Лина опять настойчиво протянула Нике лекарства. Та еще немного поколебалась, но потом все же протянула руку за таблетками. Но в этот момент дверь распахнулась, и шумною толпой в палату вошли девочки, а за ними и Людмила с подносом еды для Леры. Ника быстро сунула таблетки под подушку.
Лина поздоровалась со всеми, с ревностью посмотрела на Людмилу и засобиралась уходить. Перед уходом она сунула Нике под подушку еще один пакет с таблетками и шепнула: «Выпей вечером и вторую порцию с утра». Ника едва заметно кивнула. После этого Лина попрощалась со всеми и ушла.
– Это твоя мама была? – Кристина уселась с ней рядом. – Ну давай, показывай, что она там тебе вкусного принесла. Ты на ужин, кстати, не пойдешь что ли? Там рыбные котлеты с рисом. Ну, такое. Можешь и не ходить. Наверняка, маман тебе что-нибудь повкуснее принесла, – Кристина рассмеялась.
Ника тоже улыбнулась и стала распаковывать мамины пакеты и контейнеры. Она угостила соседок диетическим мармеладом и банановыми чипсами, а сама решила перекусить блинчиками – пожалуй, эта мамина стряпня была единственной домашней едой, по которой она скучала. Поскольку она пропустила ужин, то съела за раз почти половину контейнера, решив остальное оставить на завтрак.
Спустя пару часов, когда все в палате начали готовиться ко сну, Ника незаметно сунула руку под подушку и нащупала там россыпь таблеток и еще один пакетик с ними. Она раздумывала. Когда она уже решилась принять их, перед ней, как черт из табакерки, выросла Кристина.
– Ну что, пошли в дурака играть уже или до утра тут будешь торчать с траурным лицом?
Ника незаметно вынула руку из-под подушки. «Завтра приму», – решила она.
Лиза продолжала рассматривать рисунок. Он был на удивление детальным, учитывая, что его рисовала девятилетняя девочка. На нем была изображена почти полностью пустая комната, только кровать у стены. На кровати лежит девочка, у нее очень худое изможденное лицо и полуприкрытые глаза. Она укрыта одеялом, из-под которого свисает рука. Рядом с кроватью стоит, точнее, висит в воздухе, потому что пол никак не обозначен, женщина в халате. Его можно принять за медицинский, потому что он не раскрашен и поэтому белый, но на самом деле это мог бы быть самый обыкновенный домашний халат. Женщина склоняется над кроватью, в руках у нее шприц. Она собирается поставить укол лежащей в кровати девочке. Лица женщины не видно, у нее длинные темные волосы, они свисают ей на спину, плечи и лицо. Со конца иглы свисает капля. Рукав халата не доходит до запястья, и поэтому можно видеть руку женщины. На ней татуировка. Всю татуировку не видно – лишь первые две буквы – Fe, остальное скрыто под рукавом.
Лиза еще немного посмотрела на эту руку, потом осторожно положила рисунок в стопку к другим и вышла из комнаты. Сын продолжал увлеченно перебирать свои детские сокровища. В дверях она задержалась и оглянулась. В очередной раз поразилась тому, как летит время. Казалось, еще недавно Антон был совсем крохой. Играл в песочнице и возился с машинками. Теперь он почти с нее ростом, и у него своя жизнь. Лиза вышла, тихо прикрыв за собой дверь, чтобы не отвлекать сына от его воспоминаний.
Она прошла на кухню и налила себе кофе. Села за стол и уставилась в окно. В голове крутились плохие, совсем нехорошие мысли. Перед глазами стоял этот злосчастный рисунок. Лиза зажмурилась, чтобы избавиться от наваждения, но вместо этого вспомнила жаркий летний день несколько лет назад. Дети были еще маленькие. Они гуляли с Антоном, Линой и Никой в парке неподалеку от дома. Сколько им было? Семь? Восемь? Она не могла точно вспомнить. Дети бегали, а они сидели на лавке в тени. На Лине была надета белая льняная рубашка с длинными рукавами. Она всегда носила одежду с длинными рукавами. Не то чтобы это как-то бросилось Лизе в глаза, как например, вечные шапочки Ники, но все же она отметила этот факт про себя еще в первый год их знакомства. И вот, они сидели на лавке, разговаривали, и тут у Лины упала и покатилась по скамейку бутылка воды. Она наклонилась, чтобы поднять ее, и рукав задрался до самого локтя. И тогда Лиза увидела татуировку на предплечье – какую-то химическую формулу. Химия никогда не была ее сильной стороной, поэтому Лиза ее, конечно, не поняла и не запомнила. Когда Лина выпрямилась, она заметила взгляд Лизы. Стыдливо одернув рукав, она сказала, словно извиняясь:
– Ох, дурацкая молодость, совсем мозгов не было, вот и согласилась, – она нервно засмеялась. Даже одернув рукав, она продолжала второй рукой прикрывать то место, где была татуировка.
– Да нет, интересно смотрится, – возразила Лиза. – А что это означает? Я не сильна в химии.
– Да ничего особенного, просто формула, которая попалась мне однажды на экзамене… а потом приятель на спор предложил мне набить ее в виде татуировки, а я зачем-то согласилась. Вот и хожу теперь с ней столько лет. Надо бы свести, да страшно. Больно, говорят.
Лиза понимающе кивнула. И благополучно забыла об этом случае.
И вот теперь она сидела на кухне с чашкой остывшего кофе в руках и крайне неприятными мыслями в голове. Почему на рисунке Ники Лина ставит ей уколы? Она же вроде не медсестра. Лизу давно беспокоило то, как много разных лекарств Лина дает Нике. Причем, лекарств, которые ей назначает какой-то весьма сомнительный врач-гастролер из Москвы. Которые она заказывает не пойми где в интернете. И эти их поездки в детокс-центр, от одной мысли о котором у Лизы мурашки по коже. Все это было странно и нездорово, но Лиза не могла найти повода, чтобы каким-то образом вмешаться в ситуацию, хотя бы поговорить с Линой, хорошо ли она понимает, что она делает. Ника, с одной стороны, не выглядела больной, с другой – эти вечно выпадающие волосы, пропуски школы по нескольку недель, слабость и вялость после поездок в детокс-тур… Все это тревожило Лизу, но не настолько, чтобы позволить себе как-то влезть в это. Но если Лина еще и ставит дочери уколы? Что это за уколы? Одно дело – биодобавки с айхерба, совсем другое – колоть что-то в ребенка. По чьему назначению? Насколько это безопасно? Лиза опустила чашку, встала и зашагала по кухне. Вся эта ситуация нравилась ей все меньше и меньше. Вот снова Ника уже несколько недель болеет, причем, последнюю неделю вообще лежит в больнице. Антон несколько раз ходил ее проведать.
Хлопнула дверь. Лиза обернулась. В кухню вошел Антон.
– Пришел посмотреть, как там моя цианотипия, – объяснил он, походя к подоконнику и беря в руки рамку.
– Что за ерунда? – нахмурился он, вглядываясь в стекло.
– Что такое? – Лиза подошла поближе.
– Ничего, – ответил Антон. – В прямом смысле ничего. Смотри, – и он протянул Лизе картину. Она присмотрелась, но сначала ничего не поняла.
– Не посинела, да? – догадалась, наконец, она.
– Ни капли. Хотя два часа почти прошло. Должна была!
Антон аккуратно убрал рамку со стеклом и выложил лист бумаги на стол. Убрал прикрепленные формы узоров. Ничего. Лист, как и был, оставался бледно-голубым. Никаких узоров на нем не отпечаталось. Никакой реакции на солнечном свету не произошло. Антон выглядел весьма разочарованным. Лизе даже стало его немного жаль.
– Может, ты с пропорциями напортачил? – предположила она. – Помнишь, ты на глаз решил делать?
Антон помотал головой.
– Не думаю. Если бы дело было в этом, хоть какая-нибудь реакция все равно бы была. Ну, было бы слишком светло или слишком темно. Но тут совсем ничего! – Антон закусил губу и думал.
Потом отправился в свою комнату, а через минуту вернулся с планшетом.
– Придется искать ответы у мирового разума! – объявил он и углубился в поиски.
Лиза тем временем взялась готовить обед. Через пятнадцать минут Антон торжественным голосом произнес:
– Вынужден с прискорбием сообщить, что я полный болван. А также неуч и невежда. И еще совсем плохо знаю химию, что легко объяснить тем, что в этом году она у нас только началась. Знаете ли вы, в чем заключается фокус цианотипии?
Лиза улыбнулась и покачала головой.
– А в том, что под действием солнечного света между кровяной солью и лимонным железом происходит химическая реакция, в ходе которой образуется… та-да-да-да-дам! Правильно, берлинская лазурь! А там, куда солнечный свет не попадает, например, под закрепленными листочками-цветочками, эта берлинская лазурь не образуется, и остаются светлые неокрашенные пятна. А я взял и все залил уже готовой глазурью. Естественно, ничего не произошло. Никакой реакции. А я-то думал, зачем там два ингредиента, когда можно сразу берлинскую лазурь использовать! А оно вон как. Вот, тут даже формулы есть, смотри.
Лиза не очень-то хотела смотреть на формулы, но Антон был так воодушевлен, что она все же подошла к планшету.
– Вот, это формула кровяной соли, – Антон ткнул пальцем в набор букв и цифр:
C6N6FeK3
– А это лимонное железо:
FeC6H5O7
– А вместе они дают берлинскую лазурь! Вот она:
Fe4[Fe(CN)6]3
– Что мне непонятно теперь, так это то, зачем маме Ники нужна эта берлинская лазурь, если она для цианотипии бесполезна!
Лиза, не отрываясь, смотрела на экран. Она, конечно, была не сильна ни в химии, ни в формулах, но она была полностью уверена – одну из этих формул, ту, что начиналась на Fe, она видела на руке у Лины. А еще – на рисунке Ники. В голове у нее не укладывалось, что все это могло означать, но интуиция подсказывала ей, что все это очень и очень нехорошо.
– Мам! Мам!
Лиза оторвалась от экрана и взглянула на Антона.
– Ты слышишь меня? – Антон удивленно глядел на нее.
– Нет, прости, задумалась. Что ты говорил?
– Я говорю, надо спросить у тети Лины, зачем ей эта берлинская лазурь, если она для цианотипии не нужна. Может, Ника ошиблась?
– Ты говоришь, видел берлинскую лазурь у Ники дома? А где именно?