— Вам повезло: я хоть и прошел четыре года войны, но бить людей так и не научился. Даже таких… свиноподобных.
— Жак! Вы уволены! — взвизгнул хозяин ресторана. Янкель обернулся к нему:
— А вам на прощанье я бы с наслаждением тоже плюнул в лицо, но… у меня от волнения пересохло во рту… Не взыщите.
Он швырнул хозяину кургузую лакейскую курточку.
Маленькое кафе, освещенное свечами.
Грязный оборванец дрожащей рукой поставил на стойку пустую рюмку. Кельнер в клеенчатом фартуке смерил его презрительным взглядом:
— Франк и пятнадцать сантимов.
Оборванец роется в карманах. По одной достает, нашарив, мелкие монеты и раскладывает на мокрой стойке. В очередной заход он достает из кармана пригоршню медалей и орденов и, высыпав их на стойку, роется среди них в поисках лишней монеты. У оборванца небритое, обросшее черной щетиной лицо. Не так легко узнать Янкеля.
Ночь. Вдоль улицы мигают разноцветные неоновые огни. Лишь изредка проедет автомобиль.
На тротуаре, на железных решетках метро, откуда идет снизу теплый воздух, в самых живописных позах расположились трое бродяг — парижские клошары, которым улица служит домом, а решетки метро — кроватью. На асфальте валяются пустые бутылки из-под вина. Один из клошаров — Янкель.
— Когда я был совсем маленьким, моя мама каждую ночь пела мне колыбельную песню.
— Врешь ты все! — рассмеялся улегшийся слева от него бородатый клошар.
— Ты столько говоришь о своей маме, что я уверен — у тебя ее никогда не было.
А клошар, что лежал справа от него, хрипло прокричал:
— Ты подкидыш! И он — подкидыш! Мы все подкидыши в этом мире!
Прохожий споткнулся о вытянутые ноги клошаров и чуть не рухнул на асфальт. Он устоял лишь потому, что его подхватили два спутника. Все трое — в военной форме французского Иностранного легиона. Тот, что чуть не упал, пьяно обругал клошаров на непонятном языке:
— Пся крэв! Холера ясна!
Янкель поднял глаза и узнал в легионере пана Зарембу, своего унтер-офицера.
— Пан унтер-офицер! — прошептал он, не веря своим глазам. — Какая встреча! В Париже! Чуть ли не на Елисейских полях! Рассказать об этом в Варшаве — нам бы с вами плюнули в лицо и не поверили ни одному слову. Заремба долго смотрит на него и наконец узнает:
— Янкель! Жив? Мне не мерещится? Ребята, это мой фронтовой товарищ! Служил под моим началом. В Африке. Кавалер креста Виктории! А ну, вставай, не нарушим традиции польского оружия! Вставай, Лапидус! Слышишь, нас зовет боевая труба!
Заремба в военной форме и Янкель в своем рванье стоят навытяжку перед пустым столом, за которым восседает, развалившись в кресле, французский офицер.
— Кого привел, Заремба? — лениво спрашивает офицер. — Мы принимаем в легион кого угодно: уголовников, беглых каторжников, бывших эсесовцев, но такой материал нам никак не годится.
— Не годится? — удивился Заремба. — Тогда полюбуйтесь на это.
Он запускает руку в карман пиджака Янкеля и швыряет на стол перед французским офицером пригоршню орденов и медалей. У офицера округляются глаза. Он даже встает.
— Теперь убедил. Принят, Жака Лапидуса поставить на довольствие!
Над воротами лагеря, охраняемыми двумя вооруженными легионерами, на длинном флагштоке развевается французский флаг.
На плацу идет учеба. Солдаты Иностранного легиона, в пятнистом маскировочном обмундировании, стриженные наголо, повзводно отрабатывают строевой шаг, учатся с полной выкладкой преодолевать препятствия, овладевают приемами штыкового боя. Дисциплина — жестокая, унтер-офицеры — беспощадны.
В одном из углов плаца легионеры сидят кружком на земле, а в центре круга два типа разбойного вида под надзором Зарембы практикуются в рукопашной схватке.
Один сунул другому пальцы в рот и разрывает ему губы. Тот взвыл и вырвался.
— Плохо! — кричит Заремба. — Повторить!
— Не могу! — чуть не плачет легионер. — Он мне рот разорвал!
— Не можешь? — спросил Заремба. — Тогда я тебе кости переломаю!
И Заремба стеком начинает избивать легионера, пока он не валится на землю. Заремба еще несколько раз поддает ему носком ботинка под ребра и приказывает:
— Убрать! Следующая пара!
В кружке легионеров сидит на земле Янкель, в новеньком пятнистом обмундировании, новых ботинках и берете. На груди у него в два ряда ордена и медали.
Сидящий рядом с ним белобрысый легионер, меланхолично покусывая травинку, замечает:
— Сними эти бряки. Здесь никого не удивишь.
Он запускает руку в карман штанов и извлекает железный крест.
— Такого у тебя нет. Янкель вскинул на него глаза:
— Вы — немец? Служили у Гитлера?
— Чтоб ограничить круг вопросов, я полагаю, пора представиться. Служить-то нам вместе. Меня зовут Курт. Фамилия… не важно. Служил в войсках СС и заработал побрякушек не меньше, чем ты. За отличную службу.
— Вы и… евреев убивали? — почему-то шепотом спросил Янкель.
— А чем я лучше других? — усмехнулся Курт.
— И женщин? И детей?
— Они что, не евреи? — спросил Курт.
Янкель подвинулся ближе к нему, заглядывает в глаза:
— Позвольте, а в Польше вы не были?
— Был, — спокойно встретил его взгляд Курт. — В Варшаве… Там, помню, большое гетто было.
— А в Вильно? — выдохнул Янкель. — Вы и в Вильно… служили?
Курт помедлил с ответом.
— Недолго. Недели два.
— В Вильно моя мама осталась, — сказал Янкель. Невдалеке от них упражняется в приемах рукопашного боя очередная пара легионеров, и разговор Янкеля с Куртом идет под их кряхтенье, ругань и вой.
— Моя мама погибла в Берлине от вашей бомбы, — прищурился на него Курт.
— Вы же служили у американцев?
— Я бомб на Берлин не бросал, — тихо сказал Янкель.
— И я вашей мамы не трогал, — парировал Курт. — Грязную работу вместо нас исполняли добровольцы из местного населения.
— Если я вас правильно понял, моей матери давно нет в живых?
— Я тоже долго надеялся разыскать свою мать.
— Ты врешь, фашистская свинья! Моя мать жива! Мне гадко сидеть рядом с тобой. И носить одинаковую форму!
Янкель вскочил, швырнул на землю берет и стал срывать с себя маскировочную куртку. Курт тоже поднялся на ноги. Вскочили и другие легионеры. Курт рассмеялся:
— Никуда тебе отсюда не уйти, паршивый еврей, до конца контракта. Только вперед ногами.
Он ударил Янкеля в челюсть. Затем еще раз. Янкель упал. Курт нанес ему несколько ударов ногой. Подбежавший Заремба хотел было вмешаться, остановить избиение, но раздумал.
— Тебе, Курт, это зачтется как упражнение по рукопашному бою, — сказал он с одобрением. — А ему — наука. У нас в легионе вопросов не задают, держат язык за зубами. Если хотят, чтоб зубы уцелели.
Подбежавшему на шум французскому офицеру Заремба объяснил:
— Товарищеская беседа, господин офицер. Новичку объясняли, что в легионе денег зря не платят. Их надо уметь отрабатывать.
— Но зачем так убедительно объяснять? — поморщился француз. — Унесите его и приведите в человеческий вид. Вечером — смотр. А ночью — грузимся на корабли. Надеюсь, курс вам известен?
— Так точно, господин офицер, — козырнул Заремба. — В Азию. В Индокитай. Желторотым надо вправить мозги, научить их уважать Великую Францию.
Догорают хижины вьетнамской деревни. Женщины, таща в руках детей, убегают в джунгли/Часовые в форме Иностранного легиона ходят вокруг палаток, откуда доносится храп. На спину часовому, как пантера, прыгает вьетнамец и вонзает ему нож в шею. Вспыхивают пламенем крайние палатки. Трещат выстрелы.
В одной из палаток спят вповалку Заремба, Курт и Янкель. Выстрелы будят их. Они просыпаются, подхватывают оружие и один за другим убегают в ночь.
В банановых зарослях цепью пробираются легионеры. На спину Янкелю прыгает вьетнамец, но не успевает нанести удара ножом. Его протыкает штыком Курт и швыряет в сторону. Янкель и Курт смотрят друг другу в глаза.
— Не стоит благодарности, — сухо произносит Курт. — За это я получаю жалованье.
Брезжит рассвет в джунглях. А под широкими листьями банановых зарослей темно, как в туннеле.
Легионеры столпились вокруг раскрытой ямы, с которой сняты маскировавшие ее ветви и листья. Из глубины ямы торчат частоколом заостренные концы кольев.
Позади легионеров стоят связанными три босоногих вьетнамца. Заремба у края ямы разглагольствует:
— Вот, полюбуйтесь, к каким коварным приемам прибегают эти желторотые обезьяны. Это — «волчья яма». Она так замаскирована, что никогда не угадаешь, какая ловушка под листвой. Сделал шаг — провалился. С этих кольев, даже если человека снять, он все равно не жилец. Многократные сквозные ранения. Чтоб сделать мое объяснение более наглядным, мы сейчас посмотрим «волчью яму» в действии. Эти три обезьяны, готовившие нам западню, сами прыгнут в нее.
Янкель в ужасе переводит взгляд с Зарембы на трех связанных вьетнамцев, которых легионеры подталкивают прикладами автоматов к «волчьей яме».
Пестрый, красочный базар во вьетнамском городе. По узкой улочке, мимо лотков, уставленных грудами диковинных овощей и фруктов, и корзинами, полными рыбы, мимо трепыхающихся связок кур, мимо визжащих свиней и на все лады расхваливающих свой товар торговцев, шагают в ряд три легионера. Заремба, Курт и Янкель. В беретах, пятнистой маскировочной одежде, тяжелых армейских ботинках. Рукава закатаны выше локтей. За спинами
— на ремнях короткие автоматы. Заремба в отличном настроении:
— Ну и приключение у меня было вчера в бардаке. Выбрал я себе блондиночку. Ну, конечно, с ней по-французски. А она посмотрела с прищуром на мою польскую рожу и так смачно мне по-польски врезала: «Чего ломаешь язык, пся крэв, холера ясна?». Знаешь, откуда оказалась? Твоя землячка, из Вильно.
— Из Вильно? — не поверил Янкель. — Тут, во Вьетнаме?
— А почему нет? Ты тоже из Вильно? И торчишь в этой вонючей дыре.
— Где находится… этот? — смущаясь спросил Янкель.
— Что? Бордель?
— Да, — еще больше волнуясь, кивнул Янкель.