В XIX век эротика входит уже как почти легализованный и весьма прибыльный литературный жанр. Часто подчеркивают, что книги, с одной стороны, выходят в свет под абсолютно нейтральными названиями («Аноним», «Рэмрод» и «Роза Кут»), а с другой – с яркими и порой даже вульгарными заголовками («Похотливый турок», «Мои похотливые похождения», «Флосси, пятнадцатилетняя Венера»).
Конец столетия, как отмечает Марк Шапиро, важен следующими итогами: первый – садомазохистская модель де Сада была подхвачена писателями, обладающими куда более утонченным и культурным стилем. Так, «Венера в мехах», авторства легендарного Леопольда Захер-Мазоха, оказала влияние настолько значительное, что дала начало многочисленным эпигонам, сотворившим свой собственный отдельный стиль, известный с тех пор под названием «мазохизм»; второй – к концу XIX века либеральный Париж все больше притягивает к себе издателей и авторов популярного жанра, но перенасыщенность рынка приводит к заметному снижению художественного качества литературы.
В XX веке основными трендами являются повсеместное распространение эротизма в других жанрах и ее интеллектуализация. Анонимно изданные «Исповедь Немезиса Ханта» и «Садопедия», «Жозефина Мутценбахер – история жизни венской проститутки, рассказанная ею самой» Феликса Зальтена и «Подвиги юного Дон Жуана» Гийома Аполлинера – яркий пример того, что в мире эротики появилось множество авторов с широким кругозором, видевших в эротике нечто большее, нежели обжимания на заднем дворе. Это было время подлинного и всестороннего развития жанра.
Результаты не заставили себя ждать, и уже с середины века появляются произведения, которые можно смело назвать классикой мировой литературы: Генри Миллер с романом «Тропик Рака», Полин Реаж и «История О». Романы «Лолита» и «Ада» Владимира Набокова настолько раздвинули границы эротической литературы, что навсегда изменили отношение прогрессивного человечества к жанру в целом.
Но довольно истории. Самое время перейти к резюме. А затем к инструкциям и практике. В семействе литературных жанров эротика занимает отдельную нишу. Сегодня ее уже не прячут от гостей и незнакомых. И в отличие от порно, эротика – это еще и искусство, до которого нужно во всех смыслах дорасти.
ИнструкцияНаталия Подлыжняк
Если в вашей книге есть секс, то продаваться она будет в прозрачной пленке с маркером 18+. Это не минус, который должен отвратить вас от попытки описывать самые интимные и чувственные моменты из жизни ваших героев, это та деталь, которая должна напомнить вам о первом правиле, если вы взялись писать об эротике. Не нужно рассказывать, как это делается! Предоставьте это авторам учебников или преподавателям сексологии (возможно, когда-нибудь Минобразования введет их уроки в школах). Лучше рассчитывайте, что ваш читатель в возрасте от 18 и выше уже хоть в какой-то степени знаком с тем, что такое секс.
1-е правило – не нужно просвещать читателя и описывать всю последовательность действий героев.
«Мой член как доска прислонялся к ее животу. Движением бедер она перевернула меня, и я оказался сверху. Она раздвинула ноги, подняла платье и, удерживая мои бедра вокруг себя, направила мой член внутрь».
Этот фрагмент текста итальянского писателя Эрри де Лука из романа «Дни перед счастьем» стал худшим описанием секса в 2016 году по мнению английского журнала The Literary Review, издания которое проводит одну из самых обсуждаемых литературных премий «Bad Sex in Fiction Award». Главная идея этой премии на протяжении более 15 лет ее существования – сбить спесь с авторов, которые зачастую думают, что сцены секса могут увеличить продажи. Но, плохо сделанные, они могут лишь отпугнуть читателя от книги.
2-е правило – ответьте себе на вопрос: «Зачем я добавляю в свой текст эротическую сцену?»
Здесь может быть несколько ответов. Если для того, чтобы читатель наравне с героями пришел в возбужденное состояние, тогда ему нужно пространство для воображения. Исключите конкретные образы, которые будут лишь отталкивать, в случае если не совпадут с представлениями самого читателя, и добавьте больше тактильных описаний. Они помогут представить себя на месте героя. Другой вариант ответа – сцена интимной близости нужна вам для того, чтобы раскрыть поведение героя, его рефлексию. В таком случае вы должны сосредоточиться на мыслях героя в этот самый момент, его впечатлениях, сожалениях и надеждах. Вы можете добавлять такие сцены и для того, чтобы смутить читателя или даже рассмешить! Но всегда четко держите в голове цель.
Вот пример хорошей любовной сцены, описанной глазами героя в романе Джона Фаулза «Волхв». Мы проникаем в те воспоминания, которые героя возбудили, при этом подключаются и наши органы чувств: осязание, обоняние.
«Я вспомнил Алисон, наши любовные игры. Будь она рядом, нагая, мы занялись бы любовью на подстилке из хвои, окунулись бы и снова занялись любовью. Меня переполняла горькая грусть, смесь памяти и знания; памяти о былом и должном, знания о том, что ничего не вернуть, и в то же время смутной догадки, что всего возвращать и не стоит – например, моих пустых амбиций или сифилиса, который пока так и не проявился. Чувствовал я себя прекрасно. Бог знает, что будет дальше; да это и не важно, когда лежишь на берегу моря в такую чудесную погоду. Достаточно того, что существуешь. Я медлил, без страха ожидая, пока что-нибудь подтолкнет меня к будущему.
Перевернулся на живот и предался любви с призраком Алисон, по-звериному, без стыда и укора, точно распластанная на камнях похотливая машина. И, обжигая подошвы, бросился в воду». Джон Фаулз «Волхв»
Никто не отрицает, что писать о сексе крайне сложно, но никто не говорит, что невозможно.
3-е правило – старайтесь избегать чрезмерной метафоричности.
Вульгарные сравнения и нагромождение абстракций вряд ли помогут читателям «прочувствовать» момент. «Она пахла миндалем, словно хорошо приготовленный пудинг, а он превратился в ложку со взбитыми сливками; он стал беспомощной ложкой теплого заварного крема. Она закипает» – цитата из романа Никола Баркера «Мандраж». После такого описания у читателя скорее проснется аппетит, чем интерес к происходящему. Если ваши герои находятся в интимной атмосфере, попробуйте превратить обыденные детали в «говорящие». Смотрите, как это делает Евгений Замятин в рассказе «Север»: рыжие волосы и зеленые сосны, кровь гуся и сгустившаяся темнота – лишь намеками автор помогает читательскому воображению работать.
«В рыжих волосах – зеленый венок, скатываются капли с грудей, с нежных, розовых, как морошка, кончиков – должно быть холодных. В руках – гуси, из гусей – сочится кровь, обтекает точеные ноги.
Нет сил стерпеть. И тут же, на теплых красных камнях, Марей греет губами прохладную, бледно-розовую морошку.
– Нет, не согрелись еще, видишь – еще холодные.
Где-то горят леса. На красном камне возле тихого озерка дымит костер из душистой хвои. Пелька жарит над костром жирного гуся; огонь играет на зеленом, рыжем; губы и руки в крови. Чуть слышно улыбается глазами Марею: вслух не надо.
Издали хруст: медведь прет через трущобу. Затих – и только еще ворчит сердито белая лайка сквозь сон.
Костер тухнет. Ближе придвигаются из темноты сестры-сосны – все темнее, все уже мир – и вот во всем мире только двое».
4-е правило – лучше недосказать.
Намеки работают еще со времен Лоренса Стерна, жившего в XVIII веке, у которого щели в стене, вырезы в юбке, усы, пуговичные петли – все имело подтекст. В романе «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» нет ни одного прямого описания, хотя он полон сексуальных переживаний и действий. И спустя тысячелетие таким же приемом в начале своего творчества воспользовался Джон Апдайк, который в романе «Кролик, беги» намеренно не использовал слова «оргазм» и другие анатомические подробности. Так, недосказанное «это» становилось гораздо более интимным и в какой-то степени духовным действием. Не случайно на описание ночи между Рут и Кроликом отведена ни одна страница, но на них упоминаются только отдельные участки тела – изгиб бедра, впадина на пояснице и прохладная обнаженная кожа.
Заметьте, что приведенные выше авторы используют лишь детали, как если бы режиссеры вставляли в фильм только крупные планы. Они и помогают нашему воображению работать, держат нас в томительном напряжении и ожидании, не сразу раскрывая все происходящее. Поэтому если сцена описана искусно и чувственно, то уже и неважно, какое конкретное действие персонажей за ней стоит. Владимир Набоков в «Лолите» описывает всего лишь поцелуи впервые влюбленных подростков, но мы ощущаем их, как удары током:
«Там, на мягком песке, в нескольких шагах от старших, мы валялись все утро в оцепенелом исступлении любовной муки и пользовались всяким благословенным изъяном в ткани времени и пространства, чтобы притронуться друг к дружке: ее рука сквозь песок подползала ко мне, придвигалась все ближе, переставляя узкие загорелые пальцы, а затем ее перламутровое колено отправлялось в то же длинное, осторожное путешествие; иногда случайный вал, сооруженный другими детьми помоложе, служил нам прикрытием для беглого соленого поцелуя».
А в сцене из романа «Левая рука тьмы» Урсулы Ле Гуин вообще дело не доходит до интимной близости, но трудно не назвать ее эротической:
«Некоторое время мы оба молчали, а потом он посмотрел на меня прямо и нежно. Лицо его в красноватом свете печки казалось столь же мягким, ранимым и далеким, каким бывает порой лицо женщины, когда она вдруг глянет на тебя, оторвавшись от собственных мыслей, и промолчит. И тогда я снова увидел, и очень отчетливо, то, что всегда боялся в нем увидеть, притворяясь, что просто не замечаю этого: он был в той же степени женщиной, что и мужчиной. Всякая необходимость объяснять причину моего внезапного страха улетучилась вместе с самим страхом; мне осталось в конце концов просто принимать его таким, каким он был».