– Запросто.
Завидное у неё было самомнение.
Однако через минуту выяснилось, что к деланию шпагата у неё явно нет никаких данных.
– Вот видишь! – печально торжествуя, вздохнула я.
– Безвыходных ситуаций не бывает! – не сдалась мама.
Она мгновенно вскочила (я даже не ожидала от неё такой прыти при её не худенькой фигуре) и заметалась по комнате.
– Ты что ищешь? – не выдержала я.
Мама знала, что ищет. Силы жизни в ней заиграли, поскольку надо было немедленно спасать ребёнка от комплекса неполноценности. В какое-то мгновение она замерла посреди комнаты, что-то мучительно вспоминая, потом нырнула под свой диван, достала оттуда длинный зимний сапог и опять опустилась на пол. Одну ногу она оттянула, как в шпагате, а другую согнула в коленке и приставила к коленке сапог – носком вперёд.
– Чем не шпагат?
Я вздохнула, подошла к маме, обняла её и поцеловала.
– Можно, я не буду гимнасткой? Ты не очень расстроишься?
Мама тоже вздохнула, тоже меня обняла и поцеловала, поняв, что воспитание «победности» и преодоления всяческих жизненных препятствий на этот раз не удалось.
Без уверенности в голосе она предложила:
– Может быть, тогда в артистки? Я объявление вчера прочла – набор в драмкружок у нас в жэке – на горке. Правда, в артистки мне не очень нравится.
– Почему?
– Да какие-то они все неприкаянные. Настоящие артистки… Одно горение ради искусства.
Мама вернулась на свой диван.
Я сходила в этот кружок три раза. На третьем занятии стали распределять роли в «Двенадцати месяцах». И мне вместо Королевы или на худой конец Падчерицы предложили играть…
– Январь месяц. Братец январь. Да? Ты не возражаешь? – Выражение лица при этом у руководительницы кружка было такое радостное, словно она угадала моё заветное желание и теперь осчастливливает – мол, видишь, какая я добрая – даю тебе роль, о которой ты так мечтала всю жизнь.
– Это который самый старый? С бородой? – сделала я слабую попытку сопротивления, в воображении уже видя, как выводится на моей театральной карьере жирный крест.
– Но ведь и ты у нас в кружке по росту выше других, и помудрее, я бы сказала… Эта роль не простая. Ответственная роль. Сложная, интересная. Характерная! Она откроет в тебе самой много нового! Вот увидишь!
– Но у меня… голос… совсем не грубый… Тонкий совсем…
– Ничего! Надо уметь перевоплощаться! Будешь работать над собой! Вживаться в роль! Главное – захотеть!
Я, понятное дело, не захотела.
– Ну и не расстраивайся! – утешала мама. – Что это ещё за феминизм с раннего детства – самим мужиков играть?! Что это за театр, где ни одного мальчика? Нечего туда ходить!
– А куда ходить? – Я сдерживалась, чтобы не заплакать.
– Ну… Вот… Сочинения у тебя хорошо получаются. Может, в литературный кружок? И ездить никуда не надо – прямо в школе. После уроков… Вдруг ты будешь писателем… или там… поэтом…
– Да ты что! Я же как мучительно долго сочиняю! С поэтами так не бывает. Пушкин в лицее «Руслана и Людмилу» накатал одним махом! А я что?
– А как же это… Ну, когда ты учебник-то истории на стихи перекладывала… Как там?
Мама подняла глаза к потолку и, видимо, там прочла:
Во Франции гремело
Столетнее сраженье,
И Франция терпела
Всё время пораженье!
Мама посмотрела на меня и констатировала:
– По-моему, замечательно!
– Чего тут замечательного? Сплошной учебник истории и никакого жизненного опыта.
– Нормально! Очень даже грамотно поступаешь! Пока нет опыта – овладевай техникой, шлифуй язык, так сказать, оттачивай мастерство! Зато когда тебе уже будет что сказать – своего – опытного – ты уж как скажешь, так скажешь!
Любимый твой споткнулся
И замертво упал!
Кто рядом был – нагнулся
И знамя поддержал!
Но Сарагоса дышит!
Хотя и вся в огне!
И ветер НАШ колышет
Флаг на её стене!
Не плачь же, Инезилья!
Будь мужества полна!
В стране идёт герилья –
Народная война!
Надо же, мама запомнила мой стих!
– Рифмы-то какие! Инезилья – герилья! Евтушенко бы лопнул от зависти!
– Ты просто меня очень любишь.
– Было бы странно, если б я тебя не любила! Именно поэтому я всегда говорю тебе правду! Ты – самая красивая, талантливая, умная, добрая, самая чудесная девочка на свете! Чем скорее ты в это поверишь, тем лучше для тебя!
Наш кружок назывался… «Те-о‑ри-я и прак-ти-ка сочинений разных жанров». И вела его наша учительница литературы. Когда она к нам первый раз пришла в седьмом классе и проверила первое контрольное сочинение, то мне была поставлена… двойка. Причём единственная в классе. На моё робкое «почему» при гробовом удивлённом молчании всего класса она пояснила:
– Абсолютно всё откуда-то списано!
Класс с облегчением выдохнул и загалдел:
– Да вы что!
– Вы её не знаете!
– Она сама так пишет!
Поэтому мне не очень хотелось в её кружок, но ведь я решила себя воспитывать и преодолевать. А областей для достижения знаменитости у меня больше просто не осталось. В естественных и точных науках я была абсолютно ни бум-бум.
– Мальчики-то там есть?.. – Мама зрила в корень. С детства она больше дружила с мальчиками и давно поняла, что без особей противоположного пола жизнь теряет свою остроту и делается серой и неинтересной.
– Один точно есть… А может, даже два, – добавила я, чтобы не расстраивать маму, а то вдруг она решит, что из-за одного ходить не стоит. Потом спохватилась возмущённо: – Ну при чём тут мальчики-то?!
В это время у нас как раз сидела соседка – баба Рая, седая полная женщина с одышкой. Фронтовичка, похоронившая всех своих родных. Она часто заходила к нам на чай, на зефир и с удовольствием откликалась на все наши с мамой споры.
– Мать потому что заботится, чтоб ты гениальность свою правильно употребила! – тут же поучаствовала баба Рая. – Стала б гениальной женой. Или гениальной матерью, к примеру.
– Баба Рай! Я ж ещё маленькая!
– Женское обаяние надо тренировать с детства! – парировала мама.
– Вот именно! А то когда применять надо будет – тренироваться уже поздно! – тут же поддержала её баба Рая.
– Тяжёло в учении – легко в бою! Ну-ка, попробуй!
Я попробовала на следующий день. На первой же перемене собралась с духом и подошла к… Серёжке… Он читал книжку.
– А ты какую книжку больше всего любишь?
– «Спартак» Джованьоли.
Ну! Эту-то я знала наизусть. Но надо было продолжить разговор.
– А она про что? – Мне казалось, я очень ловко нашлась. Сейчас он начнёт пересказывать мне содержание, и между нами завяжется ниточка понимания.
– Возьми да почитай.
Серёжке никакая ниточка не была нужна. Он не оценил моей мужественной попытки подружиться.
В этот же день после уроков было первое собрание литературного кружка.
Ольга Леонидовна окинула взглядом – сверху вниз – двух мальчиков и трёх девочек.
– Все собрались?
– Все. Все. Здесь.
– Очень хорошо. Значит, так. Тема сегодняшнего занятия: тема и основная мысль сочинения. Как по-вашему – что такое тема?
Поскольку все молчали, я легла на амбразуру:
– Это то, о чём говорится в сочинении.
– Правильно. Это, во‑первых, жизненный материал, взятый для изображения, а во‑вторых, общественная проблема, затронутая в произведении… А что такое основная мысль? Открывайте тетради, записывайте. Основная мысль и идея произведения – это ответ на поставленный в теме вопрос, разрешение темы, так сказать. Идея может быть выражена… Непосредственно авторским высказыванием. Репликой персонажа. Эпиграфом. Названием. Не формулируется, а закономерно вытекает из системы образов и событий.
О! Вот это мне подходило больше всего. Не люблю формулировать! Пусть читатели сами догадываются, о чём я там хотела сказать!
– Дальше! Следовательно, заглавие – это форма сжатого обозначения темы. Например – «Капитанская дочка», «Горе от ума»… Ну, и так далее… Теперь первое задание. Самое простое. Описать какой-нибудь случай из вашей жизни – чтобы тема была заявлена в названии рассказа и чтобы он обязательно содержал основную мысль.
Мне мама всегда внушала: «Дарить надо что-нибудь такое, что тебе самой дорого. А иначе подарок не имеет смысла». Я это помнила. Мне было пять лет, и у моей подружки из дома напротив – Ленки Домблянкиной – был день рождения. Она его не справляла, и в гости меня никто не звал, но мне очень хотелось её поздравить и что-нибудь подарить – чтобы непременно дорогое. Я стала перебирать – что же мне дорого, – и особенно дорогой и любимой оказалась кукла с красным пластмассовым бантом на голове. Бант был прочно к ней приделан и вертелся во все стороны, как пропеллер. А когда я снимала с куклы все одёжки, то она оставалась совсем голая, но – с бантом!
Дарить так дарить! Я решилась. Я вынула её из коляски, посмотрела прощальным взглядом и понесла в соседний дом, в четвёртый подъезд, на четвёртый этаж, как сейчас помню.
Но Ленка Домблянкина не подозревала, что её хотят осчастливить, и не сидела в ожидании дома, а дверь открыла её мама. Симпатичная молодая женщина с ироничным прищуром на жизнь. Это теперь я понимаю, что она была симпатичная и молодая, а тогда – мне казалось – взрослая, слегка удивлённая тётя.
– А Лены нет.
– Извините.
Дверь закрылась. Я стала медленно спускаться по лестнице, облегчённо вздохнув, что расставание с куклой отменяется.
Нет. Надо довести это до конца. Наверное, я воспитывала в себе силу воли, хотя вряд ли знала в то время такие слова. Я вернулась.
– Извините. Если её нет… вы ей тогда передайте. Я её поздравляю с днём рождения.
– Спасибо, деточка. Я обязательно передам.
Я вышла из этого пятиэтажного подъезда, где каждая стена была знакома д