а сиденье, хочет подтянуться, почти во весь рост вытягивается, но никак не может встать.
– Ну что, погуляли? – мимоходом спросила бабушка и тут же наклонилась над Серёжей:
– И кто у нас тут будет делать зарядку?
Серёже прописали упражнения, но он не хочет заниматься. Бабушка придумала свои задания.
– Покажи тете Ларисе, как папа денюжку зарабатывает? А? Ню? Ню? Ню как?
Бабушка приторно улыбнулась Серёже и потом зло крикнула маму:
– Лариска, ну ты где?
Мама выбежала с посудой из ванной. Поставила мытые тарелки на стол, вытерла руки о халат и тоже наклонилась над Серёжей: они с бабушкой смотрели на него так, будто разглядывали рыб в аквариуме, а тот, словно толстый сом, ворочался на полу. Бабушка повторила просьбу, улыбнувшись еще слащавей:
– Ню-ню? Как папа денюжку у нас зарабатывает?
Серёжа начал раскачиваться торсом из стороны в сторону, будто метательный снаряд. Наконец как следует махнул правой рукой, перекатился на бок, ухватился за кресло и сел. Потом он сложил руки в кулачки и стал стучать одним о другой: вот так, мол, зарабатывает.
Саша уже разделась и теперь стояла возле обеденного стола. Вот бы так все деньги зарабатывали. Постучал себе кулачками – и пошел покупать пальто.
«Дурак», – выругалась Саша. Она слышала, что мальчики позже взрослеют. Но чтобы настолько позже, она не верила. Этот не ходит, не ползает и не говорит. И стучит глупо кулачками.
– А мама как денежки зарабатывает? – подошла Саша к Серёже, тоже наклонилась и строго посмотрела ему в глаза. Он отвел взгляд, заволновался, стал елозить взглядом то по бабушке, то по маме – искать поддержки. Мама пожала плечами. Бабушка сама потянулась складывать Серёже ручки в кулачки:
– Ну, как мама зарабатывает? От так, от так, – баба Лиза похлопала за Серёжу кулачками. Он тупо смотрел вслед Саше, которая пошла проверять кастрюлю. Подскочила мама:
– Иди руки мой. Суп будем.
– А какой суп?
– Детский.
Это мама сама придумала. Варила маленькие фрикадельки из мяса, какое было, бросала в кастрюлю целую луковицу и мелко нарезанную картошку. Лук в конце вынимала, а в суп вливала тонкой струйкой взбитое яйцо, получались хлопья. Хороший суп. Мама говорит, что придумала его для Саши, но больше похоже, что они ради Серёжи стараются, чтобы он хоть что-то ел.
– Мохель! – раздалось из-за кресла. – Мохель!
Это было единственное слово, кроме «мама», «папа», «баба», «нет» и «ням-ням», которое Серёжа произносил внятно. Бабушка утверждала, что «мохель» – это муха. Но какие мухи в декабре? Саша постаралась мысленно заткнуть уши. Просто представила, что у нее есть еще две руки: двумя она ест, а вторыми двумя затыкает себе уши. Надо побыстрее доесть и попроситься к бабушке в комнату почитать. Да, еще и проситься надо. Они к ним с мамой без спроса приходят, а Саша – просись.
Мама, как назло, одергивала:
– Не торопись. Не торопись, куда жуешь, не глотая?
Саша всегда быстро ела. Уж откуда такая привычка, непонятно. Мама рассказывала, что еще до садика водила Сашу к няне. Где-то здесь, в пансионате. У няни были свои дети, она брала Сашу ради продуктов, которыми с ней расплачивались, и пятнадцати рублей в месяц. Кормить особенно чужого ребенка было некогда – кормила быстро, Саша едва успевала проглатывать кашу. Об этом ей мама рассказала. А маме – старшая дочь няньки. Один раз она выбежала за мамой в коридор и прошептала: «А мама Саше пить не дает весь день, чтобы не ссалась. И есть дает быстро, а то разъедается». Поэтому, наверное, Саша так торопливо ест. Каждый раз боится, будто у нее отберут. Мама уже просто так замечания делает, для очистки совести.
– А добавки?
Саша дождалась и съела добавку. Хороший суп, особенно со свежим хлебом. Мама, наверное, сходила после выборов в магазин. Или бабушка. Кстати, она голосовала?
– Баба, ты на выборы ходила?
– На выбора́-то? Так нет еще. Разве даст засранец? Не отпускает бабушку, да?
Она с любовью посмотрела на Серёжу, который так и ворочался на полу, но держал теперь в кулачке подол бабушкиного халата. Надо насмелиться и попроситься к ней в комнату. Открыть рот и вместо вырывающегося «Почему вы всё время у нас сидите?» спросить: «Баба, можно я пойду в твою комнату?» Только Саша приготовилась это сказать, как бабушка попросила ее посидеть с Серёжей:
– Мне надо ему каши сварить и состирнуть белье. Посидишь? Ты только смотри, чтобы он под кровать не полез, а то там не мыто.
Саша собралась с силами:
– Мне заниматься надо.
Бабушка повернулась к ней и посмотрела, будто сквозь туман, который мешал ей сразу вспомнить, что ее внучка школьница и должна хоть иногда читать, писать. Наконец что-то у бабушки осознанное в глазах промелькнуло:
– Уроки? Ну садись. Только посматривай за ним.
– Так мама посуду домоет и посмотрит. Я к тебе пойду!
Уф! Саша выдохнула облегченно, тут же прыгнула в прихожую, накинула легкую, чтобы бегать по коридорам, куртку, тапки, взяла с холодильника книжку. Это хрестоматия. Хотелось почитать что-нибудь интересное, но ничего особенного не было, Саша всё перечитала. Надо идти в библиотеку, а она где-то потеряла дома рассказы Всеволода Гаршина. Такая в мягком переплете, с бородатым портретом на обложке и крупными зелеными буквами «КС». Гаршин на этой книжке очень похож на икону. Как в церкви, только чернобелый. Она знает, что ему было тридцать три года. Много, конечно, но не дедушка. Надо же, всего 13 квадратных метров, а книгу не найти. Саша три раза продлевала этого Гаршина – в четвертый нельзя. Надо сдавать или сдаваться. Завтра мама обещала спросить в училищной библиотеке, нет ли у них такой книжки. Если есть, можно будет забрать и отдать вместо потерянной, пэтэушникам ведь она не нужна, они не читают. Даже мама не читала.
Ну а пока Саша осталась с хрестоматией. Вообще-то она не соврала – ей задали учить стихотворение. Называется «Проселок». Она выучила первые четыре строчки, а надо четыре строфы. Любые. Дальше там такая скукотища идет. Она сейчас сядет у бабушки в комнате и выберет другие четыре строфы.
– Закройтесь, – крикнула она и дождалась, когда мама выйдет из ванной.
Комната бабушки была почти под ними. У них номер 813, а у бабушки – 711, соседняя по стояку. Быстрее было бы спуститься по второй лестнице, но там темно, не зря же ее прозвали черной. Саша пошла через весь этаж к основной. Здесь светло, спокойно. Даже по-необычному уютно, свет яркий, потому что лампочку не покрасили. Наверное, забыли. Под дверью Димки-рахитика постелена мокрая тряпка – вытирать обувь. Гости, значит, пришли, много гостей. Уже который год ей не могут сказать, где сам Димка. В интернате, мол. Ну не может же он там жить так долго? Разве разрешается сдать ребенка на всю жизнь в интернат только потому, что он надоел? Куда они его сдали? Каждый раз Саша обещает себе при встрече с его мамой или братьями узнать про Димку, но каждый раз пугается. Встретит и сразу опускает глаза, проскакивает мимо. Сейчас бы она точно осмелилась, но никто из их комнаты не выходил, слышно было, что внутри кипит застолье.
На лестничной площадке и в нише с лифтами темно, света нет. Здесь страшно стоять, потому что не видишь, кто у лифтов. Может, там маньяк затаился? Схватит и сбросит в шахту. Недавно кто-то выломал у одного лифта половину двери, ребенок легко туда пролезет. Саша на секунду съежилась. Потом шагнула на ступеньку вниз, да как-то неудачно, нога поскользнулась, тапочка поехала, ступня в ней резко дернулась и подогнулась наружу. Саша успела удержать в последний момент тапку, но снова заскользила. Какая-то липкая жижа, то ли кровь, то ли кто-то нагадил. Может, кошки. Саша наконец всунула ногу в тапочек, перешагнула проклятую ступеньку. На всякий случай спустилась до конца пролета, оперлась о подоконник и аккуратно сняла тапок. Нет, на подошве ничего. Что-то только склизко-маслянистое, прозрачное. Она вернулась на несколько ступенек вверх – и там ничего. На лестнице валялся лишь сдувшийся белесый шарик, и как будто в нем было это не то масло, не то кисель. Саша несколько раз шаркнула подошвой о ребро ступеньки – очистить. Хорошо. Надо идти. Она снова вернулась на площадку между лестничными пролетами. Один спуск – и всё. Завернуть в коридор, там светло – бегом до бабушкиной 711-й двери. Замок у бабы Лизы один только теперь работает, легко открыть. Саша нащупала в кармане куртки ключ, он всегда у нее там лежал, она в этой куртке на седьмой бегала. Ключ на месте. Ну, надо спускаться. Она остановилась перед лестницей. В литературной энциклопедии у них в библиотеке она прочитала, что Всеволод Гаршин покончил с собой. Скатился по лестнице. Это точно была грязная серая лестница, заплеванная, заблеванная. Такая, что посмотришь – и сразу хочется по ней вниз головой. Один раз – и всё. Не сейчас только. Но так, вообще, она Всеволода Гаршина понимает. Она прочитала его рассказы. Особенно запомнила про пальму в оранжерее, которая проросла через крышу, чтобы вырваться. Если бы Вика Иващенко сказала, что хочет стать большой и вырваться наружу, Саша бы ее поняла. Но Вика мечтает просто всех пугать. А Саша хочет как та пальма. Прорасти через крышу пансионата, расти, расти еще дальше, чтобы дотянуться до неба и чтобы оттуда ей ничего этого не было видно. Ну, или скатиться по лестнице. Правда, это способ плохой. Раньше не было ведь машин и скорой помощи. И даже телефонов, поэтому от переломов умирали. А сейчас всё равно спасут, только калекой останешься.
Саша так и стояла над первой ступенькой. Надо уже идти, на восьмом чей-то замок заскрежетал. Она слетела по лестнице и нырнула в коридор. Двадцать два больших шага – и она у бабушкиной двери. Ключ легко вставляется, плоский и большой, как от сейфа у мамы в учительской – они туда журналы складывали с оценками. Изнутри Саша всегда прикрывает замочную скважину курткой – просто вешает ее на ручку двери, потому что иначе в щель всё видно и дует.
У бабушки дома было точно так же. Две кровати, кухонный стол, плита в нише в прихожей. Только вместо стенки один лишь шкаф для одежды, а в туалете не было ванночки, вода шла прямо в раковину. Саша сняла тапки в прихожей, залезла с ногами на кровать. Надо выучить уже этот «Проселок». Правда, она ужасно не любила рассказывать стихи наизусть, у нее получалось тихо, невнятно. Когда учительница выбирала, кого вызвать к доске, Саша каменела. Она предпочитала отвечать после уроков. За это Алевтина Юрьевна снижала оценки. «Кто сейчас не готов, подучите до звонка и на перемене сдавайте в индивидуальном порядке». Саша хваталась за эту возможность, чтобы не читать перед всеми, а учительница думала, что она никогда вовремя не готовится. Ну и что!