– Берите, тетенька, что стесняетесь, сапожек ведь нет у ребеночка. Всё для вас, – прогнусавил знакомый голос.
Борзой пришел! Саша как будто даже обрадовалась. Он был без лома, с одним только своим обрубком, которым сбрасывал с раскладушки обувь, сгребал, сколько мог, и бросал к их ногам. Ее тут же суетливо подбирали другие женщины.
– Потом, потом мерить будешь, – поторапливала старшеклассницу тетенька с пышной рыжей прической и в пушистом зеленом берете, вместе они запихивали в сумки две пары голубых сапог.
– А деньги? – безнадежно спросил торговец, тоже пузатый, но вообще без зубов.
– А мы деньги позже занесем, мы дома забыли. Можно? – ехидно спросила рыжая и уже хотела бежать, но не смогла протолкнуться сквозь толпу.
– Они позже занесут, – прогнусавил борзой и подмигнул рыжей. – Давай, затаривайся, тетя.
Тем временем из коротышкиной палатки вышел еще один золотозубый. Высокий, в кожаной куртке с меховым воротником, в белоснежных штанах и белых туфлях. Он был похож на известного актера из индийских фильмов.
– Не, дорогой, так нельзя. Мы же тебе всё давали. Три раза уже в этом году давали. Тебе Махчик за что давал? Чтобы с армянами решал, – он переговорил на каком-то своем языке с коротышкой, который робко высовывался из-под навеса. Белобрысый афганец стоял в окружении еще человек десяти и улыбался. Похожий на индийца торговец уже не так уверенно, а взволнованно быстро-быстро и малопонятно смешным тоненьким голоском и говорил:
– Три раза приходил от армян отбивать, спасибо тебе, а сегодня-то ты чего пришел? Ты к Махчику сходи, он тебе напомнит, за что вам платит. Джума. Всё, отбой сегодня.
Белобрысый размахнулся и одним ударом железной палки разломал пополам стол коротышки. Женщины отскочили от обуви и тихо взвизгнули.
– Это у тебя джума, дуканище. А у нас сегодня поощрительные выступления, – хохотал белобрысый. Потом посмотрел на торговца серьезно: – Руки из карманов вынул. Быстро.
Из-за спины белобрысого вышел другой афганец со странным, очень коротким ружьем и наставил его на белые штаны. Торговец вытащил руку из кармана куртки и бросил на грязный снег пистолет. Саша слышала, как тяжело плюхнула под ним жижа.
– Дорогой, нет, ты к Махчику сходи, – упирался пузатый с поднятыми уже руками.
– Да лежит твой Махчик давно за капустой, – он показал ломом на овощную часть крытого рынка. – Говорю же тебе, бесплатно сегодня выступаем.
Он поднял пистолет и отдал кому-то сзади, потом развернулся к своим и махнул рукой:
– Ну всё, добро! Поехали!
Мама с силой развернула Сашу и уткнула лицом в забор, сама навалилась на нее сзади. Саша закричала – больно ударилась о решетку. Мама ослабила хватку, Саша вывернулась и увидела толпу афганцев, которые бежали мимо. Их было так много, что снежная каша под их ногами быстро превратилась в лужу и брызгала из-под ботинок, валенок, сапог, унтов, забрызгивала по колено. Все вжались в забор. На них афганцы не смотрели. Они на бегу громили раскладушки, столы, сносили крыши палаток. Их было много, наверное больше ста. Ничего не было слышно и видно, они ничего не говорили, не кричали – только изредка прорывались сквозь гул и рык отдельные слова. Кто-то крикнул:
– Припух, бабай? – тут же примерно в пяти или шести палатках от Саши упал на землю человек.
Если кто-то из обычных людей не успевал отскочить, афганцы их толкали, пинали. Саша видела, как одна женщина, когда разломали лоток с детскими ботиночками, кинулась подбирать остатки. Высокий, похожий на огромный мешок мужчина, тоже в ватных штанах, оттолкнул ее и откинул в сторону детские ботинки, которые та хотела подобрать:
– Але, тетя? Губу заворачивай, магазин закрыт.
Женщина от испуга прямо в полуприседе, на корточках, метнулась от палаток.
Афганцы еще бежали по их ряду, еще кричали торговцы, еще слышен был треск разламываемых столов, с которых падали в снежную жижу сапоги, ботинки, коробки; те же звуки доносились из соседнего ряда. Пока они стояли у забора и слушали разборки белобрысого с торговцами, Саша видела вдалеке, через решетку, как с рынка убегали люди, кто-то тащил коробки, пакеты. Но не все успели. Сейчас она слышала, как громили другие палатки и там тоже кричали. Наконец все афганцы перешли вглубь рынка, на ряды с мужской обувью. Толпа стала рассасываться – открылся второй выход. Саша с мамой бросились туда, спотыкаясь об обувь, коробки, обломки столов, ящиков. Один мужчина упал, схватился за колено и стал кататься от боли по земле, остальные через него перепрыгивали. Никто уже не подбирал обувь, все бежали.
Вот уже дорога. Саша с мамой выскочили на улицу. Здесь раньше тоже продавали котят. А еще маленьких щенков, шерстяные шапки, варежки. Сейчас никого тут не было, остались только брошенные складные стулья, коробки, щенки и котята. Одна коробка перевернулась, котята расползлись по снегу. Казалось, люди только чудом не наступали на них. Саша побежала к котятам, упала на землю и стала сгребать их под себя.
– Ты куда? Задавят! Задавят ведь! – орала истошно мама, пытаясь оторвать Сашу от земли, но та упиралась. – Да затопчут! – крикнула мама и со всей силы дернула Сашу за руку.
С рынка неслась на них большая толпа. Саша вырвалась от мамы и стала собирать пищавших, расползавшихся в разные стороны котят. Пять котят, совсем маленьких. Они брали Василису здесь же, на рынке, когда ей был месяц, – эти еще меньше. Мимо бежали люди, задевая их своими пальто, шубами, сумками, один раз Саша упала. Мама не выдержала, теперь уже по-настоящему дернула Сашу и потащила за собой. Саша успела заметить, как высокий мужчина в пушистой меховой шапке на ходу подхватил котят и побежал дальше с коробкой в руках.
– Афганцы! – кричала через дорогу какая-то тетка, видимо, она только сейчас поняла, в чем дело.
Они с мамой бежали до самой остановки, забыв уже про валенки с сапогами. Саша даже не хотела про них напоминать. Лучше она так же привяжет к подошве картонку, чем вернется на рынок. И мама не вспоминала. Они вскочили в подъехавшую как раз «семерку» и доехали до ГАИ. Там им повезло: сразу же вывернула из-за угла их «единица», и они в нее влезли – в выходной давки не было. Саша даже ехала на отдельном сиденье. Штаны были мокрые, и ноги тоже промокли. Она смотрела в окно на огромные трубы ТЭЦ, на чистый, не затоптанный снег, на девочек, которые шли с мамой в красивых розовых сапожках. Смотрела на эту тихую, теплую, почти уже праздничную зиму и понимала, что никогда не перестанет думать про тех котят. И про того мужчину, который их подхватил. Куда он их понес? Добежал ли? Она вспомнила: на нем тоже были такие ватные штаны. И расстегнутая какая-то куртка. Вроде бы кровь на лице. И как будто даже мелькнула на груди маленькая красная звездочка. У нее есть такая. Мама еще в садике рассказывала, что в семь лет Саша станет октябренком. Их будут с цветами принимать на линейке в октябрята, выдадут значки и специальные задания. Всех приняли во втором классе, в сентябре. А Сашу не успели, ей не было еще семи лет. Сказали ждать до третьего класса. Потом их разделили на группы – октябрятские звездочки. И повесили график дежурств. По нему они мыли пол в классе и вытирали доску. У Саши не было значка, но она дежурила вместе со всеми в группе с Анькой, Лилей и двумя мальчиками. Так никто из них и не понял, зачем давали значок. Баба Лиза, когда Саше в третьем классе, уже накануне восьмилетия, наконец вручили звездочку, поздравила ее с получением значка полотера, потому что октябрята мыли пол в классе и вытирали доску.
А еще они песню выучили. Там были такие слова:
Мы – октябрята,
Нет дружней ребят,
На рубашках звездочки
Весело горят.
Ждет нас путь чудесный,
И в простор небесный
По сто раз за вечер
Смотрит наш отряд.
Мама говорила, что потом Сашу примут в пионеры. И даже заранее купила галстуки. Пришла как-то домой с туфлями на вырост и несколькими красными галстуками. Сказала, что они тоже скоро пропадут, а Саша очень неаккуратная, будет свои галстуки терять и портить. Звездочку ей дали в сентябре, а с первым снегом убрали из класса плакат, на котором были перечислены октябрятские обязанности. Алевтина Юрьевна объявила об этом таким голосом, будто все они, ученики 3-го «А», провинились перед нею лично за то, что им теперь можно не носить звездочки. После уроков Саша подошла к ней, долго мялась, но потом через страх спросила, будут ли их принимать в пионеры. «Отпринимались!» – зло ответила учительница. Тем же вечером Саша достала один красный галстук и, прорезав в нем дырки под шею и руки, сделала кукле платье.
– На следующей выходим, – толкнула ее в автобусе мама.
Надо же, как быстро приехали. Саша затянула потуже шарф, надела варежки. Конечно, афганцам звездочки не за мытье полов дали. Но за что именно, она не очень понимала. И почему они мало отличались от октябрятских значков, тоже неясно. Она недавно ездила с Анькой и ее родителями на другой рынок, где они торговали. И там тоже видели афганцев. Тоже со звездочками. Правда, те не дрались, а просто стояли. Анька предположила, что все значки афганцам отдали, и октябрятам теперь не хватает, поэтому их отменяют. Это, конечно, вряд ли. Но в том, что эти события как-то связаны, Саша не сомневалась.
– Наша! – сказала мама, когда автобус начал тормозить.
Они спокойно вышли. Без давки и очереди. Давно на их Лесобазе такого не было.
– На работе все или гриппуют, – пояснила мама. – Дома сидят, болеют. Мы одни здоровые.
Она взяла Сашу за руку, и они пошли домой. Нужно было поторапливаться. Скоро начнет темнеть. А им еще надо пообедать и потом идти к Ирме Александровне мыться. У них воды дома нет. Утром мама натаскала воду с колонки, пока Саша еще спала. Целая бочка, хватит. А у Ирмы Александровны вода есть.
Во дворе бегали дети, но все были или незнакомые, или те, с кем Саша не играла. Рыжий парень из другого двора. Он приходил иногда к ним в городок неизвестно откуда и подолгу загуливался. Алсушка бегала с такими же взрослыми девочками. Остальных Саша не знала. Не было Светки Пащенко, она вообще мало стала гулять. Соседки Таньки тоже не было – ее увезли в Курган на праздники, там у нее в Кургане второй папа. Надо же – сразу два папы! Может, Саша бы и отпросилась гулять, но играть было не с