– Ты че кричишь? Нечаянно?
Потом она долго гладила Сашу по голове, по лопаткам. Положила ее голову себе на плечо:
– Как выросла-то, пока меня не было. Уже почти догнала бабушку. Ну всё, всё. Надо, золотце, идти. Мало ли что…
Это «мало ли что» окончательно выбило из-под Саши опору. Она вся как-то вдруг растаяла. Вот тает и будто пропадает одна ее рука, вторая. Она уже не может ими пошевелить, ноги тоже словно бы растаяли, и вода от них испарилась. Висит Саша одна где-то между небом и паркетом, только бабушка держит ее двумя руками крепко за голову. Отпустит – и взлетит Сашина голова, громыхнет один раз, прольется мелким горячим дождем.
– Что «мало ли что»?
– Да что угодно, – неожиданно серьезно сказала бабушка. Последней щепоткой оставшегося сознания Саша ждала, что бабушка станет юлить, обманывать, сочинять, как для ребенка. Но баба Лиза шепотом сказала ей по-взрослому:
– Придут, дверь вышибут и выкинут тебя из окна, чтоб не вякала. Вон они как взгоношились. Надо в школу, деточка, надо в школу.
Ноги к Саше не вернулись, туловище без рук и ног поплыло само, рассеявшись мелкой пылью. Она не помнит, как бабушка посадила ее на кресло, как одела, как заставила съесть несколько ложек каши и запить их теплым какао. Не помнит, как просунула ее руки в рукава куртки, а ноги – в сапоги. И как до этого надели теплые штаны, тоже не помнит. Не помнит, как они спускались по лестнице, как шли по грязи и лужам, как она промочила ноги. Как на железной дороге им встретился поезд, которого мама всегда боялась, потому что Саша с пяти лет ходила в школу без взрослых, и все пять лет мама думала, что однажды он собьет Сашу, и плакала ночью. Иногда Саша, проснувшись, тихо-тихо, чтобы мама не заметила, слушала, как та молится перед выцветшей, с ладошку, иконкой Богородицы, шепчет что-то неровное, всегда разное, и обязательно в конце добавляет: «Лишь бы поезд не сбил. Лишь бы поезд не сбил», а он Саше так и не попадался. Сейчас вот только в первый раз попался и не сбил их с бабушкой, а мама и не знает. Саша не помнит, как они шли через поросшее тоненькими ивами болотце, как у кафе «Избушка» двое мальчиков, докурив, побежали внутрь есть мороженое, как собака со стройки – кто-то строил частный дом прямо в этом болотистом месте – рвалась на цепи: не ругалась, а умоляла хоть что-то для нее сделать. Не помнит Саша, как перебежали они в конце узкую тихую дорогу возле школы, как бабушка подтолкнула ее вперед и пошла следом, как на крыльце обе остановились, бабушка обняла ее и сказала: «Надо, золотце, надо». И как они зашли потом в школу, как тихо было, потому что перемена кончилась. Как гардеробщица не стала ругать за опоздание, а взяла у бабушки молча куртку и отдала номерок, а сама потом откинула стойку, за которой стояла, и побежала к вахтерше через фойе смотреть крошечный телевизор. Как бабушка усадила Сашу, переодела ей сменку, сложила сапоги в пакет и спрятала в ранец.
Всего этого Саша не помнила, но знала, что так оно и было. Что бабушка обязательно дала бы ей каши, что руки в рукавах застрянут, что на улице со вчерашнего дня жара, солнцем пахнет даже в комнате, конечно, лужи и грязь. Она знает, что, бабушка не поведет ее через ту пятиэтажку, они пошли в обход, через болото, и вышли сразу к «Избушке», а там всегда курят парни. А на цепи рядом орет собака, уже второй год, а хозяин – это не хозяин, а рабочий, который строит. Гардеробщица всегда ругает детей, если они приходят одни, а если с мамами и бабушками – не ругает. И всегда смотрит телевизор, если никого нет. Обо всем этом можно было и так догадаться – необязательно помнить, как шли. Она и не запомнила. И не заметила. Очнулась уже перед дверью класса, когда баба Лиза обняла ее, еще раз, очень крепко, погладила по спине, а потом впихнула в кабинет. И в открытую дверь, подмигнув и растерянно улыбаясь, спросила:
– Понравился поезд?
Саша осталась в классе.
– А у нас сегодня уроков нет! – всплеснула руками Ольга Анатольевна. Она сидела не за своим столом, а за первой в среднем ряду партой, ее учительский стол был завален горой альбомов, поэтому она пересела и сейчас проверяла рисунки.
Дверь за бабушкой закрылась. Саша тут же побежала в коридор, учительница – за ней, взяла ее за руку и повела в класс. Нет, нет, некогда, бабушка уйдет, и всё… Саша дергала руку, но ничего не могла сказать. Слов таких не сумела найти, чтобы объяснить тот ужас, который прямо сейчас охватил ее с головы до ног при мысли, что она останется одна. Ольга Анатольевна сумела затащить ее в кабинет и прикрыла дверь.
– Только у нашего класса уроки отменили. Еще как это… как стреляли в вас, так нам сразу сообщили. И некоторые не пришли. Лисовец вот перестал в школу ходить, оба Киселёва, Салават… А уж когда… когда… – классная замялась и вопросительно посмотрела на Сашу. Было понятно, что она пытается догадаться, знает Саша про Максимку или нет.
– Когда Мякишев сгорел? – помогла ей Саша, удивляясь самой себе – от этих слов ей не стало больнее и страшнее.
– Ну да… знаешь, да? Вот когда Максим погиб, тогда и решили вас на недельку дома оставить. Потому что позавчера, например, почувствовали себя плохо Вагапова и Лена Рудникова. На первом уроке Булыгин всем рассказал про Максима, так за один урок двое в обморок упали. Директор отпустила всех и велела на неделю освободить.
На неделю? А как она будет жить целую неделю?
Ольга Анатольевна уже не держала Сашу за руку. Она побежала в фойе – бабушки не было.
– Баба! Баба!.. Мамочки!
Саша бросилась на улицу без куртки и в туфлях. Спустилась с крыльца, всмотрелась в дорогу, потом – в тропинку между бараками, в одном из которых жила Рудникова. Бабушки не было. И в парке школьном – вдруг бабушка пошла другой дорогой? – тоже никого нет. Саша забежала за угол и проверила на футбольном поле – оттуда кустами можно было уйти домой, пришлось бы только перелезать через трубы теплотрассы, тропинка вела мимо помойки к 40-му дому. Но и там бабушки не оказалось.
– Ты из 5-го «А»? Да подожди ты! Девочка, подожди! – К Саше, стоявшей под окнами их классного кабинета ИЗО и раздумывавшей теперь, что делать, бежала гардеробщица.
– Оденься. Оденься. И почему в туфлях?
Эта злая тетка с колыхающимся лицом, с черными растрепанными волосами заботливо надела на Сашу вытащенную из рукава шапку, куртку, всё аккуратно застегнула, завязала. Когда они подошли к крыльцу, гардеробщица спросила, где сапоги. Сама достала их из портфеля и переобула Сашу. В этот момент выбежала Ольга Анатольевна.
– Ты сейчас куда пойдешь? Для тех, у кого дома никого нет, специально для нашего класса, открыли места в клубе. Там Светлана Николаевна, ну, ты ее знаешь, вы же в летний лагерь к ней ходили. Всю неделю днем можно у нее заниматься. Если дома страшно. Булыгин как раз ушел туда.
Булыгин? Саша прикрыла рот рукой.
– А что, Булыгину дома страшно?
Ольга Анатольевна наклонилась к Саше и шепнула на ушко:
– Всем страшно. Ему папа сказал, что Аня Вторушина уезжает, и ему теперь страшно.
– Куда уезжает? – Саша спросила как-то механически, будто заведенная, даже не поняла еще, о чем речь.
– Куда-то… Ее родители позвонили и сказали, что Аня больше не придет в школу. Прямо из больницы уезжает к родственникам далеко. И Булыгин тоже об этом узнал… – учительница помолчала, потом совсем неожиданно добавила: – А у тебя ничего не болит?
Нет, ничего уже у Саши не болит. В ней ничего не осталось. Она бежала от крыльца в сторону дороги, портфель хлестал ее по ноге, но времени остановиться и набросить его на плечи не было. Анька уезжает? А как же она, Саша? Как ей жить? Анька ее простила? Она знает, что Саша бросила ее тогда?
– В клуб можешь пойти посидеть… к Светлане Николаевне!
Учительница кричала еще что-то вдогонку, но Саша была уже далеко. Она для ускорения размахивала руками так, что портфель вертелся, будто бешеный. Лужи расплескивались под ногами, грязь, жирная холодная жижа, булькала и залетала в сапоги.
Как Саша мечтала уехать с Лесобазы! И верила, что уедет. Но никогда не думала, что ехать придется без Аньки. Та тоже должна была скоро уезжать отсюда. Не так далеко, она и в школе этой оставалась, но всё равно. Они бы всегда, всю жизнь виделись, гуляли вместе, Анька брала бы Сашу за руку, когда ей страшно, а Саша Аньку – когда объясняла той дроби или запятые. И вместе бы вышли замуж, в восемнадцать лет. За таких же друзей, чтобы всегда быть рядом. И родили бы вместе. Они давно загадали – в одном роддоме: Анька – мальчика, а Саша – девочку. Они ведь уже всё придумали, вся их жизнь, такая, по словам родителей, еще долгая и интересная, ждала их впереди, вся она была ими давно расписана и понятна. Они даже выбрали, в каких платьях пойдут друг к дружке на свадьбу. Саша – в черном обтягивающем, с маленькими такими плоскими бусинками-блестками, а Анька – в бело-розовом, с пышной юбкой до колена. Они обещали. Саша обещала. А потом бросила Аньку одну на дороге. Но ведь она не знала, когда обещала, что мужчины в фуражках будут по ним стрелять. Что их станут по-настоящему убивать и что нужно будет выбирать – жизнь без Аньки или смерть с Анькой. Саша выбрала жизнь. А надо было умереть. Пусть бы их застрелили вместе. Пускай. Это ведь лучше, чем так, всегда одной. У нее не будет другой такой подружки.
Поскользнувшись, она упала левым боком в вязкую жижу. От бессилия Саша заплакала. Она пыталась счистить грязь подобранной веткой, снимала ее с себя, как ножом, целыми пластами. И когда наклонилась, чтобы соскрести налипшие комья у самой щиколотки, увидела Максимкин дом. Вернее, пожарище. От барака осталась лишь гора обгоревших досок. Саша подошла поближе к соседнему дому, который тоже немного закоптился. Прижавшись спиной к стене, она не решилась двинуться дальше. Ближе не подойдет. Вдруг его еще не увезли? Хотя нет, сразу увозят. А если не смогли найти, и Максимка там лежит со своей пьяной мамой? Нет, она не пойдет. За пепелищем виднелась та пятиэтажка. Тот самый балкон. Саша убежала. Не надо было вообще приближаться, они ведь с балкона могли ее рассмотреть. Думали, поди, что она в школе, и теперь вычислили. А там – мало ли что? Побежала через дорогу к своему двору. А умер ли Максимка? Может, его просто не нашли? Может, он убежал? Вытащил маму из огня и убежал, чтобы не отвечать. Так ведь маму бы посадили за поджог. Нет, ну мог же он выскочить хотя бы и без мамы и спрятаться? Надо в люке посмотреть, где Саша детские вещи видела, где дети живут. Она обязательно сходит туда с мамой, как только сможет. И будет ждать Максимку. Все не верят, а она будет ждать.