— Ушел?
Где ее величественное спокойствие, педагогическая уверенность в себе? Она похожа на растерявшуюся бабушку, у которой на улице закапризничал внук, она не сумела его унять и совестно ей перед прохожими.
Не только заговорить — даже подойти к ней сейчас было бы бестактностью. Светлана быстро вышла из школы.
Ее поразил этот мальчик. Хотелось увидеть, что же он будет делать на улице.
Прошагал до ворот, приостановился… кажется, по бульвару пойдет. Это бы хорошо… Но ужасно мешали тетради… да еще книг набрала в школьной библиотеке, все это не помещалось в портфеле… А что, если… Но тогда маловато вещей в руках.
Яблоки продают в ларьке на углу, желтоватые, приплюснутые сверху, — бумажный ренет. Вот оно!
В порыве какого-то веселого вдохновения Светлана подошла к ларьку:
— Мне яблок, пожалуйста, три кило. Только побыстрее, пожалуйста, — и вытянула из кармана авоську.
Портфель и сверток с тетрадями под мышкой, бумажный ренет в авоське болтается сбоку… Светлана быстро пересекла улицу, ей удалось догнать мальчика в самом начале бульвара.
— Воронцов!
Он обернулся, весь какой-то еще раскаленный. Знает он, что я учительница? Видел меня в школе? Да, знает, насторожился, приготовился к бою.
— Слушай, Воронцов, тебе, кажется, по бульвару идти?.. (Кроме как по бульвару ему было идти некуда!) Ты не поможешь мне донести яблоки? Я не справлюсь, не рассчитала, много вещей набрала. Пожалуйста. — И уже совала ему в руки зеленую авоську.
Он так растерялся и так был удивлен, что даже не успел отдернуть руку. Взял три килограмма яблок в авоське и понес — просто от удивления.
Шли рядом неторопливо, и оба молчали. Воронцов остывал понемногу под тяжестью яблок. Да и мороз все-таки, хоть и небольшой.
— Это ты сейчас в школе с финкой бегал? Она с тобой? Слушай, покажи мне финку, я никогда не видела, какие они.
Светлана постаралась придать своему голосу как можно больше простодушной любознательности.
Воронцов покосился настороженно, увидел черные ожидающие, почти восхищенные его разбойничьим мужеством глаза, фыркнул презрительно, переложил под мышку портфель и сунул руку в карман.
— Вот… «финка»!
На крепкой мальчишеской ладони с чернильным пятнышком у сгиба указательного пальца лежал обыкновенный ученический перочинный ножик, не новый уже, поцарапанный и потертый, маленькое лезвие сломано у основания.
— А-а! — разочарованно протянула Светлана. — Что же они говорили: «С финкой бегает»?
Воронцов еще раз фыркнул с чувством презрительного превосходства.
— Так ты просто нарочно, напугать хотел?
— А чего они пристают?
— Кто — они?
— Девчонки.
Димкин садик уже был через два дома, полминуты разговора, не больше.
— Я знаешь отчего про финку спросила? Моего мужа этой весной бандит финкой ранил.
— Бандит? Этой весной?
Воронцов помолчал немного, ужасно заинтересованный.
— Ваш муж военный?
— Да. Майор.
— Так это он бандита задержал? Вот что суд был недавно.
— Да, он. Слушай, ты не очень торопишься, подожди меня здесь, я за мальчиком зайду, очень быстро.
Светлана исчезла за широкой дверью с веселой надписью «Детский сад».
Воронцов остолбенело застыл у крыльца, в одной руке портфель, в другой — яблоки. Светлана была уверена: уйти не сможет, об истории с Новиковым знали в городе все — и взрослые и дети.
И снова шли по бульвару, на этот раз в обратную сторону. Шли втроем: по левую руку Воронцов, прикованный любопытством, по правую — Димка. Димок чирикал без умолку, рекламировал отца, видимо стараясь придать себе вес в глазах большого мальчика.
— Мой папа был на фронте и убивал войну. Он победил войну. Папа одной рукой стрелял, а другой спасал! Товарищей, целую роту!
Светлана спросила:
— Я тебя не очень задерживаю? Может, тебе домой пора? Мама не будет сердиться?
— Мама-то?.. Нет, не будет.
Ага, значит, мама есть… Одет чистенько, аккуратно… Заботливая, добрая мама, которую он в грош не ставит.
В переулке, через площадь, красное кирпичное здание — бывшая «мальчиковая» школа.
— Ты прежде в этой школе учился?
— Да, в этой.
Вспомнился директор, симпатичный такой, он еще сказал: «не жалуемся», про совместное обучение. Возможно, когда составлялись списки для перевода в бывшую женскую школу, директор — все мы люди! — не торопился включать в эти списки самых кротких мальчиков, самых ангелоподобных…
Переходили из школы в школу ребята, переходили учителя… Перешла из школы в школу репутация Воронцова, а репутацию нужно поддерживать… И весело слушать, как девчонки визжат…
Или все было иначе: там — твердая рука директора, здесь — помягче, Нины Александровны… Кто знает?
— Мама, — спросил Димок, — а папа уже вернулся?
— Думаю, что вернулся.
Костя, на счастье, был уже дома. Костя иногда очень здорово все понимает.
Представила:
— Вот это Леша Воронцов, ученик нашей школы, а это — мой муж.
Подмигнула, покосилась на гостя — нужен, мол, мужской разговор. И в кухню вышла — ужин подогреть. Потом обратно в комнату — и в кухню опять…
А у них, у троих, начался мужской разговор, в который Маринка, вышагивая по кроватке в белых ползунках, изредка вставляла свои замечания.
Воронцов сначала застеснялся, но сел ужинать, яблоко съел. Потом встал:
— Спасибо. Мне домой пора все-таки.
— Приходи.
Прощаясь с Костей, Воронцов вдруг сказал совсем другим голосом, как-то печально и гордо:
— Мой папа тоже майором был.
Светлана проводила его до двери. Вернулась в комнату задумчивая.
Леша Воронцов, твой папа тоже был на войне, и убивал войну, и война убила его. И не с кем тебе теперь вести мужской разговор…
Но ведь это же объяснение, а не оправдание.
Самые трудные классы — пятые, шестые. И меньше всего в них ребят. Вдвое, втрое меньше, чем в других классах.
И у половины ребят в классе нет отцов. Дети военных лет. Им труднее учиться, нервные они, слабее здоровьем.
Но выходили сейчас мальчики из школы — как раз эти классы, пятые, шестые, — и все руками открывали дверь, ногой вышиб дверь только один.
Костя спросил:
— В каком классе этот парень учится?
— В пятом.
Он усмехнулся:
— У тебя вроде первый класс?
— Первый. Ну и что?
— Жадная ты у меня, вот что!
Димка удивительно памятлив на слова. Вечером спросил:
— Мама, а для чего бандиты родятся?
— Какие бандиты?
— Ну, вот Леша говорил, что папу ранил бандит. Для чего они родятся?
— А бандиты вовсе и не родятся, Димок.
— Не родятся? А кто же тогда их делает?
Да, вот именно: кто?
Зазвонил в передней телефон.
— Светлану мне… Светлана, это ты?..
Взволнованный голос Тони Бобровой:
— Светлана, он меня выгоняет с ребенком из дома!
— Что, что? Кто выгоняет?
— Да Сашка же, черт, меня из дома выгоняет с ребенком! Светлана, можешь ты сейчас к нам приехать?
Это она, как Саша выражается, уже «перешла на визг».
— Могу, если надо… (Тетради, тетради — восемьдесят штук!) Да что случилось у вас?
Неожиданно — Сашин голос:
— Врет она все, не слушай ее, Светлана, дуру психованную! А впрочем, приезжай, может, хоть тебя постыдится!
Опять Тоня вырвала трубку:
— Приезжай, он меня чуть не убил сейчас!
Костя тоже вышел в переднюю, морщится:
— Что там у них? Давай я поеду.
— Нет уж, зовут меня — лучше я.
Автобусом — шесть остановок, да пока собиралась, пока ждала автобуса — сколько времени могло пройти? Полчаса? Сорок минут?
Тоню и Сашу встретила у подъезда их дома.
Тоня — нарядная, в новом пальто, новой шляпке, белый капроновый шарфик вокруг шеи…
Саша — большой, красивый, сапоги у него, как два черных солнца, излучают свет.
Поддерживает Тоню под руку, чинно сходят с крыльца на тротуар.
— Ах, Светланка! Ты к нам? А мы в кино на девять тридцать… — Тоня чмокнула Светлану в щеку. — Посиди с бабушкой, мы ведь скоро вернемся. Жаль, что билета лишнего нет. Говорят, очень веселая комедия!
Бабушка у них тихая, сдержанная — Сашина мать. Встретила, как всегда, радушно. С чуть заметной тревогой окинула взглядом комнату. Поправила у двери стул, перекошенную скатерть на обеденном столе, подняла с пола Тонин халат и какие-то пестрые черепки.
Боря уже в кровати, не лежит, а сидит, заснет не скоро. Губы напряженные, руки беспокойно теребят одеяло. Светлану почти и не заметил, думает о своем.
— Бабушка, а с каким ребенком папа маму выгоняет из дома? Со мной?
— Что ты, что ты, милый, никто никого не гонит! — Бабушка подсела к нему, уложила голову на подушку, взяла маленькие руки, зажала в ладонях, чтоб остановили свое движение. — Спи!
— Да нет же! — Борина голова поднимается, как голова ваньки-встаньки. — Мама сама сказала, что папа ее выгоняет из дома! И с ребенком! А другого-то ребенка у них нет!
— Спи, детка, тебе показалось, ты не понял.
— Да не показалось!
— Ну, просто мама немножко поспорила с папой… Мало ли что взрослые говорят.
— Бабушка, а зачем мама чашку на пол бросила? — Боря заплакал.
— Да ты о чем?
— Чашку жалко!
Светлана вышла в другую комнату. Села. Книгу взяла.
А Боря все вертится, вертится, всхлипывает, сопит…
С них-то как с гусей вода. Смотрят веселую комедию. А трагедию дома оставили. Борька у них не гусь, он цыпленочек, с него вода не стекает.
Полчаса, час прошел. Эх, жаль, время зря пропадает, половину обеда можно бы сварить на завтра… Знать бы — захватила бы тетради!
Бабушка заглянула к Светлане.
— Заснул?
— Заснул.
Видимо, она считает, что пора бы уже гостье уходить, неловко ей. А вот возьму и не уйду! Позвали меня — я и пришла. Дождусь.
Дождалась. Тоня вроде уже и забыла о Светланином существовании.
— Ах, ты здесь? Вот хорошо-то! Светлана, какая картина чудесная!