Бабушка взяла шерстяные носки, каждый из них по очереди слегка вывернула наизнанку, дунула внутрь, будто выдувая оттуда пыль, и потом сама надела Саше на ноги.
– Всё, беги давай в туалет. Умываемся, одеваемся, поправляемся и потом пойдем созывать гостей. Гуляш наготовлю, салат мясной, булок напеку и мороженок куплю.
– И Колю найдем.
– Найдем, найдем, одевайся давай. Раз одноглазый, так шибко его найдем, много у нас тут, что ли, одноглазых? Давай, давай, золотце, одевайся. Всех найдем и позовем, – бабушка гладила Сашу по голове.
– И Максимку! Максимку Мякишева. У него же мама пьяная в туалете.
Бабушка потянулась к Саше второй рукой, которая не гнется, чтобы ее погладить. На локте у нее всегда была большая толстая короста, которая царапнула Сашу.
– А который это Максимка? – странно спросила она Сашу, гладя ее по плечам.
Как она могла не знать Максимку? Они же вместе с первого дня в садике.
– Ну Максимка. Ну, у которого мама пьет. Он там живет, в бараке у остановки.
– Аааа, этого? Ну позовем, конечно, позовем… Давай, золотко, давай, иди умываться, я кашу накладываю.
В туалете Саша посмотрелась в зеркало. В книгах про такое пишут – не узнал себя. Саша, конечно, саму себя узнала. Но вряд ли бы ее сейчас узнал кто-нибудь другой, даже Анька. Аааа! Анька! Саша вспомнила всё. В них стреляли, Аньку убили, а потом выяснилось, что не убили. Она любит Аньку больше всех, но теперь не знает, как к ней идти. И как жить без Аньки? Холодно внутри сразу стало. И халат как будто сделался вдруг мокрым, прильнул через живот к позвоночнику. Саша даже посмотрела вниз – нет, халат на месте. А так вдруг стало в животе леденяще и склизко.
– Всё хорошо? – заглянула к ней бабушка.
Увидела, что Саша держится за живот. Зашла в туалет, обняла ее и прижала к своему животу, круглому и жаркому.
– Всё хорошо. Хуже не будет, деточка моя. Давай, умывайся… умывайся.
Она погладила Сашу по голове здоровой рукой и закрыла за собой дверь снаружи. Саша умылась, пописала. Даже расчесалась, но краше от этого не стала – волосы жирные, свисали сосульками. Оно и понятно – столько дней лежала.
Завтрак уже был готов: каша пшенная, бутерброды с маслом и сыром, чай. Она отпила немного – бабушка даже не забыла, что Саша пьет без сахара. Обычно всегда клала сахар. На кресле лежала одежда: колготки, легкие гетры, черная юбка, которую Саша теперь не носила в школу, потому что немного из нее выросла, но просто гулять, если нигде не раздеваться, в ней еще было можно. К юбке бабушка приготовила красный свитер с белыми вишенками. Или это мама приготовила?
– А где мама? – спросила Саша и тут же вспомнила.
Бабушка с прищуром на нее посмотрела:
– Нет уж, голубушка моя, надо гулять! Вон, порозовела вся. А? Ну как?
Саша подумала, что Максимку и сиплую Сашу она на обед в школе позовет. Домой она к ним не пойдет, особенно к немой тете… как же ее зовут? Маму сиплой Саши как зовут? Совсем не помнит. Знала же. А бабушка уже помогала одеваться.
– Жарища на улице. Штаны легонькие тебе выбрала.
Она поправила на Саше одежду и подала курточку. Надо же, легкая курточка! Ее любимая, с осени. Тогда рукава были чуть длиннее, потому что, как всегда, на вырост, а теперь – Саша сунула в них руки – в самый раз. И сапоги. Старые, но такие красивые, весенние, не то что эти валенки. И даже шапку бабушка надела не меховую, как мама заставляет, а вязаную.
– Мы махом вернемся, мать не узнат.
Не только Саше, но и бабушке не нравилось, что мама ее слишком кутает. Бабушка раньше боролась с этим, но потом она стала всё чаще уезжать, и мама, как говорит баба Лиза, совсем без нее распоясалась.
Хорошо-то как в легкой одежде! Они вышли в коридор, светлый и также густо залитый солнечным жаром, как и комната, хотя в нем было только два окна. Они с бабушкой быстро пошли к лестнице. Иногда бежишь, потому что торопишься или страшно. А иногда – потому что вдруг становится легко. Саше неизвестно отчего стало легко. Аньки нет и никогда уже, наверное, не будет. Мама на работе и снова, поди, допоздна. Она пролежала три дня с температурой, не ела и не пила, но сейчас ей легко. У лестницы бабушка хлопала себя по ногам, будто курица.
– Нууу, с богом? Пойми, голубушка, надо гулять.
Саша успела заметить, что Лорда так и нет.
– А где Лорд? – спросила она бабушку просто так, даже не надеясь на ответ. Но бабушка, оказалось, знает:
– Дома теперь запирают. Пока гулеванил, обнесли у них квартиру. И что там у врачихи этой было брать? Муж ведь тоже врач. Я ж была у них – голые стены, диван, стол, табурет и собачья миска. Вот, сторожит теперь дома, не шлындат по улицам.
Саша обрадованно вздохнула. Она переживала, вдруг и с Лордом что-нибудь случилось? Вдруг и его застрелили. О, господи, зачем она вспомнила? Так они с бабушкой дошли до улицы, где открылась настоящая весна. Снег еще лежал, грязь хлюпала под ногами, но солнце грело очень уютно.
– Айда до школы, поглядишь там подружек! Красотища-то какая!
Бабушка взяла Сашу за руку и даже стала ею как будто помахивать.
– А Колька? Колька одноглазый? Надо найти! – вспомнила Саша, но тут же осеклась. Как его найти без Аньки? Надо у Аньки спрашивать. Или у бабы Тони.
– Так потом поищем. В школу лучше зайти. Ты постоишь, а я зайду. Мать попросила Ирму Александровну, чтобы она через мужа предупредила. А вдруг не сказал, что ты болеешь? Налепят еще прогулов. На обратном пути поищем твоего Кольку.
Саша хотела поправить, что это не ее Колька, а Анькин, но снова осеклась. Красиво, тепло… так не хотелось вспоминать. Они уже дошли до поворота у магазина, как из-за угла вышла мама. Вспотевшая, в расстегнутом пальто и взмокшим лбом, она бросилась к Саше, обняла ее, стала целовать лицо, шапку, куртку. Саша схватила ее обеими руками, повисла на шее.
– Ты чего в таку рань-то? Что случилось? – тревожно спросила бабушка.
Мама аккуратно сняла Сашу с шеи и поставила рядом с собой:
– Из прокуратуры звонили на работу. Срочно надо с ними встречаться. Сейчас обещали. Еле успела, Гумарка подбросил. Мне еще возвращаться потом, у меня там стипендия сегодня.
Бабушка недовольно наклонилась к маме и тихонько ей сказала. Хотела тайком от Саши, но всё равно было слышно:
– Ей бы проветриться. Какая еще прокаратура? Ребенок чуть не умер.
– Сама знаю, – так же тихо ответила ей мама. – Второй день звонят, не придем, так к нам явятся. Им же что ребенок, что взрослый, что больной, что здоровый…
– Ой, у Тамаркиного мужа ведь брат в этом отделе работает. Какое-никакое знакомство. Надо срочно позвонить. Пускай обождут.
– Раньше ты где была? – сказала мама громче и злее. – Сейчас уже поздно, пока ей позвонят, пока он позвонит…
Бабушка отошла от мамы и торжественно хлопнула в ладоши:
– Ну? В прокаратуру? А потом до школы, да?
Она хотела приободрить Сашу, но той, конечно, было невесело. Она же гулять настроилась.
– А куда в прокаратуру-то? Это ж на Котовского, нет? Не пущу на Котовского! – бабушка закрыла Сашу собой. – Ребенок три дня болел, чуть не умер, не пущу!
– Да здесь они. Вон, в милиции меня ждут. Звонили два раза в училище. Пришел, поди, следователь.
Мама взяла Сашу за руку и потянула в сторону той самой пятиэтажки.
– Боишься? – спросила она, когда поняла, что Саша упирается. – Не бойся, днем же не будут стрелять.
Саша пристроилась возле мамы так, чтобы та полностью ее закрывала. Как только они перешли дорогу, Саша оказалась со стороны проезжей части, и мама хотела, как всегда, поменяться с ней местами. Мама говорила, что взрослые должны идти со стороны дороги, чтобы, если что, детей не задавили. Но Саша меняться не стала, потому что иначе она окажется ближе к окнам. К тем окнам. Мама поняла.
– Лариса Васильевна! Лариса Васильевна, а я вас жду!
Это прокурор Володя. Мама прижала Сашу двумя руками к своему животу:
– Это вы нас допрашивать будете… что ли?
Нет, не похоже, чтобы он раньше к ним приходил…
– Да нет, там другой. Начальник мой. Ну, вроде начальника… Лариса Васильевна… Я эт-т-то самое… Пойдемте сюда.
Он потянул маму за стенку, которой была отгорожено крыльцо подъезда. Мама дернула на себя Сашу, но ее стала тащить в свою сторону откуда-то взявшаяся баба Лиза. Шла следом, значит.
– Погоди, погоди, что-то матери сказать хочет. Давай тут постоим. – Бабушка вырвала Сашу из маминых рук.
Мама отошла. Было слышно даже, как шуршит ее пальто, когда она поднимает то одну руку, то другую. Саше казалось, что она слышит даже дыхание, разбегающееся в стороны от маминых слов. Слышит, как вылетает теплый воздух из форточки на третьем этаже. И как прокурор Володя дышит, она тоже слышала. Всё было слышно. И стук сердца бабы Лизы, и ее, Сашиного. Только слов она никак не могла разобрать. Они говорили много, громко. Их даже было видно, каждый жест, каждое движение, но слов не разобрать.
Наконец мама вернулась.
– Домой идите. Сама сначала схожу.
– Что сказал-то?
– Потом. Всё потом. Домой быстрей иди и сиди там с ней. К себе иди, поняла?
Мама наклонилась к Саше, поцеловала ее в щеку и велела уходить с бабушкой.
– Я только бумаги там подпишу. Сказали, что тебя и не надо допрашивать. Мы же уже всё знаем, да? Я всё за тебя расскажу. Бегите давайте. Бегом, бегом, простынешь, столько болела…
Лучше бы мама ничего не говорила. Саша вцепилась в ее руку и только кричала: «Неееет!» – кричала тихо, чтобы они, те люди, которые всё еще могли сидеть в той квартире, не услышали. «Неееет!» Она заплакала и повисла на мамином рукаве.
– Ну всё, всё. Давай быстрей домой, мне некогда, я скоро буду. Меня там ждут с бумагами. Целый начальник дожидается. Давай домой! Я заскочу. Потом поеду стипендию раздавать.
Она отцепила от себя Сашу и пошла к первому подъезду, где сбоку был вход в милицию.
– Бежим, бежим, – заверещала бабушка.
И они побежали. Было тяжело, Саше казалось, что она сейчас вывернется от натуги наизнанку и лопнет, так тяжело было бегать, да еще после болезни. Но она терпела, добежала с бабушкой до подъезда. Потом всё же они остановились – бабе Лизе первой стало нехорошо. Она долго не могла отдышаться, чуть не упала, просто оперлась о стену на лестнице и съехала по ней вниз. Саша и бабушка так отдыхали, пока не хлопнула в подъезде дверь. Кто-то зашел с улицы. Они снова взялись за руки и побежали вверх. Где-то между третьим и четвертым Саша вдруг вспомнила про обед.