Вот в этот момент она и поворачивается к нам.
Несколько долгих минут я осматриваю ее лицо. Ей определенно не пять, лет семь-восемь, она довольно высокая для пятилетнего ребенка, к тому же смотрит так… по-взрослому. Даже отсюда я вижу ее изучающий нас взгляд. Девочка очень красива, пухлые щечки, губки-бантиком, голубые глаза, видимо, доставшиеся от матери, а еще вздернутый носик и упрямое выражение лица.
Я успеваю лишь вскинуть руку, чтобы помахать ей, как девочка бросается ко мне с криком:
— Мама! Мамочка вернулась!
Она подбегает ближе и обнимает меня за талию, чуть не сбивая с ног. Я могу лишь стоять, не понимая, что происходит. Девочка не знает, как выглядит ее мама или издалека не разглядела. Я приседаю, чуть отстраняя от себя малышку, и заглядываю ей в лицо.
— Мамочка…
И смотрит так, что мое сердце кровью обливается. На ее глазах блестят слезы, рот кривится, будто она хочет заплакать, но держится.
— Ма-ма, — по слогам произносит и тянет ко мне свои ручки, касается холодной ладошкой моей щеки, перебирает по ней пальчиками
Я замираю и чувствую, как и у меня на глаза наворачиваются слезы. Не знаю, как себя вести и ищу помощи вокруг, смотрю на Елену Эдуардовну, застывшую в таком же шоке, а после перевожу взгляд на прибежавшую няню малышки.
— Маша, пойдем, это не твоя мама, — она пытается ее оттащить, но девочка быстро цепляется за мою шею и сжимает руки в замок.
— Нет, это моя мама! — кричит она. — Моя мама, отпусти меня злая длакониха!
— Маша! — уже сердито произносит женщина и девочка меня отпускает.
Даже отходит на шаг. Смотрит исподлобья, затравленно на няню, а потом переводит взгляд на меня. Вытирает слезы со щечек тыльной стороной ладошек и с отчаянием в голосе произносит:
— Скажи ей! — и уже не так уверенно добавляет: — Ты же моя мама, да?
Глава 15
В минуту, когда детские глазки-бусинки смотрят на меня с надеждой, я проклинаю Адама и то, что он не познакомил меня с малышкой раньше. Разве нельзя было сразу нас представить друг другу и избавить меня от необходимости между “сказать нет” и “прижать малышку к себе и не отпускать”.
Знаю, что ей нельзя давать надежду, пока я не в курсе событий, но что делать? Оттолкнуть ее, когда она смотрит так, будто сейчас решается судьба всего человечества? Она ведь ждет, что я что-то скажу или подам знак, дам ей понять, кто я есть на самом деле.
Я не могу.
Тяну к ней руки и обнимаю за плечи.
— Простите, — активизируется ее няня. — Не думаю, что хозяину понравилось бы…
Я смотрю на нее так, что она тут же замолкает и поджимает губы.
— Звоните своему хозяину и обрисуйте ситуацию, — шиплю. — А лучше давайте я, ваше каменное выражение лица играет не в вашу пользу.
Я сомневаюсь, что эта женщина может выражать эмоции. У нее холодные, безжизненные глаза, тонкие бледные губы и светлая кожа. Она не проявляет и капли тепла к малышке, лишь холодно констатирует факты. А еще этот взгляд: ледяной и пробирающий до костей. Не удивительно, что малышка смотрела на нее как-то затравленно и со страхом.
Няня-робот.
Не удивлюсь, что и драконом Маша называла именно ее.
Теперь понятно, почему малышка ищет тепла в совершенно чужом человеке и прижимается ко мне так сильно и доверчиво, что я готова разорвать ее отца. Да что же это такое происходит? Неужели нельзя было по-человечески, чтобы не травмировать ни меня, ни ребенка.
— Мамочка, — шепчет она мне на ухо. — Я знала, что ты плидешь. Всегда знала.
— Малыш… — я отстраняю девочку от себя, беру ее холодные ручки в свои ладони и смотрю на няню, которая уже набирает Адама. — Дайте сюда! — рычу, когда она что-то холодно мямлит в трубку. — Я быстро, ладно, малыш? Постой тут.
Она понимающе кивает и отпускает мои руки. Отхожу, чтобы Маша не слышала наш разговор.
— Ангелина?
— Да я тут. Какого черта происходит, Адам? Твоя дочь что, не знает мать в лицо?
— Она погибла при родах, — чеканит он. — Маша ее никогда не видела.
Я замолкаю, не понимая, почему тогда взрослая девочка так бросается на чужих людей.
— Что мне ей сказать, Адам? Ты лучше знаешь свою дочь, что говорить?
— Скажи, что ты ее мама.
— Что?
Он, конечно же, меня уже не слышит. На том конце провода звучат гудки, а я удивленно смотрю на телефон. Скажи, что ты ее мама.
Так просто!
Я возвращаю мобильный няне и приседаю на корточки, чтобы наши с малышкой лица были на одном уровне.
— Папа звонил? Ты давно тут? Почему папа не сказал, что ты плиехала?
Я злюсь. Той ситуации, что сложилась и из-за того, что мне приходится врать маленькому ребенку. Разве можно обманывать и говорить, что мама, когда это совершенно не так? И почему это должна делать я, а не ее отец? Пусть бы приезжал и все объяснял ей, говорил, почему мамы не было так долго, почему все это время она не приходила. Она только пока об этом не спрашивает, но я уверена, что ей захочется знать.
— Маша, послушай…
— Ты не моя мама, да? — в уголках ее глаз снова собираются слезы. — Ты не соскучилась по мне и не обнимаешь…
— Мама, — киваю я и обнимаю малышку. — Я твоя мама.
Она обнимает меня сильнее, прижимается к моей шее и я чувствую, как маленькая теплая ладошка гладит меня по волосам.
— У тебя такие же класивые волосы, как и у меня. И тоже непослушные, — смеется Маша. — Уложить их так сложно. Научишь меня?
Я киваю, а у самой сердце кровью обливается, а я ведь даже не думала, что подобное произойдет, что уж говорить о маленьком ребенке.
Пока мы разбираемся, Родион решает, что ему нужно наше внимание, и начинает громко плакать.
— А кто там? — малышка удивленно раскрывает глаза. — Лебенок?
— Да, — я киваю.
— Он… наш?
Малышка любопытно смотрит то на меня, то на малыша, пытается встать на носочки, чтобы разглядеть что-то в коляске, но у нее не получается.
— А ты покажешь его мне? А как его зовут? Это твой малыш? Мой блатик?
Снова куча вопросов. Создается ощущение, что девочка постоянно молчит и только сейчас может поговорить.
— Покажу, конечно. Пойдем в дом? — и протягиваю ей руку.
Девочка доверчиво вкладывает ручку в мою ладонь, когда я слышу за спиной:
— Не думаю, что Адама Всеволодовичу понравится то, что вы…
— Ну вот позвоните ему и спросите. А до тех пор, пока не будет никаких распоряжений я, пожалуй, сама решу, что буду делать!
Женщина поджимает губы, но кивает. Берет телефон, но я лишь усмехаюсь.
Уверена, Адам или выключил мобильный, или не возьмет трубку. Это ведь так по-мужски: оставить все проблемы на хрупкие женские плечи и свалить в кусты!
Глава 16
— Он такой маленький, — завороженно произносит Маша, смотря на Родиона. — А как его зовут?
— Родион.
— Лодион, — малышка хмурится и дует губки. — Ло… Лоди… А можно называть его по-другому?
— Как по-другому?
— Я Малия, но меня зовут Машей, а его можно клатко называть?
— Роди, — я смеюсь, когда до меня доходит смысл ее вопросов. Она не может выговорить букву “р”, а имя сына по-другому назвать нельзя.
— Лоди, — она вздыхает. — Плидется заниматься с логопедом уселднее, — серьезно произносит она и трогает сына за ножку. Нежно перебирает пальчиками по ползункам и хмурится, открывая и закрывая рот. — Не могу, — наконец, она отвлекается от усердного занятия. Не получится.
— Потом попробуешь еще раз, — я улыбаюсь.
— А почему он плачет?
— Хочет кушать.
— А что он кушает?
— Мое молоко.
— У тебя есть молоко? — девочка смотрит на меня широко открытыми от удивления глазами. — Как у коловы?
Я смеюсь. Она такая непосредственная и искренняя, что я удивляюсь тому, как ее няня может оставаться глыбой льда без просвета улыбки на лице. Это ведь невозможно с таким солнечным одуванчиком рядом.
— Нет, не как у коровы, — серьезно произношу я. — Когда у женщины появляются дети, она может их кормить молоком, которое собирается у нее в груди.
— В глуди? — Маша удивленно смотрит на меня. — У тебя там молоко есть? — и тычет в меня пальцем.
— Есть, — киваю.
— А когда я появилась, у тебя там тоже молоко было?
Я хочу, чтобы прямо здесь и сейчас появился Адам, чтобы послушал вопросы своей дочери и попробовал ответить на них. Почему этим должна заниматься я? Почему чувствую себя виноватой перед девочкой за то, что не появилась в ее жизни раньше? Да как же так можно: не рассказать дочке, что у нее скоро будет братик. И новая мама. Не ее.
— Было, Машунь.
— А как я появилась? — спрашивает она.
— В каком смысле?
— Ну где ты меня взяла? Как дети появляются у лодителей?
Я бросаю негодующий взгляд на няню. Чем она весь день занимается, что не может объяснить девочке элементарных вещей? Или та ее настолько боится, что даже не спрашивает?
— Машунь, а иди принеси игрушки, поиграем.
— Ула!
С веселым визгом Маша убегает наверх, за ней собирается пойти и няня, но я останавливаю ее грозным:
— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться.
Она недовольно поджимает губы и поворачивается ко мне, сжимает руки в замок впереди себя и спрашивает не без щепотки раздражения:
— Слушаю.
— Вы с девочкой занимаетесь?
— Чем именно?
— Не делайте вид, что не понимаете. Она задает кучу вопросов, на которые в ее возрасте уже должна знать ответы. Кстати, сколько ей?
Няня закатывает глаза, мол, ну вот, даже возраста ее не знаете, а уже меня учите.
— Ей семь, — спокойно отвечает она. — Недавно исполнилось.
— В этом возрасте она должна хотя бы иметь представление, откуда берутся дети, как их кормят.
— У меня не было необходимости это рассказывать. Девочка никогда не спрашивала.