– Ну, мне кажется, что у меня не получается именно потому, что у меня нет берлинской лазури, понимаешь? У меня в наборах только эта кровавая соль и лимонное железо, я, наверное, их как-то неправильно смешиваю, у меня получается ерунда какая-то, а я хочу, чтобы было красиво, как у мамы Ники. Я видел, у нее есть берлинская лазурь в порошке. Я нашел такую же, закажи, а? Она не дорогая.
Мама вздохнула:
– Ладно, закажу, что уж там.
Позже вечером после ужина они вместе сделали заказ. Это был какой-то очень специфичный магазин, который торговал разными химическими соединениями, у него не было удобной доставки и нельзя было выбрать маленький объем – пришлось заказать сразу мешок в один килограмм. К тому же, ехать забирать нужно было на другой конец города. И ждать десять дней. Но Антон все равно был доволен. Он потирал руки, предвкушая, как теперь сможет сделать шикарные фотографии, может быть, даже подарит одну из них Нике на новый год.
Ника снова не ходила в школу уже третью неделю, не ходила она и в художку, так что они совсем не встречались. Со слов Ники, у нее снова было какое-то обострение, она сидела на жесткой диете, но ее все равно рвало, кружилась голова, болел живот, и она большую часть дня спала. У нее даже не было сил переписываться, поэтому сообщения Антона могли долго оставаться без ответа – иногда даже по 2–3 дня. Он пробовал звонить, но оба раза, что он пытался, трубку брала мама Ники и говорила, что та спит и лучше ее не беспокоить сейчас, поэтому Антон перестал названивать, да и писать тоже стал пореже. «Только бы мать не увезла ее снова в этот, как его, детокс-центр», – думал Антон про себя.
Стоял конец октября, на улице было холодно, гулять не хотелось, каждый день Антон плелся домой из школы и из художки один – остальные одноклассники и приятели жили в другой стороне от школы, Ника единственная жила в той же стороне, что и он. Проходя мимо ее дома, он задирал голову, чтобы разглядеть ее окно на шестом этаже. Он бывал у нее в дома всего пару раз, но, несмотря на это, четко умел вычислять ее окно и каждый раз надеялся увидеть ее, но никогда не видел. Сегодня дул отвратительно холодный и острый ветер, щеки горели от холода, Антон натянул поверх шапки капюшон и втянул голову в плечи. Проходя мимо дома Ники, он сделал над собой усилие и поднял лицо наверх, за что тут же получил мощнейший порыв ледяного ветра прямо в глаза. «Разумеется, ее там нет», – подумал он, моргая и вытирая глаза варежкой. Но она там была. Стояла, прислонившись лбом к стеклу и неподвижным взглядом смотрела на снежную метель. Антон остановился, запрыгал и начал яростно размахивать руками, чтобы она его заметила, но Ника, судя по всему, смотрела в другую сторону.
– Никааа! – что было сил заорал Антон, но окно, по всей вероятности, было плотно закрыто – мама Ники не терпела сквозняков, он хорошо помнил это, потому что один раз, когда он в первый раз был у них в гостях, она чуть с ума не сошла, увидев, что Антон пытается открыть окно. Он попробовал объяснить ей, что на улице тепло, а в комнате очень душно, но Лина была непреклонна – сквозняки, по ее мнению, грозили переохлаждением. Антон был воспитанным мальчиком и, конечно же, не стал спорить, только пожал плечами. У них дома сквозняки моги гулять по квартире, сколько им было угодно. Иногда они с мамой специально открывали окно в маминой спальне и кухне одновременно, и, поскольку эти окна были практически напротив друг друга, через коридор начинал дуть настоящий ветер, который сносил все на своем пути. Мама шутила, что это ее способ уборки – всю пыль просто сдувало в окно. Но дома у Ники царил постоянный штиль. Вот и в этот раз окно было плотно закрыто, и Ника не услышала его крика.
Он еще какое-то время попытался привлечь ее внимание, прыгая и размахивая руками, потом догадался и достал из кармана телефон. Пришлось снять варежки, и руки мгновенно замерзли на холодном ветру, пальцы плохо слушались, а замерзший телефон безбожно тупил, но ему все же удалось набрать номер Ники. Он поднес трубку к уху. «Сейчас-то она точно не спит, значит, можно ее и побеспокоить», подумал он.
В трубке некоторое время раздавались гудки. Антон наблюдал за Никой, ожидая, что вот сейчас она услышит звонок, обернется и ответит. Но она продолжала неподвижно стоять у окна и бессмысленно смотреть вдаль.
– Алло, – вдруг услышал он голос мамы Ники. – Это ты, Антон?
– Да, это я, здравствуйте, – Антон запнулся. – Я… Я хотел поговорить с Никой, можно?
Наступила недолгая пауза.
– Нет, Антон, сейчас не получится, она спит. Она очень плохо себя чувствует последнее время, ей нужно больше отдыхать. Она сама напишет тебе, когда ей станет лучше.
Антон растерянно слушал ее и не знал, что ответить. Сначала он хотел закричать: «Но ведь я же вижу ее у окна, она не спит!», но что-то остановило его.
– Хорошо, я понял, до свидания, – вежливо сказал он и нажал отбой. Он продолжал задумчиво стоять и смотреть на Нику, которая все так же стояла у окна. Вдруг сзади к ней подошла ее мама, положила руку на плечо, что-то сказала – Антон видел, как шевелились ее губы – Ника ничего не ответила, только помотала головой. Мама сказала что-то еще, а потом настойчиво отвернула Нику от окна и увела вглубь комнаты.
Антон продолжал стоять посреди двора с голыми руками, свалившимся с головы капюшоном, уже не замечая холода. Он пытался переварить увиденное. Сначала он подумал, что мама Ники просто не знает, что та встала и уже не спит, но, когда спустя буквально пару секунд она уже подошла к Нике, стало понятно, что она прекрасно это знала и просто не захотела, чтобы они разговаривали, и Антон не мог понять почему. Мама подруги всегда казалась ему немного странной, было в ней что-то такое жутковатое, хотя она никогда не была к нему зла или хоть немного недоброжелательна. Но при этом она почти никогда не разрешала Нике приводить гостей и не пускала ее саму в гости. Она очень долго встречала Нику после школы, уже когда все остальные дети стали ходить сами (классе во втором-третьем), она продолжала каждый день стоять недалеко от школьных ворот, куда они с Никой подходили после уроков, после чего они шли уже вместе. Возле дома Ники Антон прощался с ними обеими и дальше шел один. Так продолжалось до последней четверти четвертого класса Ники. Ее одноклассники уже откровенно смеялись, и Ника запретила маме приходить под угрозой того, что она бросит школу, художку и все остальное. После этого Ника стала ходить домой с Антоном, но ее мама всегда смотрела в окно, когда они возвращались.
Антон, наконец, почувствовал, что замерз. Надев варежки и натянув капюшон, он двинулся в сторону дома, бросив на прощание еще один взгляд в окно Ники. В окне никого не было, и он прибавил шаг. Ему не терпелось рассказать маме об этом странном событии.
– Мама, когда я наконец уже пойду в школу? Я не могу больше сидеть дома. Я отстану от всего класса! У нас геометрия появилась, мама, физика, я ничего в них и так не понимаю, а еще столько пропустила!
– Ника, милая, ну пойми, ты еще не выздоровела, плохо себя чувствуешь, ну какая тебе школа, ну посмотри на себя, ты едва на ногах стоишь. Тебе надо лежать, лечиться. Ну и к тому же, мы ведь с тобой занимаемся, ничего ты не отстанешь.
– Нет, мама! Седьмой класс тебе не начальная школа, когда ты сама мне все могла объяснить! Тут столько сложного, ты не разбираешься сама ни в физике, ни в геометрии, и я тоже скоро перестану все понимать! Я сижу дома уже три недели почти, ну сколько можно?! Все, завтра я пойду в школу! – Ника упрямо отвернулась к стене и накрылась одеялом с головой.
Мама в растерянности стояла возле кровати дочери, не зная, что сказать. Ника действительно провела дома две с половиной недели – у нее приступами случалась рвота, понос, кружилась голова (иногда так сильно, что Ника дважды падала и ударялась головой о стену), она постоянно кашляла, несколько раз у нее случались судороги. На фоне этого последние несколько дней у нее снова сильнейшим образом стали вылезать волосы, выпали почти все ресницы, большую часть дня она лежала, так как у нее не было сил встать, но при этом подолгу не могла уснуть, даже ночью. Конечно, они вызывали врача, он осмотрел Нику, назначил анализы, они показали, что что-то не так с печенью и поджелудочной, но никаких точных ответов они не услышали. Врач прописал Нике средства от тошноты и диареи, затем приходил еще дважды проверить ее состояние, увидев, что оно не особо улучшается, направил ее на обследование в стационар. Услышав об этом, Ника взбунтовалась. Она не хотела ложиться в больницу, ей хотелось вернуться в школу, она соскучилась по подругам, по Антону, хотя в глубине души, конечно, она понимала, что в таком состоянии школа ей не светит.
Она лежала, отвернувшись к стене и буравила злым взглядом обои возле своей кровати. Нежно-розовые обои с единорогами, которые здесь наклеили два года назад, когда она еще любила единорогов. Ника тяжело вздохнула. Антон всегда смеялся над ее единорогами. Беззлобно и не обидно, как и все, что он делал. Ей очень не хватало его эти две недели. В то воскресенье, когда она думала встретиться с ним, им так и не удалось сходить погулять, потому что почти сразу после обеда Ника резко почувствовала себя плохо – сильно заболел живот, затошнило, она побежала в туалет и, к своему ужасу, обнаружила, что у нее зеленая моча.
Мама сначала не поверила, когда она позвала ее из туалета и сообщила о зеленом цвете мочи, но, когда она заглянула в унитаз, то побледнела и схватилась рукой за полочку туалетного шкафчика.
Сначала Лина хотела вызвать скорую, но никаких других симптомов не появлялось, и она решила подождать до понедельника. К понедельнику Нике стало совсем плохо, и они вызвали своего педиатра. Педиатр Лине давно не нравился, у нее не было особых надежд на него, он почти всегда говорил, что переживать не из-за чего, направлений на обследования почти не давал и вообще был не склонен особо прислушиваться к мыслям Лины. Впрочем, услышав о зеленой моче, он заинтересовался и стал выспрашивать, что такого Ника могла съесть. Лина уверяла ее, что никакими красителями дочь она не кормит и что на обед у них был суп из спаржи и шпината, а после этого Ника ничего и не ела.