– Пиши! «Люся, дочь сломала руку, увезли в первую городскую, поднимись в 813-ю квартиру или ко мне. Зина».
Алсушкина мать дошла до слов «первая городская» и задумалась:
– Так вроде в областную отвезли?
– Ну как это? В городскую! В первую! Вот и ребенок слышал. Да? – Краснолицая склонилась над Сашей, ожидая от нее подтверждения.
Но Саша вдруг сама забыла – в областную или в городскую. Мгновение назад помнила, а теперь забыла. Все начали спорить. Женщины уже перешли на крик, пока одна из них, совершенно незнакомая, не сказала:
– Та без разницы, они рядом, это соседние здания. Не найдет в одной – пойдет в другую.
Все тут же успокоились, Саша оставила их и побежала домой. На каждом этаже на лестнице и даже в некоторых коридорах горел свет. Правда, у них на этаже, как назло, светилась только одна лампочка, самая дальняя. Саша остановилась, испуганная, на площадке – заходить в темный коридорный тоннель она не рассчитывала. Просто не набралась еще духа. Надо, решила она, подождать здесь, пока кто-нибудь из взрослых не зайдет на этаж. Хотя бы Димкина мама, она всегда долго возится с замком – можно в это время спокойно проскочить. Саша стояла, немного побаиваясь даже освещенной площадки, – ну и что, что свет горит, кто угодно может прийти, вон, двух девочек с пятого этажа и при дневном свете парни избили. Правда, они старше были, но всё равно. Саша раздумывала, как же будет безопаснее – проскочить по темноте домой или дожидаться неизвестно чего. Но не успела она взвесить в уме все «за» и «против», как ее позвала бабушка.
– Ты, что ли? А я-то думаю, кто там стоит. Бегом давай!
Саша ничего не ответила и метнулась на голос. Несколько шагов по еще освещенной части коридора, потом – темнота. Она нащупала во тьме бабушку и поцеловала ее в щеку.
– Ишь ты! – ласково пробурчала та.
Они вместе ввалились в дверь и попали под яркий комнатный свет, в котором обозначался силуэт мамы с поварешкой в руке и в шапке. Только пришла и уже что-то разогревает.
– А я-то думаю, с чего это на радостях-то. Ты смотри на нее, – бабушка повернула Сашу разорванным боком к маме, – ты только посмотри! Изодралась вся!
Мама так и стояла с поварешкой в руке:
– И что это? – спросила она, покачивая поварешкой. – Где хлеб?
Потом показала на люстру:
– И это что такое? Ну сейчас получишь у меня!
– Нету хлеба! Там давка была. Аня хромает, а Свете вообще руку сломали. Ее в больницу увезли. Мне, кстати, надо будет позже к тете Люсе спуститься.
– Ишь какая. Надо ей будет… А люстру кто раскурочил?
Бабушка спрашивала беззлобно.
– Не курочила. Она сама упала. Прямо мне на голову.
– Упала у нее… Сымай давай, – выругалась бабушка и потянулась помогать Саше распутывать веревку на куртке, которую она несколько раз перевязывала.
Наконец они кое-как втроем ее сняли. Саша бросила куртку на кресло и так посмотрела на маму, что та как-то вдруг сразу поняла: ругать себя Саша сегодня не даст.
– Как это – руку сломали? И что с Аней? У нее же родителей нет дома.
– Так, сломали. И мама у Светы еще на работе. У Ани баба Тоня дома.
Саше неловко было признаться в том, что про Анькину хромоту она приврала, чтобы история получилась страшнее и Сашу бы не ругали. Мама обняла ее, поцеловала в макушку и потом внимательно осмотрела.
– Сама-то целая? – спросила она серьезно и, убедившись, что всё в порядке, отправила Сашу с бабушкой мыть руки, а потом усадила есть.
После еды бабушка не осталась, как обычно, смотреть у них телевизор, а пошла к себе в комнату зашивать порванную куртку. У бабушки была еще одна машинка, получше, огромная, которая в сложенном виде напоминала красивую тумбу. Бабушка раньше была портнихой. Саша даже не сомневалась, что утром куртка станет как будто ее и не рвали. Она легла на свою кровать, накрылась. По телевизору уже кончались «Спокойной ночи, малыши!». Надо же, она сегодня совсем забыла про мультики. С тех пор как Анькины родители начали привозить больше видеокассет, а у соседки Таньки появилась приставка для канала «Параллакс», она стала иногда пропускать вечерние мультфильмы, потому что они были не такие интересные, как по видео или «Параллаксу». Саша не очень расстроилась. Она бездумно смотрела на экран и хотела быстрее уснуть. Без мыслей, без воспоминаний. В телевизоре, с усами и длинными волосами, стоял, будто за стеной дождя, мужчина. Тут же показывали голых женщин, одну тащили на веревке, а другие извивались змеями. Вроде не балет, потому что мужчина пел. Странный какой. Надо было, конечно, сбегать к Светкиной маме, может быть, она уже вернулась. Но сил нет. Они ведь оставили записку, если что, к ней придут. Самой одеваться, спускаться ей было лень. Вернее, страшно не хотелось вспоминать минувший вечер. Завтра она пораньше выйдет в школу и зайдет к Светкиной маме, та всегда поздно выходит, она работает с девяти, и ей ехать всего три остановки. Всё, надо засыпать. Утром будет куртка и будет новая жизнь. Саша устроилась поудобнее и в последний раз бросила взгляд на экран. Там снова был полуголый мужчина, но в кожаных трусах и с еще более длинными и кучерявыми волосами. Он прижимал к себе микрофон и пел:
Моя мулатка, мулатка-шоколадка,
Ребенок милый солнца и волны.
Саша удивилась. На сцене вместе с волосатым певцом прыгали мужчины в шортах. Она прищурилась рассмотреть, но мама подскочила к телевизору и выключила:
– Бесстыжие какие! И что детям показывают?
– Мама, а это кто? Это дядя или тетя?
– Это, Саша, непонятно кто.
– А как зовут?
– Этого? Валерий Леонтьев.
– А того как звали? Который до него пел.
– Бог его знает. Прочитать не успела.
– А почему они почти голые?
– Не знаю, может, им тоже куртки в очереди порвали.
Саша попыталась представить Валерия Леонтьева в очереди за хлебом. Еще она хотела спросить, кто такая мулатка-шоколадка, но тут ее стало накрывать тяжелым вязким сном, выбираться из которого даже ради неизвестной мулатки ей не хватило бы сил. Она успела только подумать: как же жаль, что нет теперь Люси. Она, хоть и была злая, но спать всегда приходила к ней в постель. Василиса добрая, но никогда не усыпляла Сашу. Она вообще не приходит, когда ее зовут, она прыгает на руки сама. Сейчас Василиса сидит, поди, под столом и жадно ждет, когда мама смахнет нечаянно последние крошки прямо ей в рот. Саша хотела посмотреть, чем занята кошка, но не смогла даже обернуться. Она уснула.
Утром мама торопливо будила ее, приговаривая:
– Бегом, бегом давай, я ухожу.
Саша кое-как открыла глаза, повернулась и увидела маму уже одетой, в пальто и шапке. Она застегивала молнию на сапоге и тут же давала инструкции: каша – любимая пшенная – в кастрюле, сейчас зайдет бабушка, покормит, заплетет, оденет, в обед отведет в школу. Мама застегнула наконец оба сапога, осмотрелась и стала открывать дверь. Саша подскочила, чтобы поцеловать ее в щеку.
– Куда босиком по ледяному полу?
Потом мама, как всегда, внимательно посмотрела в глазок, не стоит ли кто за дверью и не валяется ли там пьяный. В коридоре было пусто, мама еще раз шикнула на Сашу, чтобы та бежала одеваться, отперла последний замок и вышла. Тут же за дверью послышались возня и гул голосов. Один точно был мамин, второй, булькающе-клокочущий, напоминал бабушкин, но говорил кто-то еще. Точно, в дверь протиснулась баба Лиза. Саша пропустила ее в комнату и сама выглянула в коридор – там дядя Толя с тетей Олей вытаскивали из своей комнаты фанерный сундук, но застряли в узком коридоре и не могли развернуться. Мама помогала им, как могла, – видимо, она не хотела спускаться по черной лестнице. Саша захлопнула дверь, пока мама ее не заметила, не то снова станет ругать. Из коридора еще долго доносилась возня. Потом – цок! цок! цок! – мама пошла к главной лестнице. Наверное, перепрыгнула, потому что сундук еще долго ворочали.
Непонятно, как паркетный пол может стать ледяным и откуда в разжаренной батареями комнате появиться сквозняку из-за одной лишь маленькой щелочки в приоткрытой двери? У них на 13-ти квадратах установлено две батареи; за исключением августа, дома всегда жара, потому что либо топят, либо от солнца нагревается крыша. Всю свою жизнь Саша страдает от жары и духоты, а ей запрещают ходить босиком по деревянному полу. Мама ушла, теперь бабушка привяжется. Саша скользнула в туалет, пока баба Лиза раздевалась. Когда она умылась и почистила зубы, на столе уже стояла тарелка с горячей кашей, на маленьком блюдце лежали две печеньки с маслом, был готов чай.
– Хлеба нет, масла нашла немножко, – сказала бабушка и тут же переключилась: – Смотри, как новенькая.
Баба Лиза потрясла перед Сашей зашитой курткой – на ней и вправду не было видно и следа штопки, сразу даже не скажешь, где было порвано. Бабушка повесила плечики с курткой на ручку платяного шкафа, из другого отделения достала Сашины сухие штаны, колготки, форму и теплые носки.
– Сумку забыла! – сказала она раздраженно. – Доедай давай и сразу одевайся. Вместе выходим. Я в магазин пойду, хлеб-то вчера, поди, не весь распродали? Надо купить. Или муки. Сегодня выходная, хоть спеку чего.
– Да когда у нас муку-то продавали? Там теперь только пряники и рожки, – ответила Саша.
Бабушка выругала ее за разговоры с набитым ртом и ушла в свою комнату за сумкой.
Доедать кашу Саше не хотелось. Часы над маминой кроватью показывали только десять минут восьмого. И зачем ее так рано разбудили? Она решила не одеваться и легла. На кресле у нее валялась еще с позавчерашнего дня «Дочь Монтесумы». Саша читала ее несколько дней и остановилась на эпизоде, где главного героя отправляют в корабельный трюм вместе с чернокожими рабами. Она хотела пойти в библиотеку, чтобы узнать, где находится Мексика и сколько нужно туда плыть. Про рабов она уже знала, их показывали в «Рабыне Изауре». Еще она смотрела у Таньки по «Параллаксу» передачи про рабский труд. Мама говорила, что Саше читать «Дочь Монтесумы» рано, что она всё равно ничего не поймет. Она и впрямь понимала не всё, но ей было интересно и даже приятно читать взрослые книги. Про Мексику она посмотрит в библиотеке сегодня, зайдет с Анькой туда до школы. А если там про Мексику ничего нет, они проверят в школьной. Пока же можно прочитать, как среди рабов, с которыми плыл Томас, началась лихорадка. Саша легко нашла нужную страницу – вместо закладок она всегда загибала нижний угол листа. Бабушка ругала ее за это, говоря, что таким неряхам книжки покупать нельзя. Мама молчала.