В многомиллионной Москве я сидела на кровати в собственной квартире (о, этот фетиш – своя квартира в столице!) и была совершенно одинока. Единственным человеком, которому я могла бы позвонить, был не друг и не родственник. Это была няня девочек. От этой мысли мне стало еще хуже, и я зарыдала сильнее.
– Вот ведь и ничего в этой жизни не надо: ни квартиры, ни машины, ни денег этих – лишь бы быть здоровой и живой, – внезапно философски заметила врач.
Зашипела рация:
– База, пятнадцатая, прием. Больница Жадкевича готова принять, вам там близко.
Медсестра вопросительно взглянула на коллегу.
– База, пятнадцатая, прием.
– Да откажись ты, чего смотреть-то? – сказала врач уже совсем каким-то другим голосом. И вздохнула: – Слушай, Зинаида Николаевна, ложись. Сделаем сейчас тебе капельницу.
Они поставили капельницу и сели рядом. Врач – ее звали Галина Петровна – спросила:
– А твой точно умер?
Я кивнула. Она сочувственно покачала головой.
– А то у нас тут была одна. Приезжаем – лицо разбито. Спрашиваем: муж избил? Она давай плакать: муж умер, а это она дома упала. От больницы отказалась. Мы все оформили. А через два часа новый вызов оттуда же: «умерший» этот отделал ее уже по полной. Скотина пьяная, как земля таких носит.
– Я не позвоню, – отозвалась я, – мне на работу завтра надо.
– А эта квартира твоя? – спросила Галина Петровна.
Я кивнула.
– Красивая, – заметила медсестра, ее звали Любовь.
– Красивая, – согласилась Галина Петровна.
А потом говорит мне:
– Ты, детка, учти: кроме тебя, никто о тебе не позаботится. На капельницах долго не проедешь. Так что думай, с кем дети останутся, когда ты умрешь.
Она так это сказала, что я сразу поняла – это пророчество. Спросила:
– Почему сразу «умрешь»?
– Потому что силенок у тебя маловато двух детей одной тащить.
– И что делать?
– Забить на все. Жалеть себя. А мы, бабы, себя не жалеем. Зато мужиков этих жалеем, носимся с ними. Так что ты давай, начинай жалеть себя. Чтобы дети не в детдоме росли.
Ни один психолог ни до, ни после не дал такого эффекта, как эта Галина Петровна из городской неотложки.
Рация опять зашумела.
– База, пятнадцатая, прием. Вы где? Примите вызов.
Капельница закончилась. Врачи собрались и уехали. А я легла спать.
Спустя пять часов прозвенел будильник, я встала, собрала детей в школу, а потом поехала на работу. Потому что я не могла заболеть, не могла пропустить даже день, надо было зарабатывать деньги, чтобы потом покупать лекарства, чтобы не заболеть, чтобы дети не попали в детдом… В общем, с этой карусели было не слезть.
Поэтому я и стояла тогда в цеху, который находился где-то в поле за забором, и смотрела, как Толя настраивает технику, чтобы фотографировать то, что потом придется фотошопить так, что никто не поймет вообще, где это было снято.
Глава 8. Плохие новости надо говорить сразу
Галимуллин и Петр Матвеевич встали на фоне станков. Они распрямили плечи, аккуратно приобняли друг друга и повернулись полубоком, сделав озабоченные лица.
Толя щелкал фотоаппаратом и приговаривал:
– Красавцы! Боги! Гладиаторы!
Я решила не отставать, хотя превзойти «гладиаторов» было трудно.
– Обложка мужского журнала! – выдала я.
– Готово! – сказал Толя и опустил фотоаппарат.
Галимуллин и Петр Матвеевич сразу обмякли, ссутулились и распустили животы, которые силой воли втягивали все это время.
Толя собирал треноги, откручивал крепления, упаковывал в брезентовые чехлы. Ничего не говоря, Галимуллин и Петр Матвеевич пошли к выходу. Я крикнула им в спины:
– Мы вас догоним!
– Давайте скорей! – скомандовал Галимуллин и повернулся посмотреть, что такого мы делаем, что не можем рысью мчаться за ним.
Мы сделали свою работу и больше были не нужны. Не было никакой необходимости как-то напрягаться перед нами.
– Могли бы хотя бы кофе предложить, – буркнул Толя.
– Да пусть подавятся. Зато мы свободны!
– Тоже верно.
Я наконец села в машину и от души обматерила и Комарова за его «сгоняешь на пару часиков и вернешься»; и Галимуллина, который шесть часов рассказывал то, что можно было уложить в один; и неизвестного мне доктора Андрея Борисовича, который написал уже десять сообщений. Одиннадцатое он наверняка отправил в опеку, чтобы меня там проверили, ведь что же это за мать, которая не может забрать ребенка из больницы?
Я сидела в машине. В тишине. Надо было найти силы, чтобы позвонить Нине и сказать, что я не приеду. Позвонить этому доктору и наконец выяснить, что случилось. Позвонить Розе – утешить и сказать, что ей придется сидеть дома одной. Еще Мите надо позвонить и сказать, что все ок и мы закончили.
Но я сидела и смотрела в окно.
Звонить куда-то, говорить, извиняться, просить, обещать – мне становилось плохо уже от одного перечисления. Машина стояла под фонарем, и в его желтом свете снег падал совершенно как в кино и можно было разглядеть каждую снежинку, когда она оказывалась на лобовом стекле. Хотелось сидеть, смотреть и не думать. В идеале хорошо бы, чтобы меня тут завалило снегом. Но такого счастья, конечно, не предвиделось.
– Так и будешь сидеть? Надо ехать, тебя ждут. Давай быстренько! – сказал внутри меня голос мамы.
«Быстренько!» – это мамино фирменное слово.
…Как-то на даче сломался телевизор. Никакого интернета тогда еще не было, поэтому телевизор считался полноправным членом семьи. Мама пошла к соседям, где был рукастый и технически неглупый отец семейства.
– Приносите, посмотрим! – с характерными нотками Самоделкина сказал этот папа.
Наивный.
Мама заботливо завернула телевизор в одеяло и привезла его на тачке через десять минут. Сразу к столу, где за полуденным чаем сидела вся семья. Вот что значит «быстренько».
Мама не признавала вялых, инертных, копошащихся мямлей. Поэтому у меня постоянно были такие скорости, словно я спутник, которому надо выйти на орбиту. Каждый день мама запускала меня в космос одной простой фразой:
– Что ты сидишь, тебе заняться нечем?!
Все. Отсчет пошел. Есть три секунды самой найти дело. Иначе дело найдет мама. А у нее всегда готов дежурный список: вытри пыль, убери, погладь, постирай. Дела никогда не переводятся, поэтому просто так сидеть нельзя.
Вот и сейчас мама внутри меня уже разгоняла ракету для выхода на орбиту.
Я собралась с силами и набрала Нине. Она ответила моментально:
– Ты едешь? Привези мне что-нибудь поесть.
– Нинон, я, похоже, не успеваю сегодня.
Я закрыла глаза и произнесла это быстро. Все плохие новости надо говорить сразу, поэтому я тут же добавила:
– Придется остаться в больнице.
– Не хочу-у-у, – немедленно заплакала Нина, – мамочка, приезжай. Ну пожалуйста…
– Врачи сказали, что надо еще понаблюдать, – начала врать я.
– Ы-ы-ы…
– Завтра сделают анализы, и я тебя заберу.
– Анализы-ы-ы?! Кровь будут брать? Ы-ы-ы…
Я слышала, как в телефоне пикали разные сообщения. Казалось, что все восемь миллиардов жителей Земли получили уведомление: «Лобанова включила телефон», – и каждому из них я срочно понадобилась.
На второй линии бился Комаров, но уж тут я его проигнорировала.
– Мамочка, забери меня. Я больше так не буду.
Я все еще сидела в машине возле дачи Галимуллина. Толя уже давно усвистал, помахав на прощание. Минивэн, на котором нас возили на предприятие, умчался обратно; в его брюхе в желтом свете ламп сидел Петр Матвеевич. Охранник дважды подходил ко мне, делая вид, что просто прохаживается мимо. На третий раз он шел уже не один, а с коллегой. Они показали мне на часы и сделали широкий жест рукой в сторону выезда. Словно у них платная парковка, а они разрешили мне тут немного постоять просто так.
– Нинуля, я не успеваю. Понимаешь, они не разрешают вечером забирать.
– Я на улице могу подождать. Мамуля… Я не хочу тут ночевать.
Внезапно в трубке повисла тишина. Я решила, что пропала связь, и даже немного обрадовалась – сил разговаривать не было, и тут в трубке вдруг раздался голос доктора:
– Это Андрей Борисыч, рад, что вы объявились.
– Здравствуйте еще раз, извините. Я как раз хотела вам позвонить, тут такое дело… – затараторила я.
– Вы не приедете? – оборвал меня доктор.
Я затараторила еще быстрее: про работу, про метель, про пробки.
– Я понял. Я оформляю тогда Нину.
– А какие у меня есть варианты?
– Приехать.
Всего-то! Это же так просто! Почему бы просто не сказать – телепортироваться?
– Послушайте, вы так говорите, словно я где-то сижу с бокалом вина и прохлаждаюсь. Если бы я могла, я бы приехала еще днем. А выговоры мне делать не надо.
В трубке молчали. Я тоже помолчала, а потом добавила:
– Извините.
– Я понимаю, – вдруг совсем другим тоном сказал Андрей Борисович.
– Не думаю, – окрысилась я. Но потом спохватилась и снова извинилась. И повесила трубку.
Телефон тут же зазвонил сразу. Митя. Он был бодр и полон сил.
– Ну как? Сделали? Все супер? Было интересно? Понравилось?
Возможно, именно в этот момент Венера перешла в Марс или Меркурий куда-то врезался и стал ретроградным. Или просто у Мити на заднем плане кто-то слишком громко пел в караоке, но я сорвалась и заорала в трубку:
– Понравилось?! У меня дочь в больнице, а я забрать ее не успеваю! Что тут мне может понравиться?!
– Да ты чего? – удивился Митя и так же бодро продолжил: – А когда ты текст сдашь?
…Андрей Борисович нажал «отбой» и сунул телефон в карман. Потом сообразил, что это не его трубка, и протянул Нине.
– Мама не успевает.
У Нины снова появились слезы, хоть она и сдерживалась.
– Это из-за Розы, – вздохнула девочка.
Андрей Борисович посмотрел удивленно: в последнее время все больше родителей ведут себя очень странно. Вот и эта мама: если у тебя есть время, так забери сначала ребенка, а потом уже цветами занимайся.