Хочешь выжить – начни себя беречь.
Эта простая истина открылась мне два года назад, наутро после того, как Нина устроила турне в больницу и обратно.
Всю ночь мне снилось, что я куда-то еду. Во сне появлялся Митя и предлагал мне конфеты «Аленка». Где-то рядом был доктор, но его было не разглядеть. Я неслась вперед, совершенно не управляя машиной: просто держалась за руль, как ребенок, который сидит на карусели. Было ощущение полной безнадежности, отчаяния и страха. Хотелось доехать туда, где решились бы все мои проблемы, но даже во сне я понимала, что такого места нет.
Утром я привычно встала. Пошла на кухню. Все как всегда: щелкнула мультиварка – гречка сварилась. На столе лежали приготовленные резинки для волос. Было слышно, как Нина проснулась и зашла в ванную. Через три минуты она появилась на кухне. Ни каши, ни завтрака на столе еще не было.
– Нет сил, – сказала я Нине, – прогуляешь сегодня.
– И Роза не пойдет?
– Никто никуда не пойдет. И я не пойду.
Я вырубила будильник; написала классным руководителям заветные слова «по семейным обстоятельствам»; соврала на работе, что заболела; написала няне, что жду ее к обеду; плотно зашторила у себя окно и наконец нормально уснула.
Это было очень странно: сделать так, чтобы мне было хорошо. Даже немножко непривычно. Казалось, что я подвела всех. Весь мир на меня надеялся, а я не пошла на работу, не отвела детей в школу. Хотелось извиняться и каяться. Наверное, боженька там даже не знает, что весь мир держится на мне. Я тут – главная булавочка. Всё на меня нанизывают. Без меня мир рухнет.
Нина с Розой такой рефлексией и манией величия не страдали. Поэтому они хорошо выспались, плотно поели и пошли гулять с полным ощущением того, что имеют на это право. Я мысленно отметила, что дети мои – совершенно бездушные создания и не видят, что мир может развалиться.
К вечеру стало окончательно ясно, что мир устоял. Ничего не случилось. Это было немного обидно.
Я весь день терзалась тем, что не вышла в офис, поэтому все-таки поработала из дома. Потом доехала до больницы и написала записку, которую обещала доктору Андрею Борисовичу. Вернулась домой, переделала все дела, чтобы опять упасть к вечеру и недоумевать: отчего так? Лежа и разглядывая белый потолок, я вдруг вспомнила, как врач неотложки, вкатывая мне капельницу, сказала: «Надорвешься, и дети останутся сиротами».
И тут я поняла. Поняла, о чем она говорила. Главное, что я могу сделать для детей, – это выжить и быть максимально здоровой.
Есть люди, которые, договариваясь о работе, почти сразу спрашивают: а сколько мне за это заплатят? Они выбирают себя. Я же спрашивала только одно: когда надо сдать? Я всегда выбирала других. Потому что мне казалось: если я выберу себя, то это – эгоизм.
Как-то моя мама сказала Розе, что та думает только о себе. Запрещенный прием, чтобы добиться от Розы желаемого.
– А разве это плохо? – удивилась Роза.
У нее так было прошито с рождения. Базовая настройка. Она умела выбирать себя.
А мне такое надо было искусственно внедрять. Я тогда ничего не знала про концепцию «выбирать себя», ее еще называют «сначала надеть маску на себя, а потом – на ребенка». Но в момент, когда я поняла, как и почему так должно быть, почему надо выбирать себя, то у меня возникло ощущение, словно я сделала открытие, достойное Нобелевки, не меньше.
Я не знала, как его назвать. Этому новому навыку не было имени. Поэтому я окрестила его так: «А если оборзеть».
А если оборзеть и, выспавшись, прийти на работу позже.
А если оборзеть и уйти с работы вовремя.
А если оборзеть и попросить прибавку к зарплате. Не вышло? Ну ладно, я попробовала.
Дело пошло. Например, я оборзела и перестала ругать себя за то, что позже всех забираю девочек с гимнастики. Ответственные мамы и папы приехали вовремя, забрали своих дочек, по дороге обсудили «турлян» и «аттитюд», а дома уже готов суп и котлетка. А мои сидят в раздевалке одни-одинешеньки, охранник на них косится, бубнит себе под нос: «Что это за мать такая – не может вовремя приехать?»
Каждый день я виноватила себя, что опаздываю. Клевала себя изнутри. На нервной почве у меня начался тремор рук. Как-то я приехала с термосом и, протягивая Нине чашку с чаем, расплескала его, потому что руки тряслись очень сильно. Это невозможно было контролировать. Но как только мы садились в машину и ехали домой, я успокаивалась и тремор проходил. И так до следующего опоздания.
Казалось бы, вывод прост: приезжай вовремя, Зина! Пунктуальность еще никогда не была так полезна для здоровья. Но я не могла. Мне надо было выйти в шесть вечера, а на работе хотели, чтобы я уходила в девять.
…В начале нулевых Олег, мой коллега по «Комсомольской правде», готовил интервью с Владимиром Жириновским. Там было много необычных вопросов, и Олег обкатывал их внутри редакции. Например, спрашивал, почему белые медведи не едят пингвинов. Чего только мы не говорили! Что пингвинячье мясо невкусное или что медведю сложно поймать пингвина.
Но дело в том, что медведи и пингвины живут вообще на разных полюсах. Обычно мы видим картинки, где белые медведи на льдинах и пингвины на льдинах. Но это льдины в совершенно разных местах. Медведи на Северном полюсе, а пингвины – на Южном. Им никак не встретиться в этой жизни. (Жириновский кстати, ответил неправильно.)
Вот так было и с моей пунктуальностью. Это были два разных полюса. Работодатель видел меня на льдине под названием «До девяти», а я плыла на льдине «До шести». И каждый день я сталкивала эти льдины, устраивала катастрофу. Небольшой глобальный катаклизм в отдельно взятом мире. Неудивительно, что у меня тряслись руки.
Итак, я оборзела и разрешила себе опаздывать. С одной стороны, опаздывать было плохо. Но с другой – я прекратила жрать себя изнутри; рисковать на дороге; писать сообщения, стоя в пробке. И более того, на работе я стала говорить напрямую, что мне надо уйти, потому что я опаздываю забрать детей.
И меня отпустило. Хотя я так и не смогла запомнить разницу между «турлян» и «аттитюд», но тремор потихоньку прошел.
Через несколько месяцев я уже сильно прокачалась в навыке «выбирать себя». Если что-то мне мешало сделать это сразу, то я просто говорила себе: «А давай оборзеем и попробуем».
Глава 25. Когда непонятно, куда идти
В конце декабря готовили новогодний спектакль. Ставили попурри из «Бременских музыкантов». Роза играла осла, и последние пять дней я искала серый искусственный мех, чтобы сделать кисточку на хвост. Сам ослиный хвост представлял собой скрученную в два раза гимнастическую скакалку серого цвета, поскольку я решила не совершать подвигов, не шить, не плести и не тратить время. В гимнастике скакалки не резиновые, а сплетены из ниток и больше похожи на альпинистскую веревку. Для хвоста было самое то.
– Хвост Лобановы делают сами, а уши ослиные мы получим уже готовые, – было сказано на собрании.
– У Пушкина? – спросил папа Пети Суханова.
– Почему у Пушкина? – не поняла Софья Владимировна, учительница музыки и режиссер-постановщик спектакля.
– Потому что от мертвого осла, – добавил он.
Понятнее не стало. Все молчали. Было поздно. Темно. Декабрь. Очень хотелось домой.
– Ну! От мертвого осла уши! Получишь у Пушкина! Остап Бендер так говорил! – объяснил наконец остроумный папа.
Папа Пети острил всю дорогу и уже порядком всех утомил. А представлялся он так: «Я – папа Пети. Силен в математике».
Софья Владимировна вздохнула и продолжила:
– Хвост у Лобановой, уши у «Маленьких фей».
– А это из какого произведения? – вскинулся эрудированный папа.
– Это из детского театра.
В итоге оказалось, что кто-то что-то перепутал, и в последний момент ожидаемые уши оказались двумя рогаликами, закрепленными на специальном ободке для головы. Они были идеальны для Принцессы Королевства выпечки, но вообще никак не подходили Ослу Бременских музыкантов.
– Давайте обтянем их мехом, – сказала Софья Владимировна.
Я обтянула, и стало казаться, что у осла вместе ушей мохнатые рога.
Я сфотографировала их и выложила в чат.
– Давайте искать уши, – ответили мне.
В итоге уши я сшила. И сегодня декабрьским утром собрала вместе уши, хвост, меховой жилет и девочку Розу, чтобы отвезти весь комплект в школу.
– Приду посмотреть этот кринж, – сказала Нина, одеваясь.
– Тебя не взяли, вот и завидуешь!
– Рот закрой! – тут же ответила Нина и попыталась вцепиться Розе в волосы.
Разгон от словесных оскорблений до драки был пара секунд. Я успевала раньше и растаскивала обеих.
На спектакле я сидела в первых рядах. Теперь – в новой концепции – мой телефон был на авиарежиме, потому что я решила еще немного оборзеть и смотреть спектакль от начала до конца. Если уже приехала быть мамой, то буду мамой. Но была и еще одна причина.
Год назад, когда Роза выпускалась из «началки», тоже ставили спектакль. Я приехала вовремя, села в первых рядах и уткнулась в телефон: надо было срочно поправить рекламный текст. Я согнулась над телефоном и очень быстро пыталась переписать наиболее безнадежные куски.
Чья-то бабушка, сидевшая рядом, демонстративно-укоризненно поглядывала на меня. Чтобы как-то расположить ее к себе, я старательно аплодировала после каждого выступления.
Тут на сцену вышла девочка, на ней было платье а-ля советская школьная форма – с белым воротником, манжетами и белым передником. Бабушка тут же вскочила с места, чтобы снимать видео. Девочка пела, потом поклонилась, потом улыбнулась и ушла. И только когда вышел следующий выступающий, бабушка убрала телефон. Я аплодировала изо всех сил, а после еще громко сказала:
– Как хорошо спела! Какая талантливая!
– Моя внучка! – зардевшись, произнесла бабушка.
Да кто бы сомневался.
Когда на сцену вышли Нина с Розой, я приготовилась: наставила на них телефон и уже собиралась нажать «запись», но тут на экране появилось сообщение: «Возьми трубку! Срочно!» И сразу звонок от моего биг босса. Вместо того, чтобы смотреть на дочек, я, согнувшись в кресле, шепотом пыталась обсудить вопросы по работе. Когда я с хрустом разогнула спину и посмотрела на сцену, там уже выступал хор.