате допил свой стакан за пару глотков и снова подозвал барменшу.
– Больше я тебе не налью. Завтра мне спасибо скажешь.
– А я думал, ты хорошая. Заставишь меня лезть через стойку и наливать самому?
Он не заметил, подала ли барменша какой-то знак или нажала на кнопку, но к нему подошли два мужика под метр девяносто в темных костюмах.
– Дружище, тебе пора, – с восточным акцентом сказал один из охранников.
Сарате развернулся к ним, готовый к драке; охранник без агрессии, но решительно толкнул его ладонью в грудь.
– Осторожно, не свались, а то сломаешь себе что-нибудь.
– Если хочешь, мы вызовем тебе такси.
Подхватив его под руки и стараясь не привлекать внимания, они вывели Сарате за дверь. Лицо обдало холодом.
– Такси вызвать?
– Отвяжитесь, – ответил Сарате.
Он добрел до площади Тирсо де Молины, сел на одну из каменных скамей и задремал, несмотря на холод. Разбудил его женский крик:
– Тварь вонючая!
Девушка с крашенными в фиолетовый волосами, в черной мини-юбке, изодранных чулках и армейских ботинках – по неведомой причине она тоже напомнила ему Ческу – ссорилась со своим парнем.