- Значит, брат? – пальцы нежно стали поглаживать кожу руки, вызывая мурашки по телу. Мила взволновано задышала. – На брата так реагирует сестра? – посмотрел на полураскрытые губы. Дыша одним воздухом с ней, чувствовал, как волны возбуждения накатывали.
- Вадим, нет! – испуганно, но взволнованно прошептала Мила, когда я выдернул ее из-за стола и потащил из зала. Мы блуждали по коридорам недолго. Все это время она и попытки не сделала меня остановить. А захлопнув за спиной дверь какого-то помещения, жадно, словно изголодавшийся человек, прильнула ко мне.
- Ты изменился! – задумчиво промолвила Мила, поправляя платье. Я застегивал последние пуговицы на рубашке. Отболело. Ничего кроме брезгливости не испытал. А ведь когда-то сходил с ума от одного запаха ее тела. Сколько лет внутри меня выкручивало от мыслей о ней, а сейчас, смотря на все такое же прекрасное лицо, не хотелось вжаться в нее очередной раз, не хотелось впиваться в ее губы до потери пульса. Покусывая губу, я ждал всего лишь одного вопроса от нее.
- Ты до сих пор меня любишь? – голос Милы прозвучал с какой-то надеждой. Вскинул на нее глаза, взял пиджак. Смотря прямо, ждал еще вопроса, но она молчала. Поправив воротник, встал перед нею.
- Нет. Разлюбил. Не сразу, но разлюбил! – достал из внутреннего кармана визитку, стянул с пальца кольцо. – Ну же, Мила, спроси меня еще! – голубые глаза непонимающе смотрели на меня, она хмурила свои идеальные брови. Схватил ее за плечи и тряхнул с силой, процедил сквозь зубы:
- Ну, спроси хоть раз про дочь!
Она молчала, откинув голову назад. Провел ладонью по ее волосам, погладил по щеке, обхватил лицо и, едва касаясь ее губ, прошептал:
- Найди время мне позвонить, чтобы оформить развод и отказ от родительских прав. Моей дочери такая мать точно не нужна. Уж лучше я ей скажу, что она умерла, чем признаюсь, что ее бросили. Сучка и то своих щенят не оставляет!
- Вадим… - выдохнула Мила, но я убрал руки и вышел из комнаты, предварительно сунув ей визитку и кольцо. Возвращаться в зал и смотреть на без пяти минут бывшую жену было трудно, не нужно и тяжело. Мне было обидно не за себя. Когда она стонала подо мною, я понял, что ничего к ней не испытываю, что все ушло, покрылось мхом. Но вот за Жеку было обидно до слез. Сейчас очень хотел оказаться возле дочки, обнять ее и слушать равномерный стук ее маленького сердечка.
- Папа! – Жека сонно смотрела на меня, приподнявшись с подушки. Я медленно прошел в комнату, опустился на пол и взял ее руку.
- Жень! – слезы душили. Темнота скрывала мои мокрые щеки. Дыхание было прерывистым. – Я тебя люблю. Очень сильно! Я сделаю все, чтобы ты была счастлива!
- Пап, - она потянула меня к себе. Охотно лег в кровать, притягивая свою девочку к груди. Прикрыл глаза, чувствуя, как маленькие пальчики перебирают пуговицы на рубашке. Я уже стал засыпать, все так же держа Жеку в объятиях, когда раздался тихий голос дочери:
- Это все для нее… Я думала, если она хоть раз увидит меня по телевизору, вернется. Я не смела у тебя спрашивать про маму, но у деда спросила. Думала, если ее нет рядом, то она умерла, он сказал, что мама жива и еще здоровее всех нас. Мне было обидно, на все праздники в саду приходили мамы, а у меня был или ты, или дед с бабушкой да Василек. Я хотела хоть раз спеть ей песню про маму… Ведь даже у мамонтенка нашлась мама! – голос дрожал, рубашка вмиг стала мокрой от слез. – Я так хотела хоть раз сказать, что моя победа – это для нее!
- Жень! Не плачь, солнышко! Не разрывай мне сердце! Что есть, то есть… У тебя есть я…
- Папа… папочка… - она цеплялась за шею, утыкалась мокрым лицом мне то в грудь, то в щеку, всхлипывала, вздыхала и вновь всхлипывала. В это мгновение я хотел свернуть шею Миле, удушить ее своим руками, заставить ее хоть на минуту прийти к дочери, чтобы та ее обняла. Сильно, с любовью… Хотя вру, не хотел бы этого. Не хотел бы, чтобы Жека узнала и привязалась, не хотел бы потом видеть ее тоскующий взгляд… Раздираемый противоречивыми мыслями, думал, как решить эту дилемму.
***
росчерк, я внимательно еще раз пробежался глазами по тексту и только после этого протянул его полноватому мужчине. Перевел взгляд на Милу, которая бесстрастно сидела по другую сторону стола. Хотя это маска, губы почему-то подрагивали. Но мне было плевать. Мне протянули еще один документ. На нем замешкался, все еще сомневаясь в правильности своих действий. Но, наверное, так будет правильнее. Если рубить концы – рубить везде, чтобы не было шанса вернуться и на что-то давить. Рядом с подписью Милы поставил свою. Теперь точка. Госслужащий проверил документы, вышел из кабинета. Мы сидели друг напротив друга, но каждый смотрел куда угодно.
- Ты счастлив? – вопрос Милы был неуместен, глупый какой-то.
- Теперь да.
- А до этого разве страдал?
- А до этого я просто себя обманывал.
- Ты так уверен в своей правильности?
- Нет, все еще сомневаюсь, но думаю, что так будет лучше. Ты сама вычеркнула ее из своей жизни.
- Вадим… - ее прервали. Вошел чиновник, молча протянул нам документы. О разводе. И заявление на лишение родительских прав. Руки Милы дрожали, когда она брала бумаги. Я проигнорировал этот факт, встал и покинул помещение. Впереди у меня еще концерт в школе у Жеки, посвященный восьмому марту. Там уже должен быть отец со своей семьей. Машина плавно влилась в поток, времени было достаточно, чтобы неторопливо доехать до школы.
- Мы уже думали, ты не приедешь! – отец стоял на крыльце, увидев меня, облегченно выдохнул. Он знал, где я был и что делал. – Она подписала?
- Подписала. Куда ей деваться
- Ты уверен, что так правильно? Может быть, не стоило рубить все с плеча?
- Все обрублено давно, просто я бесконечно давал ей шанс оправдаться. Она его не использовала, так почему же я должен видеть слезы на глазах у дочери??? – ярость вспыхнула неожиданно, зло сжал зубы и прошагал мимо отца в холл школы. Суета перед концертом утомляла, дети бегали туда-сюда, мелькали озабоченные педагоги. В актовом зале была куча народа. Нина Петровна уже заняла нам места в середине зала.
- Привет! – Василек радостно кинулась мне на шею, обняв крепко.
- Привет, малыш! – заправил темную прядь за ухо, чмокнул в щечку. – Как дела?
- Все ок!
- Хорошо, - сел прямо на стуле и устремил на сцену взгляд. Жека сегодня выступала со стихотворением. Буквально два дня назад только вернулась с очередных соревнований, откуда привезла бронзу. Нутром чувствовал, что ее что-то гложет, последнее время она отводила взгляд в сторону, словно не хотела встречаться со мною глазами. И замкнулась. Я не лез, старался не давить, ждал момента ее откровения. Мы всегда рано или поздно разговаривали о том, что тревожило. Но до этого разговора так измотаешь себя, что после уже ничего не чувствуешь.
Концерт начался со вступления ведущих. Потом танцевали, пели участники школы, разыгрывали сценки. Местами было смешно. Все шло к завершению, дети стали рассказывать стихи про мам. Нервно сжал руки в кулаки. Стих про маму был сейчас так некстати. Вышла Жека. Строгое выражение лица, отсутствие улыбки. Она нашла меня глазами, слегка приободрилась.
«Без мамы очень тяжело,
И меркнет все вокруг.
Родней на свете нет ее.
Она – твой близкий друг.
В тяжелый, горький день и час
Придешь ты только к ней.
И от родных в морщинках глаз
Становится теплей.
Прижмешься к маминой груди
И слезы пустишь в ход.
А за окном идут дожди,
Рассвет, закат, восход…
Недели, месяцы, года –
Не повернуть их вспять.
Непоправимая беда –
Вдруг маму потерять.
Но знай, что рядом над тобой,
Несет Всевышний весть:
«Она Хранитель Ангел твой.
Так предначертано Судьбой
Она была и есть»
В зале стояла звенящая тишина. Я смотрел только на Жеку, на ее блестящие от непролитых слез глаз. Я не видел, как присутствующие женщины, бабушки, чьи-то мамы, педагоги украдкой утирали слезы. Внезапно дочь перевела взгляд куда-то поверх моей головы. Сердце пропустило удар, страх неизбежности сжал в тиски. Медленно повернулся. В дверях стояла Мила и смотрела на Жеку. Несколько секунд она стояла неподвижно. Увидев, что я на нее смотрю, сорвалась с места. Жека сорвалась за нею.
- Женя! Стой! – крикнул, вскакивая с места, пробираясь через людей к проходу. Дочь вихрем неслась к двери. Она выскочила из нее, следом я. Я видел впереди ее темно-синий сарафан. Я видел еще дальше белый пиджак Милы. Это было похоже на сцену из дешевой мелодрамы, где конец обязательно должен быть счастливым. Но реальность не кино.
- Женя! – я хотел опередить тот момент, когда она нагонит Милу, когда увидит ее вблизи. Я был почти рядом, оставалось сделать несколько прыжков, протянуть руку и схватить дочь.
- Мама! – закричала дочь, заставляя застыть мою кровь в венах, заставляя падать в пропасть, не удержавшись на краю. Мила резко остановилась и повернулась. Жека тоже остановилась. Между мной и Милой было целое расстояние, длинною в жизнь, дней, прожитых не рядом друг с другом. А посередине стояла наша дочь. Такая не нужная ей, такая необходимая мне. И если она сейчас протянет к ней руки, обнимет, я плюну на прошлое, я переступлю через гордость, через презрение своих друзей, непонимание родных, я плюну на себя самого и прощу. Приму. Лишь бы Жека была счастлива. Лишь бы ее любили.
Мила улыбнулась. Натянуто, вымученно. Она не сделала шага в сторону Жеки. Она крепче сжала свой клатч и спиной пятилась к выходу. Она увеличивала расстояние между собой и Жекой, я его сокращал. Когда до дочери оставалось каких-то пару шагов, чтобы заключить ее в объятия, Жека выкрикнула:
- Ненавижу! – с таким надрывом, разочарованием, обидой к происходящему воскликнула, что было невозможно не вздрогнуть от силы этих чувств. Положив ей на плечо руку, хотел повернуть к себе, но она резко дернулась в сторону и побежала к гардеробной.
- Исчезни! И никогда не приближайся к моей дочери! – прошипел Миле в лицо, яростно буравя ее глазами. – Ты сделала свой выбор десять лет назад! Теперь вали к своей благополучной жизни, забудь, чтобы мы у тебя были!