И как только она их услышала сквозь шум, ведь толстенная, как канат, струя била о дно подставленной эмалированной ванны громче молотка. Кран у них всегда давал воду так: или под огромным напором, или вообще ничего.
Ответа мамы Саша ждать не стала и тоже пошла мыть руки.
– Да подожди ты, горе луковое, куда лезешь, рукава закатай сначала, – бабушка помогла ей вымыть руки и лицо, сама бы Саша с таким напором залила весь пол.
Когда они вышли из ванной, на тарелках уже лежали огромные порции макарон по-флотски.
– Проснутся – поедят, я оставила, – сказала мама, перехватив Сашин вопросительный взгляд.
– И откуда мясо? – поинтересовалась бабушка, она сразу зачерпнула ложкой макароны и теперь дула на них с нетерпением – очень уж хотелось попробовать.
Мама пожала плечами:
– Так было. На мой день рождения тефтели же хотели на детский стол делать и не сделали.
Тефтели… Саша представила эти упругие мясные мячики с рисинками внутри. Тефтели мама считала детской едой и всегда их даже не тушила, а варила. Они разваливались, стоило только дотронуться до них вилкой, и еще долго оставались горячими. Один раз Ира привезла из Германии вкусный соус в стеклянной бутылочке – кетчуп, и они ели тефтели с кетчупом. Пожалуй, еще больше пельменей и макарон по-флотски Саша любила тефтели. Именно большие, чтобы можно было отделить ложкой гигантский кусок, положить его в рот и с наслаждением чувствовать, что он наполнен мясом. Мясо Саша очень любила…
Она всегда ела быстро, а сегодня еще и сильно проголодалась.
– Кто всё съест, того к чаю ждет сюрприз, – задорно объявила мама.
– Какой еще сюрприз? – Саше стало интересно, но она всё еще обижалась на маму.
Мама привстала и достала с полки коробочку:
– Настоящий чай.
– Тоже мне, сюрприз. Чай мы сегодня уже пили.
Мама удивилась:
– Как пили? Не было же чая.
– Со слоном пили. Анька очень хотела.
– Со слоном? Я сколько раз говорила, чтобы не лезла туда? Нельзя его пить! – мама вспыхнула, но не обозлилась, а как-то разволновалась.
– Почему нельзя-то? – Саша впервые после сцены с антенной посмотрела маме в глаза.
– Радиация там. Дырка в животе потом будет. Где этот чай? – она тут же увидела распечатанную упаковку на полке, схватила ее и побежала в ванную – наверное, выбрасывать в унитаз. Когда она вернулась и села доедать, бабушка легонько толкнула ее плечом:
– Ну, тихо, тихо…
Саша молча доела последние макароны, соскребла с тарелки самые маленькие беленькие кусочки. Уносить за собой посуду не стала – пускай мама сама уберет. А Саша лучше почитает. Она взяла «Дочь Монтесумы» и открыла на закладке. Быстро, пока никто не увидел, расправила уголок, а то снова скажут, что книги только портит. Саша стала искать глазами то место, где остановилась в прошлый раз, но тут пошевелилась Анька. Саша и забыла про Вторушиных, а они так и спали под двумя одеялами, отвернувшись от всех к стенке. Саша смотрела на свернувшуюся калачиком Аньку, на маленькую зареванную Женю. Бедные. Они, наверное, даже и не завтракали, за весь день только колбасу поели. И родителей у них дома нет. Анька надсадилась с видиком. Сейчас, поди, видит во сне, как у нее кишки вываливаются: лицо суровое, тревожное, мученическое, будто и впрямь у нее живот лопается. Обе не издавали во сне ни звука: не сопели, не пыхтели, не стонали. А может, им снится, что они до сих пор прячутся под кустом, и надо сидеть тихо, иначе грабители заметят их, отберут видеомагнитофон, деньги, шубы. И ничего у них не останется.
Саша вспомнила, как у магазина один мужик сказал на Аньку «барыги». Их учительница тоже говорила что-то о легких деньгах барыг и торгашей. И по телевизору она видела, как мужчина с лицом бульдога объяснял, что всех барыг нужно срочно поставить к стенке. Чувствовалось, что бульдог их ненавидит. А Саша барыг жалела. Она видела, как Анькины родители привозили огромные, с тетю Лену, баулы, сами их ворочали. У дяди Вали после первой или второй поездки в Польшу заболела спина, несколько раз в день он ложился на твердый пол, а Анька подолгу ходила ему по спине – так болело меньше. Тетя Лена один раз, когда у дяди Вали на обратном пути спина отваливалась, сама всё таскала. А потом Саша пришла к ним вечером в гости – она хорошо это помнит, – а родителей нет, и дома у Аньки так тоскливо-тоскливо, что ни говорить не хотелось, ни мультики смотреть.
– Маму в больницу положили, – сказала тогда Анька со слезами.
– Что с ней?
Анька развела руками:
– По-женски.
Обе они не знали, что такое «по-женски», и оттого еще больше пугались. Тетя Лена тогда полежала немного в больнице и снова вышла. На клумбе у бараков как раз распустились первые цветы. Саша пошла в выходной звать Аньку гулять и нарвала тете Лене красивых мелких цветочков – порадовать.
– А ее нет, уехали за вещами, – сказала Анька. Цветы они подарили бабе Тоне.
Анькины родители всегда ее угощали, если было ей страшно возвращаться домой, оставляли ждать маму или бабушку у себя. И привозили много мультиков. Нет, Анькины родители хорошие. У Шуры Ксенофонтова отец тоже «барыжил». Его называли челноком. И он хороший: всегда ходит с Шурой гулять, зимой им горку заливал и всех, у кого нет пап, катал на огромном колесе с горки. И у Быковой мама была челноком. Барыгой то есть. Настя вообще одна оставалась, пока мама за товаром ездила. Сама в школу ходила и из школы. Она говорила, что мама купила ей настоящий пистолет, правда, никогда не показывала. Один раз Саша была у нее дома: мама Насти как-то получила вторую, соседнюю, комнату, прорубила в стене дверь – у них получилась настоящая квартира. И в этой квартире у Насти было столько игрушек! Одних только Барби – пять и настоящий розовый дом для них. Тут Саша сообразила: надо бы сходить и к Насте, вдруг она одна осталась, а ведь сейчас как раз челноков грабят. У Насти с мамой никого не было не только на Лесобазе, но и во всей стране. Они уехали из Молдовы, в пансионате маме дали комнату, потому что она в ЖЭК устроилась. Как уж она потом смогла и челноком стать, и комнату еще одну получить, Саша не знала. Но Настина мама была хорошая. Если все барыги такие, то пусть бы лучше они на Лесобазе жили, чем эти пьяные косорылые дядьки, которые давят детей в очереди.
К Саше подошла мама, поставила на деревянный подлокотник кресла кружку с чаем и положила булочку, похожую на улитку, с сахаром посередине. Саша молчала, уверенная в том, что это мама должна первой просить прощения, потому что она начала грубить и собиралась ее побить. Но Саша не даст себя больше бить! Мама не извинялась. Она оставила чай с булочкой и ушла мыть посуду. Бабушка, сказав «сейчас вернусь», ушла к себе. Саша отложила «Дочь Монтесумы», доела булочку, допила чай и почувствовала, что засыпает. Сидя, забросив одну ногу на подлокотник кресла, она успела только подумать, что хорошо бы чем-нибудь укрыться. Приподнялась немного, вытащила из-под себя бархатную накидку, под которой они прятали уже износившуюся обивку, и накрылась ею. Тут же она заснула.
– Хрюша! Хрюша уже, просыпайся, – голос мамы звучал спокойно и добродушно.
Саша открыла глаза. Она полулежит поперек кресла, под спину ей заботливо подложили одеяло. Забрали у Вторушиных. Саша посмотрела на маму, на ее руку, которая ласково трепала Сашино плечо. Анька с маленькой Женей всё так же спали, мама будила и их.
– Вставайте, мультфильм! «Спокойной ночи, малыши!».
Просыпаться в такой поздний час всегда неприятно: голова болит, настроение плохое и хочется есть. И кажется, что всё плохо: плохая погода, темно на улице и будто ходят по двору плохие люди. Дома плохой, будто давящий, свет. Открываешь глаза вечером и сразу жалеешь, что не доспала до утра.
– Вставайте! Мультфильмы, – мама всё еще тормошила Вторушиных.
– Да не встанут они, у них знаешь дома сколько мультфильмов? Мы уже такие давно не смотрим.
Слово «мы» Саша произнесла как-то скромно, робко, потому что на самом деле мультфильмы из «Спокойной ночи, малыши!» не любили Анька с Женей, а Саша их еще смотрела. Кроме, конечно, совсем уже старых, с чучелами. Она поглядела на экран – сегодня там была самая неприятная, черная, заставка. На ней в шляпе у высокой нескладной женщины росли цветы, порхали птицы. Потом женщина поднимала руки и махала огромными рукавами балахона. Очень неприятный мультфильм, сразу портил всю радость. Саша уже хотела отвернуться или пойти попить, но случайно увидела, что началась старая серия. Такого никогда не было. Точно, эту серию она уже видела – там Хрюша со Степашкой вспоминали загадку про страуса. Вот, вспомнили, Хрюша нарисовал страуса с четырьмя ногами. И теперь они вместе поедут в цирк. Саша очень не любила цирк. В последний раз они с мамой ходили туда еще до школы. Как только погас свет, Саша громко заплакала. Она кричала, чтобы ее вывели на улицу. Они ушли, а дома мама дала обещание больше никогда не покупать билеты в цирк. Саше было очень жаль животных. И клоунов она не любила – думала, что они пьяные.
Смотреть на цирк вместе с Хрюшей и Степашкой она не хотела и пошла попить воды, умыться, переодеться наконец – она ведь так и уснула в одежде, в которой весь день бегала вспотевшая туда-сюда. Кран от напора запрыгал, Саша быстро выключила воду – боялась, что он сорвется. Покрутила немного ручку и настроила тоненькую струйку. Умылась. Хотелось обдать лицо холодной, даже ледяной водой, но струйка-ниточка быстро нагревалась в руке и не давала свежести. Саша рискнула приоткрыть кран – он подскочил, затарахтел. Вбежала мама и выключила воду.
– Там кенгуру показывают, – сказала мама неуверенно и осталась стоять в дверях. Видно, что ей стыдно и она растеряна.
Саша потянулась за ручкой двери:
– Я еще писать хочу.
Пришлось маме выйти. Чтобы пописать, нужно было сдвинуть назад и в сторону край ванночки, сток которой находился над унитазом. У них не работала раковина. Кажется, сколько Саша себя помнит, воду сливали в унитаз, и ванночка была вместо ванны и раковины одновременно. Удобно! Удобней, чем вообще без раковины. Только пахло всё время унитазом. И писать, когда прижимаешься голой спиной к холодной эмалированной ванне, тоже было неприятно. Саша с трудом уместилась на краешке унитаза. Воду зато спускать не надо: помыл руки – вода и полилась в унитаз.