львар. Очень удачно. Попутчики. Быстрыми шагами Светлана догнала их.
— Простите, ваша фамилия Батурина?
— Да.
У бабушки страх в глазах, как при встрече с разбойником в глухом переулке. Вела своего правой рукой, теперь перехватила в левую, чтобы подальше от страшного Димки.
А Светлана ее под локоть:
— Осторожнее, скользко очень. Мальчики, вы бы шли вперед. Возьмитесь тоже за руки.
Димка вышел вперед — он привык слушаться. Почему-то послушался и Батурин — может быть, потому что побили его? Но за руки не взялись.
Бульвар недлинный, неизвестно, куда потом они свернут. За какие-нибудь три-четыре минуты нужно объяснить этой бабушке все. Главное — чтоб не обиделась. В конце концов, на карту поставлена Димкина вера в человека, его прирожденный оптимизм. И еще…
— …Вы меня правильно поймите, я не жаловаться вам хочу на вашего внука… Для чего я вам это все рассказываю? Я очень люблю детей — не только своих, всяких. Меня всегда очень волнует, когда что-нибудь не ладится в жизни у них… А начинаются эти нелады, поверьте, иногда очень рано. И право же, я не знаю, кому было бы вреднее и кого тут больше жалеть: того, кто привыкает к шлепкам и царапинам в три года, или того, кто привыкает царапать в пять лет. То есть я хочу сказать: царапать безнаказанно, царапать тех, кто слабее его!
Бульвар кончился. Бабушка не успела сказать ни одного слова. Ребята шли теперь уже не впереди, а по боковой дорожке, любовались автобусами и грузовиками.
Димкин голосок:
— А ты «Волгу» видел?
Батурин — снисходительно:
— Конечно, видел.
— А милиционеры ночью спят?
— Конечно, нет.
Ого! Прогресс! Теперь — закрепить достигнутое, не снижать взятых темпов!
— Вам теперь куда?.. Простите, как ваше имя и отчество?.. Ольга Васильевна, если бы вы знали, как мне хочется, чтобы наши мальчики подружились! Вы в выходной где гуляете? Скажите, а можно, мы с Димкой как-нибудь за вами зайдем?
Бабушка не выдержала наконец — улыбнулась приятно.
XXXII
Школа, в которой начинала работать Светлана четыре года назад, была одна на весь район — учились там и мальчики и девочки. А на новом месте, совсем недалеко друг от друга, — две школы: одна прежде была мужская, другая женская. Совместное обучение ввели опять только год назад. Ребят и девочек перетасовали, как карты в колоде, и почти все были этому рады. Почти, но не все.
Летом еще, когда стала устраиваться на работу, Светлана зашла сначала в школу — бывшую «мальчиковую».
Но там можно было взять только четвертый класс, а хотелось начать с первого, чтобы не расставаться весной, так и вести своих малышей с самого первого школьного дня.
Директор вроде понял, кивал головой. Голова черная, с проседью, крупные морщины около губ, рот большой, твердый, властный. И руки большие, властные.
Уходила с сожалением — директор понравился. И он ее отпустил, видимо, тоже с сожалением, после трехминутного разговора.
Уходя, спросила:
— А вы довольны, что опять вместе мальчики и девочки учатся?
Чуть усмехнулся уголком твердого рта:
— Не жалуемся.
В бывшей женской школе можно было начать с первоклассников.
Нина Александровна, директор, любезно привстала навстречу, приветливая, спокойная, величественная даже.
— Почему вы не работали эти годы?
— Ребята у меня.
Удивленно переспросила:
— Ребята? Сколько же их у вас?
И — уже почти с материнской нежностью:
— Молоденькая такая!
Нина Александровна тоже понравилась… Завуча не видела еще, был болен, но, говорят, приятный старик и хорошо с ним работать. Итак, до первого сентября!
Первое сентября — день совсем особенный. Начало работы — и в то же время праздник. Жалко, что кончились каникулы, — и весело войти в класс. Даже самые шалуны невозможные утром первого сентября как-то еще сдерживаются и кажутся хорошими, как все.
А уж первоклассники — такие трогательные, такие милые! Даже на переменках не решаются бегать и шуметь, как настоящие школьники!
Первый урок в первом классе — это наслаждение! Вот они собрались, еще не знающие друг друга, такие неопытные, такие домашние! Во все глаза, во все сорок пар глаз, ясных детских глаз, голубых, серых, темно-коричневых, смотрят на тебя — и ждут. Они готовы полюбить тебя с первого дня. А ты их уже с первого взгляда полюбила.
Приятно знакомое чувство собранности, уверенности в себе. Три года не входила в класс, и было, конечно, волнение: как войду, как на меня посмотрят, возьму ли сразу правильный тон, не растеряла ли чего-нибудь за эти годы?
Нет, не растеряла, а может быть, даже кое-что и приобрела.
Как звучит голос — нравится самой. Движения точны. И так увлекательно во время этой первой беседы с классом каким-то боковым чувством и боковыми мыслями давать ребятам первые характеристики на лету. Потом будет интересно проверять себя: угадала или ошиблась?
Вертится худенький мальчуган у окна — трудно с ним будет: чем заинтересовать такого? Главная беда — туповат, видимо, бедняга, если ему уже сегодня интереснее смотреть назад, чем вперед!
Слишком спокойно и быстро поднял руку черноволосый мальчик, переутюженный мамой, выделяющийся своей аккуратностью даже в этот первый день, когда отглажены все. Слишком четко и без смущения ответил на вопрос. Учиться будет хорошо, но… не мешало бы ему немножко застенчивости.
Бело-розовая девчушка с прямым носиком и светлой пальмочкой волос, стянутых бантом над головой. Зашепталась с соседкой. Пришлось сделать замечание. Покраснела ужасно, стоит, лапочки дрожат на крышке парты… Со стороны смотреть — и то жалко, а ей-то каково: она-то видит себя в самом центре!
Теперь не упустить момент, заметить, когда она поднимет руку, дать ей ответить хорошо, похвалить.
Ведешь урок дальше, а ее не упускаешь из виду. Так и есть. Самолюбива и старательна. Вот уже тянется вверх ручонка… Эх, опустила, засомневалась в себе. Теперь нужно посмотреть прямо ей в лицо, подбодрить:
— Ну-ка, Люба, ответь…
Расцвела. Ответила.
— Молодец! Садись.
Села Люба. Румянец еще жарче. Но это уже счастливый румянец.
После первого урока пропали два ученика — заблудились на перемене.
Зато постучался в дверь чужой мальчик, совсем несчастный:
— Это первый «В»?
— Нет, это первый «Б». Да ты не плачь. Вторая дверь по коридору направо.
Наивны до предела. В конце второго урока, по обычаю, показывала своим новичкам школу.
— Вот здесь — буфет, будете тут завтракать. Это — наш физкультурный зал. А внизу — раздевалка. Тихо, тихо, все вместе будете спускаться по лестнице и брать пальто.
Показала и более интимные уголки: мальчикам — отдельно, девочкам — отдельно. И вдруг на пороге комнаты для девочек горько, навзрыд расплакалась самая крошечная ученица.
— Тетя, а если мне не хочется!
Думала, бедняжка, что и сюда заставят приходить всем коллективом!
Даже не засмеялись другие: в семь лет чувство юмора не очень развито.
Хорошо, что взяла первый класс. И жалко, что слишком быстро вертится Земля: в сутках двадцать четыре часа — маловато! Впрочем, сутки — понятие растяжимое.
За одни сутки можно двадцать раз сменить пеленки своему малышу, пять-шесть раз его покормить, два раза погулять, в промежутках состряпать завтрак, обед и ужин, а после ужина лечь без сил.
А можно полдня провести в школе, где сорок чужих малышей, и в каждого вкладывать себя всю. Потом домой вернуться к своим двум, прихватив с собой восемьдесят тетрадей… Такой день кажется гораздо длинней и содержательней.
Но все это возможно потому, что сидит с твоей дочкой и заведует ее пеленками другая женщина, а твой сын под бдительным оком воспитательницы поет в детском саду: «Каравай, каравай, кого хочешь выбирай!»
Но ведь сын Варвары Андреевны учится в школе, и только дело случая, что он не в первом классе.
А в детском садике Димкином вдруг заметила, что у доктора знакомое лицо. Оказалось, что встречались на родительском собрании — это мать Любы, девчушки, которая получила замечание в первый день и дрожали у нее лапочки на крышке парты.
XXXIII
И вот еще что в голову пришло один раз.
Вечером задержалась на педсовете, стояла на школьном дворе с огромной стопкой тетрадей. Вторая смена кончилась, выходили из школы пятые и шестые классы.
А что, если довести своих до четвертого класса, а тем временем заочный институт будет уже окончен и можно будет преподавать в средней школе?.. Что, если стать классной руководительницей у тех же ребят, когда они перейдут в пятый? Загорелось узнать, возможно ли это.
У кого спросить? Завуч опять болеет, давно уже его не видно. У директора?
Вернулась в школу. Раздевалка уже опустела. Спросила нянечку:
— Тетя Дуся, Нина Александровна у себя в кабинете?
У тети Дуси какая-то растерянность и даже страх в глазах. В тревоге сбежала с лестницы старшая вожатая Тамара.
— Воронцова ловят, — зловещим шепотом пояснила тетя Дуся, — и Нина Александровна тоже. Он с финкой по школе бегает!
— С финкой?
Нина Александровна заглянула с площадки второго этажа.
— Его видели в буфете! — крикнула ей Тамара. И обе исчезли.
Воронцов. Фамилия как будто знакомая. На педсовете как раз говорили. Кажется, он в пятом…
— Вот он идет! — испуганно сказала вдруг тетя Дуся. По коридору шагал размашисто невысокий, крепко сложенный мальчик в серой курточке с «молнией». Глаза круглые, бешеные, подбородок кверху, губы добела сжаты, ступает гулко — не полагается школьнику в школе ходить так. Пропечатал каблуками через всю раздевалку, рванул с вешалки пальто, а к двери подошел, поднял ногу в уровень с подбородком и ногой распахнул. Стукнулась в тамбуре дверь — на пружине она — и захлопнулась с грохотом.
Вожатая спросила откуда-то сверху:
— Ушел?
Нина Александровна быстро вышла, почти выбежала из коридора.